Звягинцев сразу вспомнил, как Иван произнес эти же слова несколькими днями ранее, но тогда обстоятельства помешали. Взяв пульт, профессор отрубил звук телевизора.
— Конечно, Ваня. Ты где?
— Да я рядом, на углу. Сейчас буду.
Тут надо пояснить, что с некоторых пор Кудеяр был почти такой же вольной птицей, как и профессор с подчиненными. То есть мечта академика Опарышева выжить его из института счастливо сбылась. Другое дело, Скудину не пришлось унижаться, сочиняя заявление с просьбой о предоставлении ему добровольно-принудительного отпуска без содержания. Вот именно, с просьбой. Вы замечали, любезный читатель, как часто наше государство, силком заставляя нас делать что-нибудь весьма нежеланное, еще и обязывает об этом просить? Да вы наверняка сталкивались. Например, если вы покупаете микроавтобус или отечественный внедорожник, при его регистрации вас для начала погонят из МРЭО в военкомат. Чтобы там вы его поставили на учет для каких-то таинственных и туманных государственных нужд. Видимо, так проще чиновникам, которым лень заглянуть в базу данных ГИБДД. Ругаясь и жалея потраченного впустую времени, вы тащитесь в этот самый военкомат. И заполняете там типовой бланк заявления, начинающийся пресловутым: «Прошу…»
Ну так вот, Кудеяру и его ребятам никаких челобитных составлять не пришлось. Выручил генерал-майор Кольцов, возглавлявший структуру «красноголовых». Употребив свои — заметим, очень немалые — полномочия, он забрал Скудина с его группой к себе, а на охрану гатчинского «Гипертеха» поставил других людей. Скудин покинул привычный кабинет без каких-либо сожалений. Научное учреждение Опарышева и Кадлеца без тридцать пятой лаборатории, без Льва Поликарповича и Марины успело стать для него чужим. И вполне безразличным.
Кольцов разумно использовал пополнение. Иван даже не особенно удивился, узнав, что генерал был в курсе подпольной деятельности Звягинцева. Более того, Кольцов ее горячо одобрял. Вообще было похоже, что начальство ожидало научных решений именно от опальных ученых, а не от разных там международных комиссий. С чьей подачи сформировалось подобное мнение, было не особенно ясно, но не все ли, впрочем, равно?
Важно было то, что спецназовцев не отправили патрулировать улицы и не приставили в помощь американцам, продолжавшим мужественно охранять стену. То, чем они теперь занимались, можно было истолковать как продолжение их прежней службы. Просто основная площадка «Гипертеха» как бы перенеслась на улицу Победы, в крайний дом, стоявший фасадом к одноименному парку. И все…
…Вот заверещал недавно поставленный домофон, и Кнопик с заливистым лаем понесся в прихожую. Сейчас придут друзья, сейчас будет весело и интересно!
Иван Степанович Скудин, что было для него не особенно характерно, держал под мышкой папку с бумагами. Одно утешение, что не особенно толстую.
— Помните, вам как-то на день рождения подарили круг для точила? — сказал он Льву Поликарповичу. — Шутили еще, что это как бы философский камень, он же оселок для оттачивания научной мысли… Ну и, на худой конец, — хороший аргумент в научной дискуссии. Вот еще один такой аргумент вам несу. Может, сгодится. Только надо кое-что провентилировать…
— Кхм, — кашлянул профессор. Вот уж чего он от бывшего тестя — невзирая на гэбистское происхождение последнего — ни в коем разе не ожидал.
— Опарышев, — пояснил Иван, раскладывая бумаги на столе. И сразу перешел к делу: — Вот тут разведка доносит, что на первых курсах института он учился лучше, чем на последних… Не поясните?
— Так на первых курсах только общие предметы, — пожал плечами профессор. И хмыкнул: — Сплошная история партии. Ну, еще физика с математикой, как продолжение школьной программы. А вот дальше уже специальность, там головой думать приходится.
— Ага. — Скудин нахмурился, кивнул, сделал пометку. — Едем дальше… Учился он, как мы поняли, середнячком, после чего распределился в ЦНИИПЭ, куда…
— Брали даже не всяких отличников. Блат, Ванечка. Рука, как тогда говорили. Волосатая…
— Тогда уже был проходимцем.
Кудеяр снова кивнул, усмехнулся, перевернул страничку. Он помнил, как Эдвард «Тед» Кеннеди решил было баллотироваться в президенты и что по этому поводу сказал один продвинутый американский комментатор. «Ничего не получится, — гласил вердикт матерого политолога. — Тед в школе списывал. Этого избиратели ему не простят…» И не простили. Пришлось младшему Кеннеди засовывать президентские амбиции куда подальше и довольствоваться малым. Но ведь это Америка. Предъяви-ка у нас такой аргумент… Ха-ха, вот именно, почувствуйте разницу.
Так… Добродеев Иосиф Юрьевич… сборник институтских трудов… помощник… аспирантура… экзамен по специальности…
Он очень боялся что-нибудь упустить и без конца косился на Звягинцева, внимательно читавшего второй экземпляр Борькиной справки.
— …похороны. Ага, вот тут дальше я чего-то не понимаю. Лев Поликарпович, ему уже за сорок было, ведь так? Давно кандидатскую защитил…
— Знаем мы таких кандидатов. — Профессор отвлекся от текста и сдернул с носа очки. — Вот тут сказано: «злые языки утверждали». Да не злые языки, а так все и было. У Иосифа Юрьевича в самом деле незаконченная работа лежала. Мы все ему говорили — давай, а он только отшучивался: некогда. Вот в итоге и перевел добро на говно.
Звягинцев сам почувствовал, что разволновался сверх меры, и сунул руку в карман, где у него на всякий случай хранился сердечный спрей «Изокет».
— Угу, — проворчал Кудеяр и передвинул карандаш на строку вниз. В научных тонкостях, как и в тонкостях взаимоотношений ученых, он по-прежнему разбирался не без труда. Однако совместная жизнь с Мариной и работа в «Гипертехе» не прошли для него даром. Он делал выводы — медленные, но верные. — Так вот, похороны. Он тут типа поклялся все работы покойного в порядок привести и издать… Издал?
Лев Поликарпович почему-то вдруг успокоился и снова надел очки.
— Нет, — сказал он. — Не издал. Дело в том, что…
Скудин перебил, чтобы не потерять мысль:
— Но зато собственные статьи посыпались, как после слабительного. Марина еще по этому поводу… Лев Поликарпович, вам это не кажется странным?
— Еще бы не казалось, Ваня, — медленно проговорил профессор. — И не мне одному. Но тут вот какая история… Видишь ли, супруга Иосифа Юрьевича уже была в годах. Она никогда не имела отношения к науке, была домашней хозяйкой, я даже не в курсе, какое у нее образование. А их дочь… Она знаешь чем занимается? Лошадьми. В детстве когда-то попробовала заниматься верховой ездой — и все, на всю жизнь заболела. Иосиф Юрьевич так переживал, когда она бросила хороший вуз и пошла, представь, в конюхи… Ведро, лопата, метла… Впрочем, она теперь известный в Питере человек, свою конюшню держит. Может, замечал, сколько в городе появилось конных повозок? Это почти все ее, а почему? Оказывается, лошади чувствуют дыры и умеют их обходить. Вот… — Он на миг призадумался, глядя вдаль. — Я к тому, что родственники передали Опарышеву архив Иосифа Юрьевича без всяких уговоров и даже с большой радостью. И в дело пойдет, и денежки от издания будут, и… вплоть до того, что в квартире чуть не целая комната освободилась. Квартиру большую он ведь себе так и не выхлопотал, а архив… Компьютеров-то не было, все на бумаге, на бумаге — папками, ящиками, коробками…
— Хватило, я так понял, Опарышеву на докторскую, — пробормотал Кудеяр.
— Знаешь древний анекдот? — усмехнулся Лев Поликарпович. — Встречаются два почтенных ученых, у одного в руке важный такой портфель. «Докторская?» — с уважением спрашивает второй. «Что ты, — отмахивается владелец портфеля. — Ветчинно-рубленая…» Честно тебе скажу, когда докторская диссертация защищается по совокупности мелких работ, к ней относятся с некоторым подозрением. Как к той самой ветчинно-рубленой. Но не в том дело. Года два подряд Опарышев при каждом удобном случае рассказывал, как хорошо идет у него подготовка архивов к печати. Даже молодого парня какого-то, вроде бы головастого, к этому делу привлек. Как бишь его…
— Парамонов Владимир Иванович, — негромко подсказал Скудин. — Младший научный сотрудник.
— Вот, вот. Я сам с ним не имел чести, но говорили, парень был вправду толковый. А потом случилось несчастье…
— Погодите, Лев Поликарпович… «Был», вы сказали?
— Ну, может, он и сейчас есть, дай-то Бог, просто давно уже из виду пропал. Наверное, в бизнес ушел. Или за границу уехал… Нуда Боге ним. Приходит как-то Опарышев на службу… Этого я тоже сам не видал, но премного наслышан. Был он тогда уже ученым секретарем ЦНИИПЭ и вот-вот должен был перебираться в Москву, в аппарат Академии наук. В общем, как-то после длинных выходных опоздал он на работу, чего никогда не бывало, около обеда приходит, как говорится, весь черный, зовет к себе всех, кто знал Иосифа Юрьевича… И закатывает чуть ли не истерику. Просит, чтобы его лишили всех званий и должностей и заслали куда-нибудь, куда Макар телят не гонял. Что такое? А пока он ездил на дачу, прорвало у него в квартире стояк с горячей водой. И как раз в той комнате, где архивы лежали…
Иван задумчиво кивнул. Ему немедленно вспомнился двойной потоп в Ритиной квартире. Размокшая штукатурка, валящаяся с потолка, свист пара пополам с кипятком… И неподъемный чемодан — тоже, как выяснилось, с рукописями.
— Соседей внизу заливает, а квартира заперта, хозяева в отсутствии, — продолжал рассказывать Лев Поликарпович. — Сотовых телефонов тогда еще не было, связи, соответственно, никакой. Пришлось аварийщикам собирать понятых, звать вневедомственную охрану, выламывать двери, а в квартире такое!.. Все плавает. В горячей воде. Ну а мастерюгам, сам понимаешь, не до бумаг, им чинить надо… Выходные, я уже сказал, были длинные, а на улице мороз… Бумага старая, чернила тоже… Короче, удалось спасти едва четверть архива, да и то…
Он неожиданно замолчал. Кудеяр, как раз собиравшийся спросить его: «Лев Поликарпович, а вы уверены, что архив в самом деле погиб?» — оторвал глаза от бумаг и увидел, что профессор как-то странно смотрел на экран беззвучно работавшего телевизора. Его рука при этом незряче шарила по столу, нащупывая пульт: видимо, передавали нечто такое, что отвести взгляд даже на мгновение было решительно невозможно.