– А… – Гриффин засмеялся. – И кого же в этом году?
– Райта, – ответил Робин. – Пузырек с его кровью разбили. А его вышвырнули из башни и лишили всего…
– Но с тобой такого не случится, ты слишком способный. Или я отвлекаю тебя от занятий?
– Открыть дверь – это одно, – сказал Робин. – Но установить бомбы – совсем другое.
– Все будет хорошо, доверься мне…
– Нет, не буду, – выпалил Робин. Его сердце бешено колотилось, но было уже слишком поздно молчать. Сейчас или никогда, нельзя вечно держать все в себе. – Я тебе не доверяю. Ты слишком небрежен.
– Небрежен?
– То ты месяцами не появляешься, а когда появляешься, постоянно опаздываешь; твои указания небрежно нацарапаны, и приходится перечитывать их много раз и напрягать мозг, чтобы понять. Охрану Вавилона утроили, но тебя, похоже, не интересует, как ее обойти. И ты до сих пор не объяснил произошедшее в прошлый раз и в чем заключается твой новый способ обойти охрану. Меня ранило в руку, а тебе, похоже, плевать…
– Я же сказал, что сожалею об этом, – устало произнес Гриффин. – Это больше не повторится.
– И почему я должен тебе верить?
– Потому что это очень важная операция. – Гриффин подался вперед. – Она может все изменить, сместить чашу весов…
– Тогда расскажи. Расскажи обо всем. Ничего не получится, если ты вечно будешь держать меня в неведении.
– Слушай, я же рассказал тебе про Сент-Олдейтс, правда? – раздраженно заявил Гриффин. – Ты знаешь, что я не могу рассказать больше. Ты еще новичок, не понимаешь, как рискованно…
– Как рискованно? Это я рискую, я ставлю на кон все свое будущее…
– Забавно, – сказал Гриффин. – А я-то думал, что твое будущее – это общество Гермеса.
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я.
– Да, все вполне ясно, – изогнул губы Гриффин. В этот момент он был очень похож на отца. – Ты слишком боишься свободы. Это тебя сковывает. Ты настолько отождествил себя с колонизаторами, что считаешь любую угрозу для них угрозой для себя. Когда же ты поймешь, что не один из них и никогда им не станешь?
– Хватит увиливать, – отрезал Робин. – Ты вечно увиливаешь. Когда я говорю про свое будущее, то не имею в виду денежную должность. Я говорю о выживании. Так скажи мне, почему это дело такое важное? Почему именно сейчас?
– Робин…
– Ты просишь меня рискнуть жизнью ради чего-то неизвестного, – огрызнулся Робин. – И я лишь прошу назвать мне причину.
Гриффин на мгновение замолчал. Он оглядел зал, побарабанил пальцами по столу, а потом очень тихо произнес:
– Афганистан.
– И что происходит в Афганистане?
– Ты что, не читаешь новости? Британцы собираются включить Афганистан в сферу своего влияния. Но кое-что запланировано, чтобы этого не произошло. Об этом я тебе рассказать не могу…
Робин лишь рассмеялся.
– Афганистан? Серьезно?
– Что тут смешного?
– Это все болтовня, – потрясенно сказал Робин. Что-то треснуло в его сознании. Наверное, иллюзия, что следует восхищаться Гриффином, что «Гермес» – важная организация. – Твой способ ощутить собственную важность, правда? Ведешь себя так, будто у тебя есть рычаги влияния. Я видел людей, которые на самом деле дергают за рычаги, и они совсем не похожи на тебя. Им не нужно бороться за власть. Они не устраивают глупых полуночных ограблений и не подвергают опасности своих младших братьев в безумной попытке получить власть. Она у них уже есть.
Гриффин прищурился.
– Ты о чем?
– Чем ты занимаешься? – спросил Робин. – Правда, Гриффин, чего ты вообще добился? Империя по-прежнему крепко стоит на ногах. Вавилон никуда не делся. Солнце восходит, а Британия вцепилась своими когтями во все вокруг, серебро течет в нее без конца. Все твои потуги бессмысленны.
– Скажи, что на самом деле ты так не думаешь.
– Нет, я просто… – Робин вдруг ощутил резкий укол вины. Вероятно, он говорил слишком поспешно, но в целом был прав. – Я просто не вижу, чего вы добились. А ты просишь меня отдать многое, ничего не предлагая взамен. Я хочу тебе помочь, Гриффин. Но хочу и выжить.
Гриффин долго не отвечал. Робин наблюдал, как брат спокойно доедает последний пастуший пирог, и его беспокойство все нарастало. Потом Гриффин отложил вилку и тщательно вытер губы салфеткой.
– Знаешь, что интересного в Афганистане? – мягко произнес он. – Британцы не собираются вводить туда английскую армию. Они пошлют войска из Бенгалии и Бомбея. Заставят сипаев сражаться против афганцев, так же как сипаи сражались и умирали на Иравади, потому что у индийских солдат та же логика, что и у тебя, – лучше быть слугой жестокой империи, чем сопротивляться. Ведь так безопаснее. Надежнее, можно выжить. Вот так британцы и побеждают, братец. Натравливают нас друг на друга.
– Я не ухожу окончательно, – поспешил заверить Робин. – Только… пока не закончится год, пока все не успокоится…
– Так не получится, – сказал Гриффин. – Либо ты в деле, либо нет. Афганистан ждать не будет.
Робин судорожно вздохнул.
– Значит, нет.
– Ладно. – Гриффин бросил салфетку и встал. – Только держи рот на замке, хорошо? Иначе мне придется все подчистить, а мне бы не хотелось…
– Я никому не скажу. Даю слово…
– Плевать мне на твое слово, – рявкнул Гриффин. – Но я знаю, где ты ночуешь.
На это Робину было нечего ответить. Он знал, что Гриффин не блефует, но также понимал, что если бы Гриффин не доверял ему, то не отпустил бы обратно живым. Они долго смотрели друг на друга, не произнося ни слова.
Наконец Гриффин покачал головой и сказал:
– Ты заблудился, братец. Ты как корабль на волнах, ищешь знакомые берега. Я понимаю, чего ты хочешь. Я сам их искал. Но у нас больше нет родной земли. Она потеряна навсегда. – По пути к двери он чуть помедлил. Его пальцы сжали плечо Робина так сильно, что оно заныло. – Пойми, Робин. Ты не плывешь под чьим-то флагом. Ты волен искать собственную гавань. И способен на большее, нежели просто болтаться на воде.
Часть III
Глава 13
Рожают горы, а родится смешная мышь.
Гриффин сдержал слово. Он больше не оставлял записок для Робина. Поначалу Робин был уверен, что Гриффин просто некоторое время будет дуться, а потом снова начнет донимать его, только более мелкими и рутинными поручениями. Но неделя превратилась в месяц, а тот – в целый триместр. Робин ожидал, что Гриффин окажется более злопамятным – по крайней мере, оставит прощальное письмо с упреками. В первые несколько дней после разрыва он вздрагивал каждый раз, когда незнакомец смотрел в его сторону на улице, боясь, что общество Гермеса решило от него избавиться.
Но Гриффин полностью разорвал с ним отношения.
Робин пытался успокоить свою совесть. «Гермес» никуда не денется. Всегда будут битвы, в которых придется сражаться. Еще придет то время, когда Робин будет готов сражаться вместе с «Гермесом», в этом он был уверен. И он ничего не сможет сделать, если не останется в Вавилоне. Гриффин сам говорил, что им нужны люди изнутри. Разве это не достаточно веская причина, чтобы остаться там?
Тем временем начались экзамены третьего курса. Экзамены в конце года в Оксфорде представляли собой особую церемонию. До конца прошлого века обычно проводили viva voce – устные опросы перед зрителями, – хотя к началу 1830-х годов для получения степени бакалавра требовалось сдать только пять письменных экзаменов и один экзамен viva voce на том основании, что устные ответы слишком трудно оценить объективно и, кроме того, экзамены излишне суровы. К 1836 году на viva voce перестали пускать зрителей, и горожане лишились ежегодных развлечений.
Теперь однокурсников Робина ожидали трехчасовой экзамен с написанием сочинения на каждом языке, которые они изу- чали; трехчасовой экзамен по этимологии; экзамен viva voce по теории перевода и практический тест по обработке серебра. Студенты не могли остаться в Вавилоне, если провалят любой экзамен по языку или теории, а если провалят тест по обработке серебра, не смогут в будущем работать на восьмом этаже[59].
Viva voce проходил перед комиссией из трех преподавателей во главе с профессором Плейфером, славящимся строгостью. По слухам, он каждый год доводил до слез минимум двух студентов.
– Бурда, – медленно выговорил он. – Это слово означало жуткий коктейль, который создавали бармены, когда в конце вечера подходили к концу все напитки. Эль, вино, сидр, молоко – они наливали все сразу и надеялись, что посетители не возмутятся, ведь они хотели просто напиться. Но это Оксфордский университет, а не таверна после полуночи, и нам нужно нечто более вдохновляющее, чем пьянство. Не желаете попробовать еще раз?
Время, казавшееся бесконечным на первом и втором курсах, теперь стремительно утекало, как песок в песочных часах. Уже нельзя было отложить чтение, чтобы прогуляться у реки в надежде позже наверстать упущенное. До экзаменов оставалось всего пять недель, потом четыре и три. Последний день третьего триместра должен был увенчаться золотистым вечером с десертами, лимонадом из цветков бузины и катанием на лодке по реке Черуэлл. Но как только в четыре часа прозвенели колокола, все собрали книги и отправились прямо с занятий профессора Крафт в учебную аудиторию на пятом этаже, где каждый день в течение следующих тринадцати дней им предстояло корпеть над словарями, переводами отрывков и списком слов, пока не разболится голова.
В качестве щедрого дара, а может, чтобы поиздеваться, преподаватели Вавилона предоставили экзаменуемым набор серебряных пластин. На этих пластинах была выгравирована словесная пара с английским словом «дотошный», meticulous, и его латинским предшественником metus, означающим «страх, ужас». Современную коннотацию это слово приобрело всего за несколько десятилетий до этого во Франции и означало боязнь допустить ошибку. Эффект пластин заключался в том, что они вызывали леденящую душу тревогу всякий раз, когда человек допускал ошибку в работе.