– Зачем?
Гриффин похлопал по револьверу за поясом.
– Хочу показать, как из него стреляют.
Робин прижал одеяло к груди.
– Исключено.
– Тогда просто посмотри, как стреляю я. Мне кажется, нам нужно поговорить, ты так не думаешь?
Робин вздохнул, положил одеяло и последовал за Гриффином на улицу. Полная луна ярко освещала двор. Видимо, Гриффин нередко тренировался здесь в стрельбе – Робин заметил, что деревья вокруг испещрены дырками от пуль.
– А ты не боишься, что кто-нибудь услышит?
– Вся зона защищена нашей охранной системой, – объяснил Гриффин. – Очень хитроумное устройство. Никто ничего не увидит и не услышит, если не знает, что мы здесь. Что ты знаешь о револьверах?
– Почти ничего.
– Что ж, никогда не поздно научиться.
Гриффин вложил револьвер Робину в руку. Как и серебряные пластины, он оказался тяжелее, чем выглядел, и был очень холодным. В изгибе деревянной рукоятки было какое-то бесспорное изящество, уж больно идеально она легла в ладонь. И все-таки Робина накрыла волна отвращения. Металл как будто хотел его укусить. Робину хотелось швырнуть оружие на землю, но он боялся, что оно случайно выстрелит.
– Это многоствольный револьвер, – объяснил Гриффин. – Весьма популярен у граждан. В нем используется капсюльный механизм, а значит, он может стрелять, даже когда намокнет… Не заглядывай в ствол, кретин, никогда не смотри прямо в дуло. Попробуй прицелиться.
– Не вижу смысла. Я все равно никогда не буду из него стрелять.
– Не важно, будешь ли ты из него стрелять. Важно, чтобы другие думали, будто ты выстрелишь. Видишь ли, мои коллеги до сих пор не утратили свою удивительную веру в человеческую добропорядочность. – Гриффин взвел курок и прицелился в березу на другой стороне двора. – Но я скептик. Я считаю, что деколонизация неизбежно сопровождается насилием.
Он нажал на спусковой крючок. Грохнул выстрел. Робин отпрыгнул, но Гриффин и бровью не повел.
– Он стреляет только один раз, – сказал он, крутанув барабан. – После каждого выстрела нужно взвести курок.
Стрелял Гриффин метко. Прищурившись, Робин увидел в центре березы зарубку, которой раньше там не было.
– Видишь ли, оружие меняет все. Дело не в прямом столкновении, а в том, какое впечатление оно производит.
Гриффин провел пальцами по барабану, развернулся и наставил револьвер на Робина.
Робин отшатнулся.
– Господи…
– Страшно, правда? Как думаешь, почему револьвер страшнее ножа? – Гриффин не убрал руку. – Он говорит: «Я тебя убью, для этого достаточно только спустить курок». Он может убить на расстоянии, без каких-либо усилий. Револьвер берет на себя всю грязную работу и убивает элегантно. Он сокращает дистанцию между решением и действием, понимаешь?
– Ты когда-нибудь стрелял в человека? – спросил Робин.
– Конечно.
– И попал?
Гриффин не ответил.
– Ты должен понять, где мне довелось побывать. Там не только библиотеки и театры, братец. На поле боя все выглядит по-другому.
– А Вавилон – это поле боя? – спросил Робин. – Эви Брук была вражеским солдатом?
Гриффин опустил револьвер.
– Так вот, значит, в чем дело.
– Ты убил невинную девушку.
– Невинную? Так сказал тебе отец? Что я хладнокровно убил Эви?
– Я видел ту пластину. Она у меня в кармане, Гриффин.
– Эви не была невинной свидетельницей, – усмехнулся Гриффин. – Мы несколько месяцев пытались привлечь ее на свою сторону. Это было сложно, потому что она была очень близка со Стерлингом Джонсом, но если у кого-то из них и была совесть, то наверняка у Эви. Точнее, нам так казалось. Я многие месяцы обсуждал все это с ней в «Крученом корне», пока однажды вечером она не сказала, что готова, она в деле. Только все это было подстроено – она докладывала обо всем констеблям и профессорам, и они разработали план, чтобы поймать меня с поличным. Видишь ли, она была великолепной актрисой. Она умела так посмотреть широко открытыми глазами, кивая, как будто полностью тебя понимает и сочувствует. Разумеется, все это было лишь спектаклем. Я думал, что получил союзника – мы многих потеряли в Бирме, я чувствовал себя таким одиноким и с восторгом ожидал ее в наших рядах. И Эви вела себя очень умно. Задавала много вопросов, гораздо больше, чем ты, как будто просто хотела разобраться, потому что так хочет начать борьбу и узнать, как она может помочь.
– И как ты узнал правду?
– Ну, она все же была не настолько умна. Если бы она была умнее, то не раскрыла бы себя, пока не оказалась вне досягаемости.
– Но она сама тебе рассказала. – У Робина засосало под ложечкой. – Хотела позлорадствовать.
– Она улыбалась, глядя на меня. Когда завыла сирена, Эви улыбнулась и сказала, что все кончено. И я ее убил. Я не хотел. Ты, конечно же, мне не поверишь, но это правда. Я хотел только испугать ее. Но я был зол и напуган, а Эви – просто дрянь. Если бы я дал ей возможность, она бы напала первой.
– Ты правда в это веришь? – прошептал Робин. – Или это ложь, которую ты внушаешь себе, чтобы спокойно спать по ночам?
– Я прекрасно сплю, – ухмыльнулся Гриффин. – А тебе нужна твоя ложь, верно? Дай угадаю – ты уговариваешь себя, что это вышло случайно? Что ты не хотел?
– Я не хотел, – заверил его Робин. – Это просто случилось… не нарочно, я не хотел…
– Не стоит, – перебил его Гриффин. – Не прячься, не притворяйся, это трусость. Признайся в том, что чувствуешь. Признай, что это приятно. Так приятно чувствовать свою власть…
– Я бы обратил все вспять, если бы мог, – настаивал Робин. Он не понимал, почему так важно убедить Гриффина, но это казалось последней границей, которую нужно удержать, главной истиной о его сути. Иначе он сам не будет знать, кто он такой. – Лучше бы он был жив…
– Ты же так не думаешь. Он получил по заслугам.
– Он не заслужил смерти.
– Наш отец, – громко произнес Гриффин, – был жестоким, эгоистичным человеком, который считал людьми только англичан с белой кожей. Он разрушил жизнь моей матери и позволил твоей умереть. Наш отец – один из главных поджигателей войны у нас на родине. Если бы он вернулся из Кантона живым, парламент сейчас уже закончил бы дебаты. Уже проголосовал бы. Ты дал нам время – несколько дней, а то и недель. Ну и что с того, что ты убийца? Мир без одного профессора стал только лучше. Хватит дрожать от груза вины, возьми на себя ответственность! – Он перевернул револьвер и протянул рукоятку Робину. – Возьми его.
– Я же сказал – нет.
– Ты по-прежнему не понимаешь. – Гриффин нетерпеливо схватил пальцы Робина и прижал их к рукоятке. – Мы вышли за пределы мира идей, Робин. Идет война.
– Но если это война, то мы проиграли. – Робин по-прежнему отказывался взять револьвер. – Ты не победишь на поле боя. Сколько у тебя бойцов, пара десятков? Это самое большее. И ты хочешь победить всю британскую армию?
– Вот тут ты ошибаешься, – сказал Гриффин. – Видишь ли, когда речь заходит о военных действиях, империя теряет гораздо больше, чем мы. Война подрывает экономику. Стоит нарушить один торговый маршрут, и по всей Атлантике упадут цены. Британская торговля очень уязвима, потому что ее такой сделали, потому что алчность капитализма наказуема. Именно поэтому восстания рабов оказываются успешными. Невозможно стрелять в собственных работников – это все равно что убить курицу, несущую золотые яйца. Но если система настолько хрупкая, почему мы так легко смирились с колониализмом? Почему считаем такое положение неизбежным? Почему Пятница не раздобудет винтовку или ночью не перережет Робинзону Крузо горло? Все дело в том, что мы живем так, будто проиграли. Мы все живем как ты. Видим их оружие, их серебро, их корабли и думаем, что для нас все уже кончено. Мы не задумываемся о том, насколько легко сравнять счет. И никогда не думаем о том, что произойдет, если мы возьмем в руки оружие. – Гриффин снова сунул револьвер Робину. – Осторожно, он тяжелый.
На этот раз Робин взял оружие. И наудачу прицелился в дерево. Револьвер и впрямь норовил опуститься, Робину пришлось поддерживать запястье другой рукой, чтобы выровнять прицел.
– Насилие показывает, на что мы готовы, – сказал Гриффин. – Насилие – единственный язык, который они понимают, потому что их система по своей сути является насильственной. Насилие сотрясает основы системы. И система не сможет это пережить. Ты даже не представляешь, на что способен, правда. Не представляешь, как изменится мир, пока не спустишь курок. – Гриффин указал на березу. – Нажми на спусковой крючок.
Робин подчинился. От грохота у него зазвенело в ушах, он чуть не выронил револьвер. Он был уверен, что прицел сбился, и не был готов к отдаче, рука задрожала от запястья до плеча. Береза осталась целой. Пуля улетела куда-то в темноту.
Но Робин не мог не признать правоту Гриффина – в этот момент он почувствовал удовольствие от того, какая огромная мощь подвластна его рукам, и эту силу он мог выпустить одним движением пальца.
Глава 23
У этих белых людей мелкие сердца, способные чувствовать только себя.
После отъезда Гриффина в Глазго Робин так и не смог заснуть. Он сидел в темноте, взбудораженный до дрожи. У него кружилась голова и перехватывало дыхание, как будто он стоит на краю утеса за мгновение до прыжка вниз. Весь мир, казалось, находится на грани катастрофических перемен, и Робин мог лишь цепляться за то, что его окружает, хотя они все вместе неслись к точке разлома.
Через час Старая библиотека начала просыпаться. Как только часы пробили семь, сквозь полки донеслась симфония птичьих трелей. Звук был слишком громкий, чтобы доноситься снаружи, – среди книг как будто расселась целая стая невидимых птиц.
– Что это? – спросил Робин, потирая глаза. – У вас что, зверинец в шкафу?
– Это отсюда. – Энтони показал на деревянные напольные часы с боем, украшенные резными певчими птицами по краям. – Подарок от наших шведских партнеров. Они перевели gökatta как «вставать спозаранку», вот только на шведском gökatta означает «вставать спозаранку, чтобы послушать пение птиц». Внутри есть музыкальная шкатулка, но серебро имитирует настоящие птичьи трели. Чудесно, правда?