Эти разговоры я веду с ней всю жизнь. Я никогда не понимал, почему должен отчитываться перед ней за каждый ее подарок. Ведь это теперь МОЯ вещь, МОЯ!
– И паровозик сломал, я тебе дарила!.. – начала матушка свой обычный поминальный список.
– Это был мой паровозик! – завопил я как резаный. – МОЙ! Вы мне его УЖЕ подарили! В СОБСТВЕННОСТЬ!.. Я мог делать с ним, что хотел!.. Вы же сами сказали: теперь он ТВОЙ!
– И компьютер уронил, – продолжала матушка. – И чашку разбил, синюю с золотым цветком на донышке!..
Тут у двери завозились, и в квартире появился Мурзик. Он был весел и румян. От него вкусно пахло пивом. В руке он держал еще две бутылки. Он зазывно позвякал ими друг о друга.
– Пива хотите, господин? – закричал он еще с порога.
Матушка напряглась. На ее щеках проступили красные пятна.
Мурзик ворвался в комнату, увидел матушку.
– Госпожа… – сказал он, расплываясь еще шире. – Ох, радости-то!.. Пива хотите?
Матушка встала. Выпрямилась. И огрела его по морде.
Мурзик моргнул, отдал мне бутылки.
– Это… – промолвил он. На щеке у него отпечаталась матушкина ладонь, выкрашенная охрой.
– Каторжная морда! – ледяным тоном промолвила матушка. – Мерзавец! Подлец! Обманщик! Втерся в доверие! Разорил моего сына!.. Заставил его связаться с комми!.. Заманил его в секту!..
– Какую секту? – пролепетал я. Это было уже что-то новенькое. – Какие… комми?..
Она повернулась ко мне.
– Одумайся, Даян! А пока не одумаешься – ты мне не сын!..
И швырнула в меня какой-то скомканной бумажкой.
– И не смейте меня провожать! – крикнула она, выходя из комнаты. Хотя ни один из нас не пошевелился.
Хлопнула дверь. Мурзик пошел заложить засов. Я развернул бумажку. Это была вырезка из «Ниппурской правды».
Товарищ Хафиза постаралась. Расписала нашу неудачную попытку слиться в едином герое как омерзительное сектантское радение.
Я был выставлен в очерке как грязный и растленный рабовладелец, жестокое животное и главарь бесстыдной шайки, а Мурзик – как моя жертва, вовлеченная в отвратительные сектантские практики побоями и запугиванием.
Досталось и остальным, в частности – Цире («испорченная до мозга костей проститутка, использующая похотливые устремления кровососов в целях собственной наживы»), Луринду («погрязшая в расчетливом разврате с хозяином так называемой фирмы»), Ицхаку («кровосос, эксплоататор, растленный тип, извращенец, чье грязное воображение…» и т.д.)
Очерк назывался «КРОВОСОСЫ РАСПОЯСАЛИСЬ». Кто-то заботливо вырезал его из газеты и потрудился прислать моей матушке.
Мурзик спросил жалобно:
– И что теперь будет?
– Позлится и перестанет, – сказал я. Но на душе у меня стало погано.
Мурзик взял бутылки и пошел на кухню их открывать. Вернулся. Сел рядом на диван, протянул одну мне, к другой приложился сам.
– Хорошо хоть по бабам прошелся? – спросил я. Я понял вдруг, что скучал без Мурзика.
– Ага, – сказал Мурзик между двумя глотками пива.
Нам вдруг разом полегчало. Я фыркнул.
– Паровозик я сломал, надо же! До сих пор обижается…
– А что, правда сломали?
– Да не помню я…
Мы помолчали. Мурзик вздохнул тихонько. Хорошее настроение постепенно возвращалось к нему.
Вдруг я заговорил о том, что не выходило у меня из головы все эти дни.
– Слушай, Хашта… Как это все-таки вышло…
– Что мы с Энкиду так опозорились-то? – договорил за меня Мурзик. Я понял, что и он об этом неотступно думал. – Да вот, мыслишки разные… Поначалу тоже думал: может, туфта все… Может, грезилось нам… Может, не Энкиду мы вовсе… А потом другая мысль пришла… Видать, не всех Энкиду мы вместе собрали…
– В табличках у Циры сказано – «семь». Нас и было семь. И на каждого, заметь, цирина рамка вставала.
– Так-то оно так… – Мурзик вздохнул. – А ведь я – не знаю уж, как вы – там не только Энкиду видал…
– Там был Гильгамеш.
– Во. И он был… как бы это выразить…
– Не весь, – сказал я. – Гильгамеш был не весь. А Энкиду – весь.
Мы помолчали еще. Мурзик сказал, что, пожалуй, еще пива возьмет. И ушел.
Пришла кошка. Поинтересовалась бутылками. Ушла, подняв хвост.
Затем вернулся Мурзик. В карманах у него звякали бутылки.
Сел рядом со мной, протянул одну мне, другую взял себе. Снял зубами пробку. Потом, по моей просьбе, снял и на моей бутылке тоже.
Мы продолжили.
– Стало быть, один из семерых – Гильгамеш, – сказал Мурзик. – Я пока за пивом ходил, вот что подумал…
А я пока Мурзика ждал, ни о чем не думал. У меня пиво в голове гуляло.
– Стало быть, Энкиду был тоже не весь. Не хватало какой-то малости. Ну, самой малой малости. Такой малой, что мы и не заметили… А седьмой из нас – Гильгамеш.
– Так рамка же вставала…
– А может, она и на Энкиду, и на Гильгамеша встает… Мы же не проверяли…
И с бульканием влил в себя сразу полбутылки.
Я глотнул пива. Подумал. Еще раз глотнул. Еще немного подумал.
– Ты Энкиду. Мы проверяли. Я тоже Энкиду, правильно?
Мурзик молча кивнул.
Я продолжил ход своих мыслей.
– Луринду с Изей – тоже. Они были в прошлом, видели…
– Стало быть, кто-то из тех, кто в прошлом не был. Господин Буллит или товарищ Хафиза.
– Ты предлагаешь учинить над ними эксперимент?
– Да не знаю я!.. Пойдут ли на такое… По-моему, мы здорово их тогда напугали.
– Твою Хафизу напугаешь, – проворчал я, снова вспомнив статью «КРОВОСОСЫ РАСПОЯСАЛИСЬ».
Мурзик покраснел.
– Кто ж знал, что она такая дура…
Мы допили пиво. Поставили бутылки на пол. Уставились в пустоту невидящими глазами. Мы думали.
Потом я сказал:
– Слушай, Хашта. А ведь мы еще Циру не проверяли…
– А эту как проверишь? Сама себя она в прошлое не отправит. А к Бэлшуну ни за что не пойдет. Как завидит, так от злобы аж зубами клацает. И он ее очень не любит… Боится, что ли?
Мы снова задумались. Я понимал, что рано или поздно нам придется вернуться к нашему опыту. Мы должны найти седьмого Энкиду, мы должны слиться в едином герое и изменить мир. Иначе нас до конца дней будет мучить совесть. По крайней мере, меня.
Смертный приговор не был отменен. Он просто откладывался. Честь не позволяла отступить с поля боя. Мы были должны. Должны!..
Я покосился на Мурзика. Того, похоже, не слишком мучили сомнения. А что ему!.. Сперва по рудникам-шпалоукладкам таскался, потом я его по морде бил, а теперь вот шваброй грязь по нашему офису возит… Тоже мне, веселая жизнь. Ясное дело, Мурзику милее в единого героя влиться.
А вот мне… да, мне было что терять. И оттого я малодушничал.
Мурзик встал и подошел к телефону. Я следил за ним мрачным взором, но не останавливал.
– Дело такое, Цира… – сказал Мурзик в трубку. Ни здрасьте, ни до свидания. Это была его обычная манера разговаривать по телефону. – Мы тут с господином кумекали и докумекались вот до чего… В общем, бери свой алмазный член и приезжай. Проверим, как и на что он встает. Ага. Ну, к нам. Пива хочешь? Я еще схожу. Мне получку сегодня дали…
Он положил трубку и повернулся ко мне.
– Приедет.
– Ты что же это, Хашта, получку пропиваешь?
– А что? – удивился Мурзик. – Что еще с ней делать? Глядеть на нее?
– Ты ее мне отдавать должен, – сказал я. – Я на тебя кучу денег угрохал. Забыл?
– Так с вами же ее и пропиваю, – объяснил Мурзик.
В этом была своя логика. К тому же Цира обещала приехать. И жить нам оставалось очень недолго.
Я махнул рукой.
– Возьми еще пива… И крекеров каких-нибудь, что ли…
Мурзик ушел за пивом, крекерами и апельсиновым соком. Я улегся на диван, стряхнув на пол книжку «Солдат и королевна. Повесть для малограмотных». Это Мурзику партия подарила. Вместе с дипломом о ликвидированной безграмотности. На обложке надписала: «В ознаменование успешно завершенных курсов всеобщей грамотности от единственной партии трудящихся». И печать поставила. Фиолетовую. Печать въелась в плохую бумагу и проникла на обратную сторону листа.
Мурзик старательно читал «Солдата и королевну». Реализовывал право на всеобщую грамотность. Буквы в книге были крупные, так что право реализовывалось быстро.
Я лениво включил телевизор. Шла передача «Око Света». В экране маячила госпожа Алкуина. Рассказывала что-то о лечении с помощью биополей. Как она, Алкуина, биополя зашивает и через то хвори и болезни с клиента напрочь сводит. В телевизоре она казалась еще толще и молочней, чем была в жизни.
Тут в дверь позвонили. Я выключил Алкуину, встал и лениво отпер. На пороге стояли мой бывший раб Хашта в обнимку с Цирой. Встретились на улице возле магазина. У Хашты руки были полны пакетов со снедью, Цира висла у него на локте. На плече у Циры болталась легкая сумочка.
Я освободил Мурзика от пакетов и пошел на кухню – распаковывать. Чего они только не натащили! Хорошее вино (небось, Цира решительно воспротивилась идее накачаться пивом, сказала, что от пива толстеют), маслины, несколько очень красных яблок, синий виноград в бумажном кульке, четыре румяных, пушистых, похожих на жопу персика (судя по изысканности шутки – затея Мурзика), гадкая мокрая салями, от которой свирепо бурчит в животе, и длинный батон.
Я вывалил все это на две больших пласмассовых тарелки и понес в комнату.
Мы втроем улеглись на диван, а яства поставили на пол.
Пришла кошка. Строго обнюхала. Схитила кусок колбасы и отбежала его заглатывать.
– Ну, – молвил Хашта, разливая вино по стаканам, – будем, значит, здоровы!..
Мы выпили. После пива вино показалось приторно-сладким. Хаште, кажется, все равно – что пиво хлестать, что изысканную кровь лозы. Цира мелко глотала из стакана и улыбалась с многозначительным видом. Будто знала что-то эдакое. Хотя ничего она, конечно, толком не знала.
Хашта поставил стакан на пол и затолкал в рот большой кусок салями. Добавил туда винограда. Поправил пальцем. И сильно задвигал челюстями.