Он смутно осознал, что Стерлинг пытается направить его бормотание в определенное русло.
– «Гермес», – повторял Стерлинг. – Расскажи о «Гермесе».
– Убей меня, – выдохнул Робин. Он и правда этого хотел, больше всего на свете. Он жаждал все это прекратить. Только смерть могла заглушить этот хор. – Боже милосердный, убей меня…
– О нет, Робин Свифт. Так просто ты не отделаешься. Мы не хотим твоей смерти, это противоречит нашим целям. – Стерлинг вытащил из кармана часы, посмотрел на них, а потом повернулся ухом к двери, словно к чему-то прислушиваясь. Через несколько секунд Робин услышал крик Виктуар. – Однако не могу сказать то же самое о ней.
Робин подтянул ноги и боднул Стерлинга головой в живот. Стерлинг шагнул в сторону. Робин рухнул на пол, больно ударившись щекой о камень. Наручники вонзились в запястья, и руки снова взорвались болью, которая не прекращалась до тех пор, пока он не свернулся калачиком, задыхаясь и всеми силами стараясь не шевелиться.
– Вот как мы поступим. – Стерлинг покачал часы на цепочке перед глазами Робина. – Расскажи мне все, что знаешь про общество Гермеса, и это прекратится. Я сниму наручники и освобожу твою подружку. Все будет хорошо.
Робин со злостью посмотрел на него, тяжело дыша.
– Расскажи мне, и все закончится, – повторил Стерлинг.
Старая библиотека разгромлена. Рами погиб. Энтони, Кэти, Вималь и Илзе, скорее всего, тоже мертвы. Летти сказала, что остальных убили. Так кого еще он может выдать?
Остался Гриффин. А еще те, из списка в конверте, и бессчетные другие, о которых Робин не имел понятия. Вот в чем все дело – Робин не знал, сколько их и чем они занимаются, но не мог рисковать, выдав сведения, которые подвергнут их опасности. Однажды он уже совершил эту ошибку, но больше не предаст «Гермес».
– Скажи, или мы пристрелим девчонку. – Стерлинг опять покачал часами перед лицом Робина. – Ровно через одну минуту, в половине второго, ей в череп всадят пулю. Если только я не велю этого не делать.
– Ты лжешь, – выдохнул Робин.
– Нет. Пятьдесят секунд.
– Вы этого не сделаете.
– Нам достаточно оставить в живых только одного из вас, а она слишком упряма. – Стерлинг снова покачал часами. – Сорок секунд.
Он блефовал. Наверняка блефовал, нельзя же так точно подгадать время заранее. И им нужны они оба – два источника информации лучше одного, ведь так?
– Двадцать секунд.
Робин лихорадочно пытался придумать правдоподобную ложь, лишь бы оттянуть время.
– Есть другие институты перевода, – просипел он, – налажены контакты с другими институтами, прекрати…
– Ага. – Стерлинг убрал часы. – Время вышло.
Где-то дальше по коридору закричала Виктуар. Раздался выстрел. Крик затих.
– Слава богу, – сказал Стерлинг. – Жуткий визг.
Робин бросился Стерлингу в ноги. На этот раз у него получилось – он застал Стерлинга врасплох. Они рухнули на пол, Робин оказался верхом на Стерлинге, подняв руки в наручниках над головой. А потом обрушил кулаки на лоб Стерлинга и плечи – куда только мог дотянуться.
– Агония, – прохрипел Стерлинг, – агония.
Боль в запястьях Робина стала вдвое сильнее. Он ничего не видел. Не мог дышать. Стерлинг брыкался под ним, пытаясь вылезти. Задыхаясь, Робин завалился на бок. По его щекам хлынули слезы. Стерлинг встал над ним, тяжело дыша. А потом занес ногу и злобно пнул Робина в солнечное сплетение.
Боль была ослепляющей, как от раскаленного добела металла. Ему не хватало воздуха, чтобы закричать. Он больше не владел своим телом, утратил достоинство, взгляд затуманился, губы обвисли, и на пол капала слюна.
– Бог ты мой. – Стерлинг поправил шейный платок и выпрямился. – Ричард был прав. Вы все – просто животные.
И Робин вновь остался в одиночестве. Стерлинг не сказал, когда вернется и что будет с Робином. Осталось только бесконечное время и накрывшее Робина черное горе. Он рыдал, пока не закончились слезы. Он кричал, пока не стало больно дышать.
Иногда волны боли слегка отступали, и ему удавалось привести мысли в порядок, задуматься о своем положении и о следующем шаге. Что дальше? Можно ли еще мечтать о победе или только о выживании? Но все затмевали мысли о Рами и Виктуар. Каждый раз, когда Робин видел проблеск будущего, он вспоминал, что их там уже не будет, и снова начинали течь слезы, а горе давило на грудь тяжелым сапогом.
Ему хотелось умереть. Убить себя будет нетрудно, достаточно только с силой удариться головой о камень или задушить себя наручниками. Боль его не пугала. Все тело уже онемело, он вряд ли почувствует что-то еще, кроме всепоглощающей иллюзии, что тонет, и, быть может, единственным способом вынырнуть на поверхность была смерть.
Возможно, ему и не придется делать это самому. Когда из него выжмут все, что нужно, разве его не будут судить, чтобы потом повесить? В детстве однажды он мельком видел повешение в Ньюкасле; во время прогулки по городу он увидел толпу, собравшуюся вокруг виселицы, и, не понимая, что происходит, подошел ближе. На площадке стояли в ряд трое мужчин. Робин помнил, как заскрипел откидной люк, как резко вывернулись их шеи. И кто-то разочарованно пробормотал, что жертвы не брыкались.
Смерть от повешения быстрая, а может, даже безболезненная и легкая. Он чувствовал себя виноватым за одну мысль об этом – Рами назвал бы это эгоистичным, слишком простым выходом.
Но зачем ему жить? Робин не видел смысла в своем дальнейшем существовании. Его охватило глубочайшее отчаяние. Они проиграли, окончательно и бесповоротно, ничего не осталось. Если он и цеплялся за оставшиеся дни или недели жизни, то исключительно ради Рами, потому что не заслужил легкой смерти.
Шло время. Робин дрейфовал между полудремой и явью. Из-за боли и горя он не мог полноценно заснуть. Но он устал, так устал, что мысли кружились по спирали, превращаясь в яркие, кошмарные воспоминания. Он снова очутился на «Элладе» и произносил те слова, из-за которых все и началось; смотрел на отца и пузыри крови на его растерзанной груди. Идеальная трагедия. Древняя как мир – отцеубийство.
Греки обожали отцеубийство, любил повторять мистер Честер; обожали за бесконечный потенциал этой истории, ведь оно взывало к наследию, гордости, чести и доминированию. Грекам нравилось, что оно вызывает все возможные эмоции, потому что так ловко переворачивает самый главный принцип человеческого существования. Одно существо создает другое, лепит его по своему образу и подобию. Сын сменяет отца; Кронос уничтожает Урана, Зевс уничтожает Кроноса и в конце концов становится им. Но Робин никогда не завидовал отцу, ничего от него не хотел, кроме признания, и ему было противно видеть свое отражение в этом холодном, мертвом лице. Нет, не мертвом – ожившем, призрачном; профессор Ловелл смотрел на него, а за его спиной на берегах Кантона горел опиум, горячий и сладкий.
– Вставай, – сказал профессор Ловелл. – Вставай.
Робин резко очнулся. Лицо отца превратилось в лицо брата. Над ним нависал Гриффин, весь покрытый сажей. А за его спиной – растерзанная дверь камеры.
Робин уставился на него.
– Как ты…
Гриффин помахал серебряной пластиной.
– Старый трюк. Усин.
– Я думал, у тебя не получается с китайским.
– Забавно, правда? Сядь. – Гриффин опустился на колени за спиной Робина и начал возиться с наручниками. – Когда ты первый раз сказал это слово, я наконец понял, как надо. Как будто всю жизнь ждал, пока кто-то его произнесет. Господи, кто сотворил с тобой такое?
– Стерлинг Джонс.
– Ну конечно. Скотина.
Он повозился с замком. Металл впился Робину в запястья. Робин зажмурился, изо всех сил стараясь не шевелиться.
– Вот черт. – Гриффин пошарил в своей сумке и вытащил большие кусачки. – Не дергайся, я их разрежу.
Робин ощутил ужасно болезненный нажим, а потом все закончилось. Его руки были свободны – еще в наручниках, но больше не связаны друг с другом.
Боль пропала. От облегчения у него подкосились ноги.
– Я думал, ты в Глазго.
– Я проехал пятьдесят миль, когда услышал новости. И тут же сел на первый поезд обратно.
– Услышал новости?
– У нас есть свои способы. – Робин заметил, что правая рука Гриффина покрыта красными пятнами. Как будто от ожога. – Энтони не уточнил, что стряслось, просто отправил сигнал тревоги, и я понял, что дела плохи. А потом из башни дошли слухи, что вы здесь, поэтому я не пошел в Старую библиотеку, это в любом случае опасно, и направился прямо сюда. И угадал. Где Энтони?
– Погиб.
– Понятно. – Лицо Гриффина на миг исказилось, но потом он моргнул и снова обрел спокойствие. – А остальные?..
– Думаю, все мертвы. – Робин чувствовал себя ужасно и не мог взглянуть Гриффину в лицо. – Кэти, Вималь, Илзе… все, кто был там. Я не видел, как их убили, но слышал выстрелы и больше никого не видел.
– Больше никто не выжил?
– Оставалась еще Виктуар. Ее привели сюда, но…
– Где она?
– Не знаю, – жалко сказал Робин.
Скорее всего, она была мертва и лежала в своей камере. Или ее тело уже выволокли и бросили в неглубокую могилу. Он не мог сказать это вслух, иначе просто распался бы на части.
– Тогда давай поглядим. – Гриффин схватил его за плечи и с силой тряхнул. – Ноги в целости, верно? Тогда вставай.
Коридор на удивление оказался пуст. Робин ошарашенно посмотрел направо и налево.
– А где охрана?
– Я от нее избавился. – Гриффин похлопал по другой пластине на ремне. – Цепочка к слову «взрыв». Латинское explōdere – театральный термин и означает «прогнать актера со сцены аплодисментами». От него произошло староанглийское слово, означающее «избавиться или прогнать с помощью громких звуков». И лишь в современном английском слово explode приобрело значение «взрыв». – Он выглядел весьма довольным собой. – Латынью я владею лучше китайского.
– Но дверь при этом осталась?
– Да, ужасный звук только разгоняет слушателей. Я оттеснил их на второй этаж, а потом запер за собой дверь.