Телевизор стоял у Скудина как раз за спиной. Иван мигом развернулся, бросая руку к регулятору громкости.
— …А вам, уважаемая доктор Розенблюм, — наполнил комнату родной и знакомый голос Ицхок-Хаима Гершковича Шихмана, — я бы вообще посоветовал сменить научную деятельность на что-нибудь, более соответствующее вашему интеллектуальному уровню. Вы могли бы, к примеру, выучиться вязать…
То есть на самом деле таков был перевод, отнюдь не заглушавший оригинала. И Звягинцев, и Скудин отлично знали английский. Немногое, продиравшееся сквозь сплошное «пи-и-и-и…» пуританской цензуры, отличалось от русского перевода, как крапива от незабудок. Ну а все как есть чудеса шихмановского красноречия постиг, пожалуй, лишь Кудеяр. Он умел читать по губам.
На экране представал просторный зал, предназначенный для научных дискуссий. С компьютерами, лазерными панелями и чуть не голографическими проекторами. Вот показали крупным планом одну из панелей. Она отображала бумажный лист, неряшливо разграфленный по вертикали. Формулы, вкривь и вкось начирканные по левую сторону от черты, пестрели красными пометками. От них тянулись стрелки на правую половину листа. Там красовались аналогичные формулы, но, видимо, в более правильном варианте. Их сопровождали кое-какие слова, доступные нормальному человеческому пониманию. Насколько уловил Иван — сплошь нецензурного свойства.
Лев Поликарпович в немом восхищении смотрел на старого друга, бушевавшего, ниспровергавшего, изобличавшего… Молодец Иська, все сделал, как обещал. Звягинцев поймал себя на том, что опять нашаривает «Изокет». То, что вытворял Шихман, подозрительно смахивало на научное самосожжение, правда, под лозунгом «Да, я погибну, но вас, гады, со мной рядом зароют». Особенно если учесть, что в сторонке двое сотрудников в форме поднимали с пола Пита О’Нила, и чья это была работа, угадывалось без труда. Еще двое сотрудников неотвратимо двигались к самому научному бунтарю.
В общем, цели своей Иська достиг. Сунул палку в муравейник. И на глазах у всего мира сделал тайное явным. Растерзал обоих бездарностей, да перед камерами журналистов…
И аккурат в это время снова зазвонил телефон. Мгновенное раздражение улетучилось, едва возникнув: звонок, как сразу определил Лев Поликарпович, был минимум из другого города. Если не вовсе международный.
«Новости-то наверняка в записи… Иська!!!»
Он так стремительно схватил трубку, что едва ее не уронил.
— Да?
— Льва Поликарповича Звягинцева, пожалуйста. Голос принадлежал не Иське. Тем не менее говорили в самом деле из-за рубежа, причем говорил иностранец. Русским языком он владел безупречно, но… шут его знает, как это ощущалось, просто — ощущалось, причем с полной уверенностью. Профессор опустился обратно в кресло.
— Я вас внимательно слушаю.
Он посмотрел на Ивана, и тот ткнул пальцем сперва себе в грудь, потом в сторону двери: дескать, мне выйти?.. Звягинцев торопливо покачал головой и подбородком указал ему на маленькую коробочку около телефона. Это было устройство для записи разговоров, емкое, компактное и никак не засекаемое на том конце провода. Скудин мягко надавил кнопку.
— Позвольте представиться. — Голос был отчетливо старческим, дребезжащим, собеседник Звягинцева говорил до того медленно, что его инстинктивно хотелось поторопить. Однако ясность в мыслях у старика, судя по всему, была космическая. — Вам фамилия фон Трауберг что-нибудь говорит?
— Говорит. — Звягинцев сглотнул и поманил к себе Скудина. Тот сразу все понял и осторожно приблизил ухо к трубке. — Ганс Людвиг фон Трауберг, один из столпов… — Лев Поликарпович чуть не сказал «Аненербе», но воздержался от произнесения опасного слова и выразился иначе: — Один из столпов изучения наследия предков. Германский ученый, широко известный… скажем так, в узких кругах.
«Сколько же тебе лет, старый стервятник? Должно быть, изрядно за сотню… До чего ж, гады, живучие…»
— Я рад вашей осведомленности, профессор. — Было слышно, как ископаемый эсэсовец присасывал на место вставную челюсть. Уж верно, к его услугам была самая передовая стоматология, но, как показывает опыт, на некоторые десны протез просто не насадить. — Буду с вами предельно откровенен. Вам известно, что я был врагом вашей страны. Я и теперь вам, извините, не друг. Но некоторое время назад у вас в России… — тут он запнулся и кашлянул, видно, и его нордическому самообладанию был положен предел, — у вас в России пропала моя единственная внучка и наследница Ромуальда фон Трауберг…
У Скудина округлились глаза.
— Вы знали ее как мисс Айрин, — окрепшим голосом продолжал старец. — Как вы понимаете, она ехала к вам не с туристскими целями. Но, полагаю, в свете того, что на всех нас надвигается, пора уже перестать играть в шпионские игры. Вы не откажетесь от сотрудничества, если я приеду к вам в Санкт-Петербург?
Звягинцев не колебался ни мгновения.
— Когда вы прилетаете? Ясно… Мы вас встретим.
Записав номер рейса, он попрощался. Но едва прижал пальцем отбой, как трубка в его руке снова взорвалась истошным, несомненно международным звонком.
— Да?
Лев Поликарпович успел решить, что это фон Трауберг запоздало вспомнил о чем-то жизненно важном. Но услышал совсем другое.
— Левка, старый поц! У меня тут Нобелевская медным тазом накрылась, а ты там себе девушкам свидания назначаешь? Звоню, звоню ему…
Голос Шихмана, впрочем, переливался восторгом и до конца не растраченным боевым пылом.
— Изенька. — Звягинцев сбросил очки и запустил их «блинчиком» по столу. Иван едва успел накрыть профессорские линзы ладонью. — Изенька, милый, мы все видели. Ты…
«Герой. Гений. Матросов. Мужик…»
— Лева, я в кутузке, использую свое право на один звонок, так что слушай сюда. Как я понял, в Белом доме им потом сказали примерно то же, что я, только меньше пыли подняли. Ну а мне шепнули словечко… с самого верха. Ты же понимаешь. Короче, завтра за меня вносят залог, и я первым рейсом — к тебе!!! Усек?
— Усек, Изенька, — чуть не прослезился Лев Поликарпович. Спохватился и торопливо добавил: — Только ты учти, у нас теперь пассажирские самолеты на подлете к Питеру истребители встречают… Красные такие, просто чтобы ты не пугался. И на посадку за собой ведут, до самой земли, а то случаи были…
— Да ладно. Еду, короче. Хрена ли мне эта Америка, — сказал Шихман и отключился.
«Мужик, — испытывая небывалый душевный подъем, мысленно повторил Лев Поликарпович. — Вот пойду завтра — и Опарышеву морду набью. Впрочем… Кстати-то о битье морд…»
Он придвинул к себе разлетевшиеся листы капустинской справки.
— Итак, Ваня… На чем мы остановились?..
Минут через двадцать повторно заверещал домофон. Это явились молодые ученики Звягинцева, да не одни. Ребята привели с собой незнакомого ни Скудину, ни профессору крепкого мужика. Обросшего, бородатого, неряшливого, в весьма потасканных шмотках, но тем не менее не пьяницу и не бомжа. Иван понял это сразу — по крепкому сложению незнакомца, по уверенному, несуетливому взгляду. А еще у мужика плохо действовала одна рука, зато имелся при себе пистолет. В подмышечной кобуре.
Как наверняка уже догадался читатель, это был собственной персоной Юркан. Сегодня он снова выбрался «побомбить» и, ведомый суеверными соображениями, сразу покатил к станции метро «Ленинский проспект». Той самой, которая ордена, имени и прочая, и прочая. Рассуждал он просто: там ему однажды здорово повезло, вдруг опять?..
Что касается суеверных соображений, возможно, следовало внимательнее приглядеться к загадочной улыбочке Виринеи. Однако Юркан не приглядывался. Едва он затормозил у поребрика, как навстречу голубому «Запорожцу» из подземного перехода вышла давешняя троица. И, очень обрадовавшись, прямым ходом полезла в знакомый автомобиль. «Запорожец» лег на привычный курс, и в какой-то момент пассажиры снова поинтересовались мнением Юркана. На сей раз — о провидческих снах.
— Лев Поликарпович! — с порога, едва поздоровавшись, хором начали Веня и Алик. — Вы только послушайте, что он рассказывает! Про нашего перемещенного! Он во сне его видел!..
Виринея повесила курточку и, непостижимо улыбаясь, отправилась на кухню варить кофе на всех.
ТЫ КАТИСЬ, КАТИСЬ, КОЛЕЧКО…
И вы еще удивляетесь, что на спортивных аренах все пьедесталы оккупированы почти сплошь неграми? А что в этом странного? Негры, даже если это американские негры, исторически намного позже белой расы оторвались от естественного отбора. Который, как известно, плюет на индивидуальную особь, зато в каждом поколении оставляет «на развод» только самых сильных, выносливых и разумно отважных. В странах, привыкших называть себя цивилизованными, подход диаметрально иной. Здесь считается комильфо выхаживать всех. Катастрофически недоношенных, обремененных жуткой наследственностью и изначально неполноценных, чье дальнейшее существование становится крестом и приговором для близких… В одном проценте случаев это оправдано, потому что хилый ребенок может вырасти гением. И этот один процент покрывает остальные девяносто девять. Вот только спортивных болельщиков просят не обижаться.
А между тем природа тоже не дремлет. На каждую нашу уловку у нее заготовлено противоядие. Мы уходим от естественных факторов отсева, создавая искусственную среду и почему-то полагая, будто она не является частью природы. И тут же получаем в ответ новые факторы, искореняющие всех, кто оказывается неспособен противостоять. Алкоголизм, наркоманию, СПИД, склонность перебегать дорогу в неположенном месте и еще триста тридцать три погибели. Надо ли перечислять?
Разница только в том, что, в отличие от ядовитых растений, диких хищников и горных обвалов, эти погибели мы поставляем себе сами. Да еще с умным видом рассуждаем: дескать, пока будет спрос, будет и предложение…
…Пробивать кайфовую гуту само по себе непросто. А кроме того, надо четко въезжать, для кого бурзаешь. Одно дело — своих раскумарить, тут лажу гнать стремно, могут рога обломать. Совсем другой расклад, если на продажу. Здесь можно с одного стакана «кепки» задвинуть аж двадцать пять кубов корма, словом, голый вассер. Ничего, схавают и такое. Не бояре небось.