На похоронах Добродеева Опарышев возглавлял траурную комиссию. Очевидцы вспоминают, что он дал торжественный обет завершить работу по подготовке к изданию трудов академика.
На посту ученого секретаря у Опарышева дела всегда были в ажуре. Его хорошо знали и ценили в московских управленческих структурах. Он легко договаривался по любым вопросам. С охотой брался за организацию всевозможных ведомственных и межведомственных мероприятий…
(Примечание Капустина: Список прилагается, но читать не советую — помереть можно.)
По отзывам, вдохнул новую жизнь в сотрудничество ЦНИИПЭ с Академией наук. Стал там регулярно бывать и приобрел значимый авторитет.
Менее чем через год научные статьи за его подписью пошли в разных изданиях буквально косяком.
Довольно скоро он привез из ВАКа разрешение защищать докторскую диссертацию по совокупности своих печатных работ…
Вот это последнее обстоятельство надолго приковало к себе внимание Кудеяра. Как заслуживающее дальнейшего изучения. Причем самого пристального… Разобраться в научных тонкостях он не надеялся, но нюхом чувствовал: эту дверцу стоило хорошенько поскрести. Чего доброго, какой скелетик и вывалится. В памяти всплыл шуточный график, который, смеясь, когда-то показывала Маша. По горизонтальной оси были отложены годы деятельности ученого. С примерно проставленными этапами: молодой специалист… кандидат… доктор… членкор… и наконец — академик. По вертикальной оси стояли проценты и были вычерчены две кривые. Одна — относительные затраты времени на собственно научную работу. И вторая — участие в банкетах, презентациях, торжественных заседаниях. Эта кривая начиналась с нуля, потом начинала расти и, с достижением академического звания выходила на максимум. А вот кривая научной работы неуклонно падала и, в конце концов, приближалась к нулю.
В каждой шутке, как говорится, есть доля шутки.
Получается, Опарышев являл собой некую аномалию? Научный вулкан, как следует заговоривший лет в сорок пять? Притом что начало биографии принадлежало скорее не открывателю и исследователю, а даровитому администратору от науки?..
Иван положил себе переговорить с Львом Поликарповичем и позвонил по внутреннему телефону Капустину, чтобы поблагодарить.
— Вот уж прав был дон Корлеоне, один хакер с ноутбуком наворует больше, чем десять гангстеров с автоматами, — сказал он в трубку. — Порадовал, Боренька, спасибо. Дал пищу голодному уму… Слушай, а с международным сотрудничеством у нас как? Движение хоть какое-нибудь есть?
Вот уже две недели Боря ночей не спал, пытаясь влезть в компьютер американцев. Те, конечно, в плане высоких технологий были не лыком шиты. Они защитились на совесть, согласно последнему писку компьютерной безопасности. Но зря ли на недавнем чемпионате программистов, проходившем в столице Японии, наша команда не только с триумфом заняла первое место, но и, говорят, перевернула теоретические основы программирования! И вообще, против РУССКОГО лома…
— Командир, ну ты легок на помине! — Голос Капустина звенел то ли от напряжения, то ли от радости. — Только хотел звонить тебе. Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках… Я тебе минуту назад по локальной сети все вывесил, посмотри!
— Ну молоток, — восхитился Скудин. — Сейчас посмотрю.
Монохорд (или все-таки Монорхид? — Боря еще не определился) в самом деле вывесил ему целую папку с файлами, содержавшими все стратегические, а также тактические разработки союзников. Кудеяр жадно углубился в их изучение… Уже через минуту ему здорово захотелось помянуть чью-то почтенную матушку, а через две он вскочил с кресла и заходил по кабинету, застарело жалея, что бросил курить.
Да, американцы не преминули лишний раз показать, кто в доме хозяин. Руины «Гипертеха» все-таки решили взорвать. Да еще и приурочили сие мероприятие ко дню своей национальной независимости. Видно, вспомнили фантастический фильм с тем же названием, в котором человечество, возглавляемое Америкой, именно четвертого июля пресекало нападение злобных инопланетян. Вспомнили — и решили претворить в жизнь. Не иначе затем, чтобы отмыться от дерьма, в котором ныне сидели. И кто бы говорил, что это только у нас раньше все подгадывали к празднику Великого Октября?.. При этом аргументы далеко не последних деятелей нашей науки — Звягинцева, свежеиспеченного пенсионера Пересветова, да не только их, но даже девятизвездочного генерала, — были приняты к сведению. В переводе на общедоступный язык, ими тихо подтерлись. Кто деньги платит, тот и музыку заказывает.
А ведь эта музыка обещала стать похоронной…
Тряхнув головой, Скудин уселся на место, снова пододвинул к себе распечатку Борькиных изысканий и принялся читать дальше, хмурясь и делая пометки карандашом. Пока было ясно одно. С Опарышевым придется действовать не как когда-то с Кадлецом, а существенно, существенно тоньше. Иероглифы, смутно расшифровываемые как «ЛП!» — «Выяснить у Льва Поликарповича!» возникали на бумаге все чаще…
Вечером, под самый конец рабочего дня, Кудеяр вызвал к себе Гринберга и Бурова.
— Съездите со мной, ребята?
НЕТ ПОВЕСТИ ПЕЧАЛЬНЕЕ НА СВЕТЕ…
На сей раз двигатель «Волги» заглох ажно на углу Ленинского проспекта. Выгрузившись, Скудин с ребятами на руках откатили машину на полсотни метров назад, чтобы водитель Федя мог запустить мотор и погреться. Топать до сгоревшей башни было километр с гаком.
— Ну, не скучай. Даст Бог, мы ненадолго…
Федя только вздохнул и вытащил из бардачка толстый журнал «100 новых сканвордов». Обложку украшала фотография Президента в горнолыжном костюме.
Погода продолжала творить чудеса. Вместо того чтобы сезонно изменяться во времени, она теперь повадилась меняться в пространстве. Там, где они оставили машину, уверенно держался кусочек осени. Со старинным золотом лип, вполне зеленой травой и прозрачным закатным небом, предвещавшим на завтра тихую благодать. А буквально через двести метров Скудин со спутниками ступили в добротно промороженный снег. Свет сразу померк, ноги обвили струи поземки, «Волга» скрылась во мгле, над крышами домов повисли мрачные войлочные облака…
— Дуба дам, дуба дам… — на одной ноте, церковным басом негромко затянул Глеб, а Женя принялся тереть кончики мигом побелевших, помороженных еще на Аляске ушей. Спецназовцы переглянулись и чисто из научного интереса отступили обратно. Осень послушно вернулась, на лобовом стекле оставленной за перекрестком машины заиграли розовые блики…
Иван Степанович нахмурился и быстрее зашагал вперед. Он даже начал жалеть, что не взял с собой никого из ученых. Им бы это наверняка было интересно. Пока шли до Бассейной, сезон сменился еще трижды. Они повидали весну, снова зиму и чуть ли не лето, причем на востоке явственно занимался рассвет… Времена года и суток настолько лихо сосуществовали в пространстве, что поневоле напрашивалась мысль: на протяжении плюгавых полутора километров вольготно уживались разные временные пласты.
«Кабы не выплыть в каком-нибудь будущем, — на полном серьезе забеспокоился Кудеяр. — Или, блин, в прошлом…»
При этом он все косился на Глеба. У Бурова вид был сосредоточенный, но не тревожный. Будь здесь какая-то опасность, он бы ее точно почувствовал. Иван в боевого товарища и его новые таланты верил непоколебимо.
Почему-то он даже не удивился, когда оказалось, что возле развалин царил тот же климат, что и в Гатчине: первый снег по колено, норовящий липким шматом свалиться с крыши на голову. Глеб и Женя, точно мальчишки, немедленно принялись лепить снежки и соревноваться в дальности броска. Глеб имел подавляющее преимущество в габаритах и рычагах, Гринберг брал отточенной техникой.
Иван же не торопясь зашагал вдоль стены, ограждавшей сгоревшую башню…
Заокеанский промышленный потенциал развернулся здесь во всей красе. Вокруг российской ограды — непрезентабельной, из серых бетонных плит, давно покрытых сомнительными рисунками, — американцы с хорошим отступом воздвигли свою, из высокопрочной сетки, а-ля федеральная тюрьма особо строгого режима. Намотали блестящую, с лезвиями, колючую проволоку, пустили по верху ток, завели дальнобойные прожектора… Мышь не проскользнет, муха не пролетит… разве что белая. Рядом с проволочной стеной сиротски притулилось заведение туалетчика Петухова. Один Бог в точности ведал, чего стоило майору Собакину уломать американскую сторону, чтобы не отчуждали сортир, не лишали последнего. Правду сказать, с этим делом оказалось все же попроще, чем с решением о взрыве. И все оттого, что не говнюки подобрались, как в заоблачных судьбоносных верхах, а хорошие люди, нужду ближнего понимающие. Помнится, участковый пришел с челобитной к Скудину, и тот посодействовал, помог, попросил экс-отца Брауна. И «товарищ негр» кроткому увещеванию внял, даже не пришлось, как тогда летом, в Заполярье, морды бить братанам во Христе. Последней же каплей, завершившей процесс убеждения, было надругательство над Шекспиром: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о закрытом туалете…» Кончив хохотать, расстрига Браун пообещал лечь костьми. И слово свое сдержал.
Вот и красовалось простое русское заведение чуть не в метре от границ зоны, на которую, без преувеличения можно сказать, с тревогой и страхом взирал весь остальной мир. А что? По России немножко поездить — еще и не такое увидишь.
…Скудин подошел вплотную к проволочной препоне, тронул пальцами обжигающе холодный металл, вздохнул. Теперь даже розу было толком не положить… Он резко повернулся и вприщур посмотрел на Бурова и Гринберга.
— Пойдете со мной? — И коротко мотнул головой в сторону закопченной руины. — Туда?
Спросил больше для порядка. Знал, что пойдут. Куда угодно. Хоть на край света. Да не на такой, куда приезжает на комфортабельном джипе рекламный мужик, а туда, где действительно — край. И чертовы зубы.
— Если ты туда, командир, то и мы пойдем, — без колебания ответил Глеб за себя и за Женю. — Одного мы тебя погибать не отпустим. За компанию ведь, сам знаешь, жид повесился… — При этом он с самым невинным видом смотрел мимо Гринберга. Тот отдарил его орлиным взглядом. — А вообще-то знай, командир, теперь оттуда возврата нет. Будет как у американцев.