– Вот, – молвила Цира.
Я потянулся к футляру.
– Что это?
Она легонько пристукнула меня по руке.
– Не трогай пока что. Сперва послушайте таблички. Это древние тексты из храма Эрешкигаль.
– Древние? – усомнился я. – Не слишком-то древними они выглядят.
Цира метнула на меня уничтожающий взор.
– Неужели ты думаешь, что мне позволили бы взять из храма подлинники? Это ксерокопии.
Она бережно взяла первую табличку и начала читать.
Читала долго, и стихами, и прозой. Суть прочитанного сводилась к тому, что великий герой Энкиду носил в себе великую душу. И столь могуче было тело Энкиду, что не тяготила его великая душа. Но затем, после первой смерти Энкиду, обмельчали люди и меньше стали тела их. И разделилась душа Энкиду между двумя телами. Как и предполагала мудрая Цира. А затем, с каждой новой эпохой человечества, все меньше и меньше становилось места в людской груди. Особенно усилилась тенденция к измельчанию после потопа. Вавилонское столпотворение также внесло известный вклад в этот процесс.
И все большее и большее число тел требовалось для того, чтобы вместить в себя душу Энкиду – некогда великую и цельную.
– Известно, что в конце эпохи Красного Быка таких вмещающих тел должно быть семь, – сказала Цира, откладывая третью табличку. Голос у нее немного сел от долгого чтения.
– Ничего себе… – прошептал Мурзик. – Сколько нас, оказывается…
– А вот это – самое интересное. – Цира поднесла к глазам последнюю таблицу. – Здесь говорится о будущем…
Ничего утешительного о будущем, естественно, не говорилось. Грандиозно – да, захватывающе – конечно. Но отнюдь не утешительно. Воистину, умалился человек и мыслит иными масштабами, вот и жутко ему от великого…
…И когда прозреют все, кто вмещает в себя частицу души героя, и когда обретут они в себе Энкиду, тогда соберутся вместе. И вместе уйдут в прошлую жизнь, в седую древность, в былое. И будет у них тот, кто сумеет их отвести туда. И увидят <они> там Энкиду во всем его могуществе и силе. И возродятся <они> как Энкиду.
И так будет: когда в их час умрут все эти вместившие, сольются осколки великой души в единую великую душу, и вновь родится на земле герой Энкиду, и вернется эпоха богов и героев, и настанет новое царство, и водами радуги умоется Вавилон – столица мира и возлюбленная царств, и восстанет <он> в изначальном сиянии…
– Это что же получается – как все соединимся, значит, в едином, это… созерцании, так сразу и копыта отбросим? – спросил Мурзик.
– В их час умрут все вместившие душу Энкиду, – холодно проговорила Цира. – Чем ты слушал, Мурзик? Я только что читала…
Я взял у нее табличку и перечитал:
– Тут сказано: «Когда в их час умрут все вместившие»…
– Знать бы, еще когда это – «их час»… – задумчиво сказал Мурзик. – То есть, наш час, получается… Может, этот час как раз тогда и настанет, когда мы все соединимся в этом… в едином порыве…
– Может быть, – сказала Цира. – Ни одно древнее пророчество нельзя трактовать однозначно. В этом мудрость древних пророчеств.
– Хорошенькая мудрость, – проворчал я. – Никаких гарантий – и вся тебе мудрость… Как хочешь, так и понимай. А наебут тебя – получается, сам же и виноват, неправильно трактовал…
– Это тебе не ремонт телевизоров, Даян, – сказала Цира. – Древние пророчества гарантийных талонов не выдают. Зато они уважают твою свободу.
– Какую свободу-то? Хорошенькая свобода…
– Свобода выбора, – сказала Цира. – То, что является неотъемлемым качеством свободной личности. Будь пророчество однозначно, то и выбирать было бы нечего. То же мне, заслуга, выбрать одно из единственного…
Я пожал плечами.
– Не знаю… Как-то боязно… Ну, то есть, представь себе. Мы каким-то образом разыщем всех, в ком есть частица Энкиду. Соберем их вместе. Уверовать понудим. Всем эшелоном в прошлое отправим… И вот тут-то всем нам карачун и придет… Да-а, веселенькое дело – древние пророчества. Уверуешь в них, пойдешь на что-нибудь серьезное – и тут-то тебя и прихлопнет.
– А ты боишься умереть? – презрительно спросила Цира. – За свою жалкую индивидуальность трясешься? Тебе страшно возродиться вновь в качестве великого Энкиду?
– Так ведь… я буду там не один.
– Где – там?
– Ну… в Энкиду.
– А что, – решился вдруг Мурзик, – а давайте соберем всех, кто Энкиду. Мой господин дело говорит. Заставим их уверовать. Всех заставим. У нас в руднике и не в такое уверовывали, только заставить уметь надо… Сходим в прошлое… А коли помрем оттого… Да и что страшного-то в том, что помрем? Все ведь когда-нибудь помрем. А так хоть польза будет… Новое царство настанет, Вавилон радугой умоется… Только можно я, Цира, еще раз перед смертью с сотником перевидаюсь?
– Да ну вас, – обиделась Цира. – Развели трагедию со слезой. Будто не понимаете. Вы – избранники! Вы – Энкиду! Вам дана такая великая миссия – собраться вместе, умереть, чтобы возродиться великим героем и возродить Вавилон в изначальном блеске! Тут же не сказано, что вы этого не увидите. Напротив. Еще как увидите! Да вы же это и создадите! И будете счастливо жить в новом Вавилоне. В том Вавилоне, каким его задумывали боги! Столица мира, Возлюбленная Царств!.. Подумать – и то дух замирает…
– Ладно, – сказал я. – Что уж там… Что я, за родину умереть не готов, что ли? Показывай лучше, что в ящике.
– Индикатор, – сказала Цира. И раскрыла ящичек.
Там лежала согнутая под прямым углом серебряная проволока, усыпанная крошечными бриллиантами. В комнате даже светлее стало, так они сверкали и переливались. Проволока была насажена на маленькую рукоятку, выточенную из светлого ореха.
Мурзик полез было погладить бриллиантики толстым пальцем, но Цира не позволила.
– Засалишь, – сказала она. – Не трогай.
– Это – индикатор? – удивился я. – А где приборная доска?
– Это магический прибор, – высокомерно ответила Цира. – Здесь не нужна приборная доска. Мудрость предков, поклонявшихся подземной Эрешкигаль, была велика. Они не нуждались в искусственном интеллекте.
– В таком случае, как эта штука работает?
– Очень просто. Она реагирует на биополе. Вот эта рамка настроена конкретно на биополе великого Энкиду.
– А как же она… – начал было Мурзик.
– Ее создала в глубочайшей древности жрица Инанны, которая была возлюбленной Гильгамеша. Она ненавидела Энкиду и создала прибор, помогавший ей отслеживать его перемещения. Рамка реагировала на малейшие остаточные излучения биополя Энкиду.
По лицу Мурзика я видел, что он ничего не понял.
– То есть, – уточнил я, – если Энкиду недавно находился в помещении, с помощью рамки можно было установить это?
– Совершенно верно.
– И насколько чувствительна эта штука?
– Очень чувствительна, Даян. Вот смотри… Сейчас она должна будет отреагировать на твое биополе. Ведь твое биополе содержит в себе частицы биополя Энкиду.
Цира сомкнула пальцы на рукоятке рамки. Поднесла ко мне. Я непроизвольно отшатнулся.
Рамка тихо задрожала в руке у Циры, и неожиданно по алмазикам пробежали разноцветные искры. Потом раздалось гудение, и рамка начала вращаться в руке у Циры, сперва медленно, потом, разгоняясь, все быстрее и быстрее. Я ощутил знакомое потряхивание, как от слабого электрического заряда.
– Здорово! – восхитился Мурзик. – А как ты, Цира, это делаешь?
– Это не я делаю, – сказала Цира. – Это рамка. Сама.
– Сама?
Мурзик откровенно не верил.
Я решил вмешаться.
– Это научный прибор, Мурзик. Цира просто держит его в руке. За изолированную ручку.
– А, – сказал Мурзик.
Цира отняла рамку от моего лица и поднесла к Мурзику. Рамка дернулась, помедлила немного и вдруг завертелась чуть ли не с удвоенной скоростью.
– Эге, – сказала Цира, – а в Мурзике-то куда больше от Энкиду, чем в тебе, Даян.
Я обиделся, а Мурзик струхнул.
– Ты так, Цирка, не говори. Получается, что хозяин мой, значит, менее велик, чем я…
– Я говорила уже, что в бесконечной череде наших жизней все мы множество раз перебывали и хозяевами, и рабами, – сказала Цира. – Чему тут удивляться?
– Я не удивляюсь, – пробормотал Мурзик, – просто… нехорошо это как-то… неудобно.
Он отстранил рамку рукой.
Цира бережно убрала прибор в футлярчик. Закрыла крышку. Волшебный свет алмазов погас.
Цира сложила руки на крышке футляра.
– Что делать будем, братья Энкиду? – спросила она. – Спросите себя: тверда ли ваша решимость найти себе подобных и объединиться… слиться в едином герое?
Я знал, что мне страшно. Мне было очень страшно. У меня в животе все стиснулось – так мне было страшно. И в то же время в груди что-то расширялось и пело: еще бы, я стану, наконец, велик! Я вернусь в себя великого! Я вернусь… да, я вернусь домой. В изначальный Вавилон.
А что придется прекратить бытие ведущего специалиста фирмы «Энкиду прорицейшн» – ну так и что с того… Все равно это бытие было пресным, что тут говорить. По сравнению с ослепительной жизнью Энкиду любое бытие покажется пресным, как маца.
Стоп. Как называется наша фирма? «Энкиду прорицейшн»? Не Ицхак ли дал ей такое название? А не проверить ли Ицхака на энкидусодержащие элементы?
– Цира, – начал я, – мне тут пришло в голову, что я знаю еще одного Энкиду…
Приглашение провести вечерок у меня в гостях Ицхак принял с удовольствием. Мы даже не ожидали. Думали, начнет отговариваться, кричать, что занят, ссылаться на мамочку – мол, мамочка недовольна, что его, Изеньки, вечно нет вечерами дома.
Но Ицхак даже как будто обрадовался.
Впрочем, удивлялись мы недолго. Ицхак явился не один. Он притащил с собой Луринду.
Мурзик провел их в комнату и немного растерянно поглядел на меня из-за ицхакова плеча. В ответ я чуть пожал плечами: что поделаешь…
Луринду была очень некстати. Не говоря уж о том, что она – чужой человек, которого нам вовсе не хотелось посвящать в наши тайны… Неизвестно еще, как поведет себя Ицх