В те годы похожие мысли приходили ей нередко.
Вот музыка кончилась. Пол закрывает ноты, складывает пюпитр, достает откуда-то спички и поджигает клетку.
– Осторожно! – вскрикивает Булл.
Пластик вспыхивает понизу, чернеет и перестает быть. Сооружение заваливается. Кларнетист и птица отвешивают поклон и сходят с помоста.
– Это все? – спрашивает Лео.
– Все, – без улыбки отвечает Пол.
– А ничего, смешно, – поразмыслив, замечает Климент.
– От этого голова болит, – хмурится Саския, существо более музыкальное, чем Лео и Фредерика.
Братья стоят плечом к плечу.
– Вот вы клетку сожгли, а как же теперь играть будете? – спрашивает Лео.
– А мы и не будем, – с сильным ливерпульским выговором отвечает из-за маски птичий человек. – Мы тут закончили. Теперь в забегаловку идем, спагетти есть. Хотите с нами?
– Хотим. Спагетти – это отлично, – говорит Джон и оборачивается к остальным. – А вы?
В итоге идут все, благо «Спагетти-хаус» как раз за углом.
Вроде все естественно: случайно встретились братья, друзья решили после выставки посидеть в ресторанчике. А птичьего человека зовут Сило. Под настырным клювом и маской у него оказывается бледное лицо в очках и тощая шея. Фредерика спрашивает Джона, который его, кажется, знает, не происходит ли Сило от silentio[229].
– Нет. Его зовут Сидни Лоув, это первые слоги имени и фамилии.
– Но это можно считать знаком, – встревает Пол. – Не зря же слоги так совпали. Тут может быть некий смысл.
– Из любых слогов можно выудить некий смысл, – возражает Джон.
– Ты эмпирик и националист, – изрекает Пол так, словно в этих словах скрыто тонкое оскорбление.
За обедом все, кажется, довольны. «Спагетти-хаус» отделан в стиле итальянской таверны: деревянные перегородки, скатерти в красно-белую клетку. За каждым столиком счастливые студенты пьют кьянти по случаю выставки. Дети притихли в ожидании карбонары и болоньезе.
– В камень-ножницы-бумагу умеете? – Джон хочет устроить турнир.
– А ты тогда правду сказал? Что у вас всегда одинаково выпадает? – спрашивает Лео.
Пол с улыбкой взглядывает на Джона:
– Ты ему сказал, что всегда?
– Тогда так и было.
– А сейчас? Попробуем?
Это как бороться на руках: дружеское – и все же напряженное – испытание силы. Братья сидят напротив. Вот разом выкинули ладони. Бумага. Еще! Камень. Еще! Камень-камень. Камень-камень. Камень-камень. Ножницы-ножницы. Бумага-бумага. Ножницы-ножницы. Камень-камень. Камень-камень. Фредерика смотрит с тревогой.
– Закон средних чисел на вас, похоже, не действует, – удивляется Булл.
– Вы что, мысли друг у друга читаете? – спрашивает Сило.
– Не читаем, знаем, – отвечает Пол. – Просто – раз! – и сразу знаем.
Ножницы-ножницы. Бумага-бумага. Камень-камень.
Братья глядят победно.
– Помнишь, как мы пели? – спрашивает Пол и принимается напевать: – Все равно тебя я лучше, все равно во сто раз лучше!
– А вот и нет! – подхватывает Джон.
– А вот и да!
– А вот и нет!
– А вот и да!
– На самом деле бывало по-разному, конечно, – говорит Пол.
Фредерика не видела их вместе с Ночи Гая Фокса. Лео, Климент и Тано принимаются подпевать:
– Все равно тебя я лучше!..
А я-то считала, что они соревнуются из-за меня, думает Фредерика. Ее особое, неестественное и недолго продлившееся положение женщины в Кембридже, где на одну Еву одиннадцать Адамов, придало ей женскую самоуверенность, возможно даже излишнюю. Самые заурядные женщины в университетских стенах превращались в королев. Теперь же она видит, что дело не в этом, по крайней мере не совсем. Это она соревнуется с каждым из братьев за внимание второго. И проигрывает. Вот они сидят довольные, с улыбкой выкидывают одинаковые руки: камень-ножницы-бумага. У них нет ни победителя, ни проигравшего и нет разделяющей черты между ними. Они как лезвия одних ножниц. Или как Джон Донн сказал:
Как ножки циркуля, вдвойне
Мы нераздельны и едины[230].
«Кого Господь сочетал, того женщина да не разлучит»[231] – у Фредерики вот-вот вырвется наружу злой, отчаянный смех. Коротко в памяти: они с Джоном, нагие, слитные, освященные ее кровью. Десмонд тайком просовывает руку ей за спину, соскальзывает ниже, крепко и уверенно скругляет ладонь. Фредерика его не отталкивает.
Близнецы запевают снова, и все весело подхватывают:
Я вам песенку спою,
Мой тростник зеленый, о!
Что есть один, о?
Один всегда один, так один и будет, о!
Саския и Агата высоко заводят чистые голоса. Тано сил не жалеет, поет от души. Славная компания, веселый вечер.
Я вам песенку спою.
Что такое два, о?
Два – два братца-сорванца в зеленых сорочках, о!
Я вам песенку спою.
Что такое три, о?
Три – три соперника…
– Фредерика, все в одну сторону поют, а ты в другую!
– Охотно верю, Пол. Со мной всегда так. Музыка – не мое, слуха нет.
– Если хочешь, мы тебя распоем. Вряд ли ты совсем без слуха, так очень редко бывает. Научишься.
– Не научусь. Не могу. Я лучше просто помолчу, раз я ваш слух оскорбляю. Побуду в роли публики.
Пальцы Десмонда шажками перебираются по туго натянутой ткани.
Напротив – два лица: одни и те же вопросительно приподнятые брови, одно и то же очаровательное и грустное выражение. Двое едины.
– Ну что же вы? Пойте дальше! – сердито требует Лео.
Три – три соперника.
Два – два братца-сорванца в зеленых сорочках, о!
Один – всегда один, так один и будет[232].
Инструкция по применению. Каждая таблетка в контурной упаковке помечена днем недели. Принимайте их ежедневно в одно и то же время, запивая водой. Будьте внимательны: в случае пропуска таблетки защитное действие может быть снижено! После приема всех таблеток из упаковки сделайте недельный перерыв. В это время возможно кровотечение, отмены с выделениями от мажущих до обильных. Кровотечение отмены – не менструация. Оно необходимо для очищения матки и не должно вас беспокоить. Если обильные кровотечения продолжаются в течение нескольких циклов, посоветуйтесь с вашим врачом. Возможно, он изменит дозировку препарата.
И вот наконец постучались в дом, где жила Золушка. То-то обрадовались злые сестры! Старшая закричала:
– Эта туфелька моя! Она мне как раз впору!
Мачеха приложила ее ногу к хрупкой туфельке и сказала:
– Никогда она тебе не придется. Но ничего, вот нож. Я отрежу тебе пятку, и ножка войдет как по маслу. Только смотри не реви. Невелика цена – пятка за Принца и полкоролевства!
Так они и сделали. Гордо вышла Старшая сестра к Принцу, показала толстую ногу, повертела обрубком в блестящей туфельке:
– Глядите! Как раз впору пришлась!
Но верный герольд заметил, что в хрустальной туфельке собирается темная кровь и течет на землю. Он велел Старшей сестре снять туфельку. Тут все увидели обрубок, а Старшая сестра оказалась навеки опозорена.
Средняя сестра и бровью не повела, видя несчастье Старшей. Она принялась засовывать ногу в прелестную туфельку, но на ногах у нее были костяные шишки. Сколько ни старалась она, сколько ни пыхтела, а толку не вышло.
Тогда Мачеха взяла топорик, которым рубила курам головы, в один миг отхватила ей большой палец, а рану в этот раз перевязала тряпкой. Примерили снова. Туфелька туго, а наделась.
Кое-как, хромая, вышла к Принцу Средняя сестра и гордо показала ногу. Но тут серая птичка на дереве, что цвело и плакало над могилой Золушкиной матери, просвистела: «В туфельке кровь! В туфельке кровь!» Герольд подошел поближе и увидел, что туфелька полна крови, а Средняя сестра едва держится на ногах от боли. Так и вторую сестру постиг позор, и она убежала прочь, сокрушаясь и плача.
Герольд спросил:
– Есть ли еще девушки в этом доме?
– Нет, – солгала Мачеха, но Золушкин отец сказал:
– Есть. Но это всего лишь наша Золушка, что возится на кухне вся в золе.
Тогда позвали Золушку, и она пришла и протянула свою милую ножку в грубом чулке, перепачканном золой и сажей. Туфелька села на нее как влитая. Когда Принц увидел, что туфелька пришлась впору, он узнал в маленькой замарашке красавицу, с которой танцевал на балу, и сказал:
– Потеря нашлась. Вот та, которой принадлежит мое сердце!
Принц и Золушка поехали во дворец, а серая птичка на дереве глядела на них и пела.
Вопрос. Кто отмывал свернувшуюся кровь – дважды! – прежде чем Золушка вставила в туфельку свою девственную ножку?
Под деревом я деву увидал:
Лоб и ланиты как поля герба,
Где алой розы кровь и белой розы…
Когда назавтра я, увы! —
Недосчитаюсь головы,
Снабди тогда мой дух блаженный
Главою неусекновенной[233].
«Я не так привязана к жизни, чтоб жаждать ее продолжения, и не вижу в смерти достаточной беды, чтоб ее страшиться, но как знать: если Смерть занесет надо мною руку, может, кровь и плоть моя воспротивятся и пожелают ее избегнуть…»
Суд, день 11:
– Как я понимаю, у вас был разговор с бабушкой?
– Нет, она только покричала нам вниз, спросила, что за шум. Я ответила, что это собака лает. Я не говорила, что мне магнитофон на ногу упал, это неправда.
– Но он упал тогда же, когда бабушка услышала крик жертвы?
– Нет.
– Вам не кажется странным, что крик уже стих, а она все равно спросила?