Helix hortensis, аномалии и пороки развития:
Monstr. scalare Ferussac [рис. 1] – панцирь вытянут вверх, завитки частично смещены.
Monstr. sinistrorsum Ferussac – левозакрученный панцирь.
Мы обязаны понять: эволюция продолжается, и сегодняшний человек – не окончательный ее продукт. Как некогда развилось несколько видов приматов, так и сейчас, возможно, формируются новые виды того, что мы привыкли называть «человек» или «homo sapiens». И очень возможно, что этих видов будет два. Машинный вид будет жить в небоскребах и металлических домах и получать кайф от слияния с машиной. Со временем такой человек превратится в дешевую, быстро изнашиваемую деталь всеобщей машинерии. Он лишится имени: в улье и муравейнике не бывает имен. Секс обезличится, верность вымрет: не важно, с кем спать, если каждый, как винтик, легкозаменим. А потом кто-то переспит с симпатичной блондинкой из отдела электронных печатных устройств, и, может быть, появится третий вид: человек технологический. Но я знаю: наше летучее семя пребудет и пребудет наш вид. Мы будем жить в очагах заразы, до которых машинные люди не добрались со своими антисептиками. На болотах, в лесах мы будем смеяться над машиной, упиваться чувствованием и переживать экстазы. Мы будем помнить, откуда пришли, и детей научим, что – хотите верьте, хотите нет – человек не машина, не творец машины и не слуга ее. Чтобы любить машину, понимать ее, управлять ей, нужно быть подлинным святым, ибо машина есть дивная йога и дивный экстаз. Я ничего не имею против машин, но ведь это невероятно, что ДНК, создавшая нас, создала и все эти машины.
(Тимоти Лири, «Опыт души», с. 221)
Фредерикиной мысли непривычно среди генетических сходств и различий, машинных людей и людей-семян, камней, ножниц, бумаги. По всей видимости, ДНК-фетиш «включенных» очень мало имеет отношения к ДНК садовой улитки на пищевом комбинате или на стеклах Лукова микроскопа. Впрочем, некая связь все же просматривается… Фредерика предпочла бы знать то, что знает Лук, но, даже пытаясь понять улиток, она все равно оказывается ближе к языку Лири.
Узкие, длинные адвокатские конверты продолжают прибывать даже летом и даже во Фрейгарт. В одном из них – толстый документ с сопроводительным письмом от Бегби. Заученно-ровным цеховым тоном Бегби сообщает ей, что «ответчик, Ваш супруг» по размышлении принял решение добавить к уже поданному возражению встречное ходатайство по причине оставления истицей супруга, а также нравственной жестокости и неоднократных измен истицы. Ответчик обратился в суд с просьбой предоставить ему отсрочку для внесения в возражение необходимых дополнений и подачи встречного ходатайства.
Мистер Бегби сообщает истице, что, хотя супруг и обязан привести примеры ее неблаговидного поведения, он не обязан сообщать, на каких уликах будет построено доказательство. Оставление супруга налицо. Нравственная жестокость может быть усмотрена как в оставлении супруга, так и в увозе истицей ребенка, Лео Александра Ривера. Обвинения в неверности многочисленны и подробны. Ранее миссис Ривер предпочла не касаться этой темы в ходатайстве о разводе и заверила мистера Бегби, что вопрос о ее супружеской неверности не поднимался. В связи с этим мистер Бегби хотел бы знать, какие действия ему следует предпринять. Как миссис Ривер, несомненно, заметила, в новой редакции встречного ходатайства мистер Ривер просит оставить вопрос его собственных измен на судейское усмотрение. Мистер Бегби также ставит миссис Ривер в известность о том, что все лица, указанные во встречном ходатайстве в части супружеской измены, будут рассматриваться в качестве соответчиков по делу о расторжении брака, о чем им будут вручены повестки. В случае если соответчик не признает свою вину, он может защищать себя в суде лично или в иной форме. Если соответчик вину признает, никаких дальнейших действий с его стороны не требуется.
Мистер Бегби ожидает от миссис Ривер дальнейших указаний и был бы рад получить их возможно скорее.
Фредерика читает встречное ходатайство, документ длинный и дотошный, хитро мешающий факты с вымыслом. Мелькают имена: Томас Пул, Хью Роуз, Джон Оттокар, Пол Оттокар, Десмонд Булл. Знаки близости, прилюдные объятия, ночи, проведенные под одной крышей. Ходатайство о присвоении мистеру Риверу опеки над ребенком, рожденным в браке. Строки вьются змеями. Все письмо – черная словесная змея, красиво перевязанная шнурком от канцелярской папки. Первое и простейшее, что чувствует Фредерика, – жгучая досада: выставила себя дурой, не сказала Бегби о том, что про себя называет «окончанием целибата»! Второе – гнев: с чего это Бегби, неприятный, а может, и ненадежный, должен знать, в чьей постели она была, чьей кожи касалась, чье желание в себя впустила? Это ее личное дело.
Потом Фредерика задумывается: а что будет, если Томасу вручат повестку? Что подскажет ему его оглядчивое благоразумие? А Оттокары? Может Найджел подать на Джона в суд? Могут Пола вызвать свидетелем? Близнецы совершенно растворились среди своих «Тигров». Трудно представить, что Джон решит бороться за их хрупкую, неуверенную, опасливую любовь или обрадуется перспективе выступать в суде. Он к этому не готов, возможно, и никогда готов не будет. А может, она и не хочет, чтобы он был рядом, – ни сейчас, ни потом, ни вообще? Как знать наверняка? Эта судебная канитель неизбежно заставит их все «прояснить», «очертить»… Или перечеркнуть. К тому же тут местами (но не везде!) правда. Как решит суд – чужие, чуждые ей люди, – способна ли она «такая» в одиночку растить Лео? Лондон свингует, а суд вершат старики: парик из восемнадцатого века, ханжество из девятнадцатого. Ее разорвут, раздавят, унизят, уничтожат!
Гнусный и страшный конверт Фредерика, получив, сразу же уносит к себе: с родителями говорить об этом невыносимо. Все прочтя, она рыдает яростными, слепящими, бесполезными слезами. Дверь открывается, входит Дэниел:
– Ты что плачешь?
– На, читай!
Он читает.
– Тут половина ложь, понимаешь? Половина!
– И пусть. Развод ты все равно получишь так или иначе.
– Да, но Лео! Кому Лео достанется?
Дэниел садится на кровать:
– Ребенка обычно оставляют с матерью.
– Но я в этой бумажке получаюсь какое-то чудовище! Безответственная, жуткая тетка. У них тут всё, и Уголек, и спор о школе…
– Но ты же хочешь, чтобы Лео остался с тобой?
– Тут не вопрос желания. Он должен быть со мной. И Найджел это видел. Я думала, что смогу оставить Лео, уйти, но нет, это, это…
Фредерика думает: Дэниел хороший человек, в отличие от меня. Как он мог уйти от Уилла и Мэри? Она никогда этого не понимала, но и не спросит его никогда, конечно.
Дэниел прижимает ее к себе. Фредерика утыкается ему в плечо и плачет все неутешней. Он гладит ей волосы, рот его сурово сжат. По коридору проходит Мэри, она что-то поет правильно и чисто, как Поттерам не дано.
– У Мэри слух есть, – говорит Фредерика.
– У отца моего был хороший слух. Он в больших хорах пел, «Мессию» и прочее такое.
– Голосок веселый.
– Человек живуч.
Практически случайно Фредерика оказывается на большом совете в «Бауэрс энд Иден»: решают, как строить защиту «Балабонской башни». Приглашены юрист Жако, маленький осторожный человек по имени Мартин Фишер и его коллега Дункан Рэби, тоже невысокий, нанятый отдельно для Джуда. Фишер щеголеват и серебрист, Рэби элегантен, весь в темном и умеет отгибать пальцы назад, что делает, слегка похрустывая, в напряженные моменты. Защиту Жако возглавит королевский адвокат Годфри Хефферсон-Броу, защиту Джуда – Сэмюэл Олифант. Хефферсон-Броу – крупный, с мощным угловатым костяком, щеками в красных жилках и взглядом, остро блестящим из-под кустистых бровей. Олифант – один из тех адвокатов, что вцепляются в противника, как уипет в зайца. Кажется, он и во сне водит носом, вынюхивая крючок или лазейку. У него бесцветные, скромно зализанные волосы и изящной лепки лицо, в котором под париком проступают вдруг хищные углы. Пока из юридической братии пришли только эти четверо с помощниками, остальные будут появляться периодически на протяжении следующих месяцев.
В тот день Фредерика приходит со стопкой рецензий и книг из самопальной кучи и в фойе сразу же видит Джуда и Жако. Джуд режущим голосом вещает из облака миазмов, что все решения принимаются без него, за спиной у него, втайне от него и так далее. Жако, пунцово-напруженный, возражает: будь оно так, Джуда бы здесь не было. Джуд в ответ скрипит еще противней:
– Я слышал, Жако, как ваша секретарша говорила: без автора всем будет проще, автор трудный человек, неуравновешенный!..
Фредерика не выдерживает:
– Хватит, Джуд! Если подслушал, имей достоинство промолчать, иначе некрасиво получается. И вообще для тебя это комплимент, ты же любишь считаться трудным и неуравновешенным. Все и так для тебя стараются.
– Ты-то что об этом знаешь?
– Я тебя знаю. Знаю, сколько Руперт для тебя сделал. Поэтому заткни фонтан.
– Мы тут, как у Толкина, собираем Совет Мудрых, – говорит Жако. – Думаю, и тебе, Фредерика, нужно бы к нам примкнуть. Интересно послушать твое мнение. Мы пока предварительно, в малом составе, так сказать… Несколько юристов да наши авторы. Мари-Франс Смит согласилась прийти, Роджер Магог. Им книга понравилась, очень, они дали блестящие отзывы. И я еще Филлис Прэтт уговорил. Хотя ты-то нас всех знаешь: ты же и привела к нам Джуда и миссис Прэтт. Оставайся, поможешь по части литературных прецедентов…
И вот они все сидят за блестким овальным столом красного дерева в комнате наверху, о которой Фредерика и не знала. Тут пахнет плесенью и запустением, но с примесью засохших орехов и лежалых яблок. На одном конце стола в обрамлении адвокатов сидит Жако, на другом – Джуд с Фредерикой. Еще в числе Мудрых каноник Холли, представляющий Церковь, Элвет Гусакс как знаток душ и их недугов, Мари-Франс Смит, Роджер Магог и некто плотненький, рыжий и кудрявый: в волосах и бородке легкий беспорядок, из золотой оправы очков весело смотрят голубые глаза, рубашка в яркую клетку на пару пуговиц расстегнута.