скучную. Медсестра, вспоминает она, вот что ему в ней понравилось. Она смотрит на брата. Тот беседует с Луком Люсгор-Павлинсом. «Энграмма»[134], слышит она, «молекулярная память», слышит какие-то имена: Скроуп, Лайон Боумен, Калдер-Фласс.
– Насчет эксперимента с планариями[135] есть сомнения, – говорит Жаклин. – Кажется, память передается не так.
– Можем повторить, – отвечает Люсгор-Павлинс.
– С улитками бы поработать, – говорит Жаклин. – У них нейроны крупнее. Какой-нибудь эксперимент, чтобы разобраться в химических механизмах памяти…
Фредерика наблюдает за Маркусом. Нет, влечения к этой умнице с темно-русыми волосами он не испытывает. По крайней мере, не заметно – ну да желания Маркуса вообще дело темное. А вот Жаклин нет-нет да и бросит взгляд в его сторону. А Лук Люсгор-Павлинс внимательно поглядывает на Жаклин. Фредерика погружена в размышления о сексе, и ей невдомек, что она слышит первый разговор о том, что окажется крупным вкладом в науку, важном научном эксперименте.
Семьи собираются и разлетаются, думает она. Вот люди, которые так похожи на меня и друг на друга, и так хорошо мне с ними, так радостно. А к концу нам всем станет душно, тесно, тяжело от чужого присутствия.
Раздается шуршание шин и визг тормозов. В дверь звонят. Уинифред открывает и застывает в изумлении. На пороге, решительно приосанясь, стоит Найджел, в темно-синем пальто.
– Я надеюсь, моя жена и сын у вас, – произносит он. – Я им подарки привез, думал, может, не откажутся хотя бы поговорить, как-никак Рождество.
– Да вы проходите, – в замешательстве приглашает Уинифред.
И правда ведь Рождество, а он все-таки муж и отец, и как не пустить гостя. С Найджелом она незнакома и о происшедшем понятия не имеет.
– Я сейчас. – И Найджел приносит из машины две большие картонные коробки в подарочной упаковке: бумага в темно-синюю и серебряную полоску, розетки из бумажных глянцевых лент, синих и серебристых.
Фредерика поднимается, идет к двери и преграждает ему путь в гостиную, где сидит компания, озаренная огнями елки. Он ставит коробки на пол и смотрит на нее в упор, спокойный, готовый действовать, что бы ни произошло. Вот лицо настоящего Найджела, тяжелый-тяжелый взгляд, железная воля, которая разжигает в ней страсть.
– Я решил, нам имеет смысл поговорить, просто поговорить, – объявляет он. – Думаю, ты можешь мне объяснить, что случилось? Думаю, я имею право поздравить сына с Рождеством, ведь так?
Во всем виновата я, напоминает себе Фредерика. И замуж вышла не по большой любви, и ужиться с ним не смогла. При этой мысли она теряется и робеет.
– Не знаю… – отвечает она, все так же его не впуская. – Ни к чему это. Ни к чему.
– Если я тебе не нужен, навязываться не стану, – продолжает Найджел. – Я ненадолго, хотя ехал издалека. У меня две цели: повидаться с сыном и сделать ему подарок, а заодно здраво обсудить с тобой, как нам быть дальше, – хотя бы договориться, где и когда мы сможем это решить. И все. Уж на это я, по-моему, право имею. Да, имею.
Рядом с Фредерикой вырастает Лео. Он бледен, смотрит во все глаза. То на нее, то на него. Найджел протягивает к нему руки, Лео косится на мать, та кивает – утвердительно? Сочувственно? Оставив мать, он подходит к отцу. Тот подхватывает его на руки. Подхватывает и утыкается носом в яркие волосы, запах которых для Фредерики – всё. Слезы стоят в глазах Найджела.
– Как же я по тебе скучал, – говорит он.
Лео обнимает отца за шею и запускает руку под его воротник. Оглядывается на Фредерику: она видит свое бледное, угловатое лицо, а на нем черные глаза Найджела. Она вот-вот потеряет сознание. Умрет.
– Снимай пальто, – говорит Лео.
– Заходи, – с трудом переставляя каменные ноги, Фредерика отступает от двери. – Заходи, знакомься с моими. Раз Рождество… Моего отца ты знаешь. Это моя мать, – представляет она, – мой брат Маркус, Дэниел, шурин, это Уилл, Мэри, это наш приятель доктор Лук Люсгор-Павлинс, это Жаклин, приятельница.
– Я пойду, – говорит Лук Люсгор-Павлинс.
– Не уходите, – говорит Фредерика. – С чего так рано расходиться? Найджел только подарки привез, он не задержится, не надо никому уходить.
Тон у нее такой резкий, что всем и уйти хочется, и уступить ее просьбе. Все остаются. Лук Люсгор-Павлинс и Жаклин не трогаются с места. Уинифред берет у Найджела пальто, подает ему чай и пирог. Лео сидит у него на коленке, одной рукой обхватив за шею. Билл и Найджел, глядя друг на друга с любопытством, обмениваются учтивыми кивками, кивает Найджел и Дэниелу, тот в ответ одновременно улыбается и хмурится. Все молчат, тогда Найджел сообщает:
– У меня тут подарки для Фредерики и Лео. Может, они посмотрят, а то мне скоро ехать.
И, глядя на Уилла, просит:
– Там в коридоре две коробки, ты не принесешь?
Уилл выполняет просьбу. Найджел предлагает Лео открыть коробку. Тем же истошно задушевным голосом он велит Уиллу помочь Лео. Уилл помогает. Коробка открыта. Из нее извлекается электрическая модель железной дороги фирмы «Хорнби», игрушка – загляденье: паровоз «Летучий Шотландец», вагончики, товарные платформы, поворотный круг, вокзал, семафоры, стрелки.
– Он еще маленький, – говорит Уилл. На Найджела он смотрит почти сердито.
– Нет! – Лео прижимает паровоз к себе. – Это мое!
– Ты ведь ему поможешь собрать, объяснишь, что к чему? – обращается Найджел к Уиллу. – Он уже в таком возрасте, что, если ему помочь, объяснить, показать, он справится.
Он улыбается Уиллу своей ласковой полуулыбкой:
– Будь другом. Я бы и сам не прочь – на Рождество отцы обожают играть с детьми в железные дороги, – но к Рождеству меня уже здесь не будет. А ты будешь.
Худо-бедно клочок территории отвоеван. Найджел обращается к Фредерике:
– Может, и ты свою коробку откроешь?
– Положу под елку с другими подарками. Придет Рождество – открою.
– Нет, сейчас, – настаивает Найджел. – Вдруг тебе не понравится и придется увезти. Я же должен знать, нужно тебе это или нет.
«Не нужно! – Фредерика чуть не плачет. – Ничего мне не нужно!»
– Открой, – пристает Лео. – Я хочу посмотреть. Ну открой.
Уилл подносит коробку Фредерике. Она машинально теребит розетки, возится с упаковкой. Лео слезает с колена отца и приходит на помощь. Шуршит глянцевая бумага. Коробка большая, из прочного картона, внутри прокладка из серебряной с розовым папиросной бумаги. Под ней платье. Платье цвета антрацита с высоким воротником-стойкой и высокими узкими манжетами на длинных рукавах. Манжеты украшены красной шелковой тесьмой, переплетающейся с вышивкой. Рисунок очень простой, но роскошный. И само платье: длинная прямая туника и из-под нее чуть расклешенная юбка. Похоже… да, так и есть: от Куррежа! Как все рыжеволосые женщины, Фредерика не носит красного, но есть один оттенок – чистая темная киноварь, – от которого рыжие волосы горят пламенем, а россыпь веснушек отливает золотом. Отделка платья именно такого цвета.
От растерянности все онемели. Уинифред сидит в плотной зеленой трикотажной кофточке с отложным воротником и твидовой юбке, Жаклин – в темно-коричневом джемпере в английскую резинку и вельветовых штанах. На самой Фредерике джинсы и клетчатая байковая рубаха.
– Надень, – велит Лео.
– Если что, я обменяю или отдам что-нибудь переделать, – предлагает Найджел.
– Надень! Ну надень! – твердит Лео. – Сейчас же надень, слышишь?
И Фредерика, которая все еще держит крышку, намереваясь закрыть коробку, откладывает ее в сторону, берет платье и выходит переодеться.
– Здесь поблизости, наверно, есть какой-нибудь паб? – спрашивает Найджел Уинифред. – Я бы там заночевал.
– У нас все спальни заняты, – некстати сообщает Уинифред.
– Все до единой, – подтверждает Билл. – Как в Библии: «Нет места в гостинице»[136]. Увы, ни одного.
Возвращается Фредерика в новом платье. В честь его она надела черные колготки и забрала волосы в высокий пучок. Она прекрасна. Красавицей она никогда не была, разве что, оживляясь, излучала обаяние, но сейчас, в наряде от Куррежа, она поистине красавица. Платье сидит как влитое: маленькие высокие груди в своем изысканном вместилище обрисовываются со всей ясностью, ткань с подкладкой из тонкого шелка, обливая тонкие запястья, узкую талию, стройные ляжки, подчеркивает их красоту, создает впечатление их цельности и соразмерности. Фасон необычный – строгий, без вычур, в мужском стиле, юбка кончается выше колен: казалось бы, такая короткая юбка – девчачье что-то, школьный сарафанчик, куклин гардероб, но нет – короткое платье открывает длинные ноги, будь оно хоть на дюйм длиннее, нарушились бы пропорции.
Фредерика стоит неподвижно.
– Красиво, – говорит Лук Люсгор-Павлинс; Найджел посматривает на него настороженно.
– Я не могу это принять, – произносит Фредерика.
Каждый шаг этого ладно скроенного наряда кричит о телесной близости, о том, что Найджел не сомневается: уж он это тело знает до тонкости – как оно устроено, как движется, в чем его естество.
– А еще говорят, мужчины не умеют выбирать вещи для женщин, – рассуждает Найджел, пропустив ее слова мимо ушей. – Если возьмутся с умом, сумеют. Я как увидел эту красную отделку, так сразу и понял: то, что надо. Может, думаю, не подойдет, но рискну. И не промахнулся. Признайся, Фредерика, ты в этом платье немного другая. Я хочу, чтобы ты его носила, – я без всяких… что бы ты ни… о чем бы мы ни договорились. Носи. Это твое. Кто еще сможет так его носить? Вон и Лео нравится, правда?
– Нравится, – говорит Лео.
Уинифред заваривает для зятя, с которым толком не познакомилась, еще чая. Лео сидит у него на колене. Фредерика, прекрасная и нелепая в этой обстановке, не двигается с места. В этом наряде она как в целлофановой упаковке: отдельно ото всех. Она наблюдает за Найджелом с невольным восхищением: кое-что у него получается ловко. Вот он обсуждает с Уинифред, в каком пабе остановиться. Лук Люсгор-Павлинс думает предложить «Великан» в Барроуби, но, покосившись на Фредерику, помалкивает.