В девять позвонила со Среднеохтинского. На работе сказали, что Митя в Москве, в командировке, вернется послезавтра вечером.
— А можно туда позвонить? Алло, телефон есть там, где он в Москве? — было плохо слышно, и Лиля зажала пальцем второе ухо.
Но его сотрудница уже бросила трубку. До послезавтрашнего вечера целая жизнь. Она вдруг вспомнила, что рядом в каком-то из домов живет Важенка. Никитин даже однажды показывал ей этот дом, где-то на Панфилова. Заторопилась через анфиладу желтых арок, через дворы на тишайшую Панфилова.
Там прошла несколько раз вдоль одинаковых трехэтажных особнячков, определяясь, какой же из них.
Ей повезло с первого раза. Она даже загадала: если сразу не выгорит, разворачивается и домой, а можно уже сразу к врачу.
— Да, знаю ее, — кивнула женщина в косынке, вытирая руки о фартук. — Она комнату снимает в девятой квартире, только я давненько ее не видела. Спросите в девятой.
Заплакал ребенок, и по лицу женщины пробежала тень, хлопнула дверью. Лиля поставила ногу на ступеньку, счастливо вздохнула. Пусть будет мальчик, а если и девочка, то ее можно наряжать и баловать. Лиля сжала пальцы в кулаки и немного подрожала ими у лица, издав такое тихое, радостное “и-и-и-и”.
Еще нет и половины десятого, а она нажимает кнопку уже в шестую дверь. Но и здесь тишина. Лиля задумалась ненадолго, как вдруг услышала в глубине квартиры шаркающие шаги. Они сопровождались оханьем и стонами, и Лиля зажмурилась с веселым ужасом. Прости меня, чья-то бабушка.
Дверь открыла старуха в темном фланелевом халате и овчинной безрукавке сверху. На голове у нее был шар из пухового платка, завязанный на белый простой платочек, как если бы у нее болели зубы. Лиля, приветливо улыбаясь, зачастила с объяснениями, но бабка успела нервно выкрикнуть: кто? что? Лиля старалась говорить внятно и громко, но после того, как она закончила, старуха еще раз выкрикнула: кто вы? что надо? Шарила по ней каким-то безумным взором.
— Я ищу девушку, — начала сначала Лиля. — Ее зовут Ира Важина. Она снимает комнату в вашей квартире. Может быть, она дома. Вы не посмотрите?
Бабка вдруг озлобилась. Лиля не могла разобрать и половины слов, которые та бормотала в припадке странной ярости, явно намереваясь захлопнуть дверь. Боже, что я такого спросила? Лиля повернулась к лестнице.
— Стой, иди сюда, — вдруг передумала бабка, часть букв она просто заглатывала. — Заходи… Да не снимай ты, я в обед мыть буду. На кухню иди за мной.
Было просторно и чисто, тумбы по периметру, над ними шкафчики, запах вареной рыбы. Постукивали ходики.
— Съехала твоя Ирка, — так старуха приступила к изложению событий, и Лиля удивленно распахнула глаза.
Когда она выбежала из подъезда, на улице снова было лето. Прохлада уже расползлась по подвалам, припала к земле в ожидании вечера. Мягкое солнце грело затылок, а на углу у проспекта торговали арбузами. Лиля потянула носом, чтобы в чистом прозрачном воздухе обнаружить их запах. Двенадцать минут до начала приема. Готова была поспорить, что Зинаида Леонидовна смотрит ей вслед из окна. Вздыхает, крестится.
Бедная Важенка, бедный ее ребенок, куда они исчезли и где их теперь искать? Даже сам змей-искуситель не знает, где она. По бабкиным словам, Аркадий недавно заходил выпивши, расспрашивал, уговаривал дать новый адрес, телефон, хоть какую-нибудь зацепку. Да откуда же знать. Бабка пригорюнилась.
— Я вот что думаю, это я виновата… Извиняюсь, как вас звать-то? — Зинаида Леонидовна все время стягивала безрукавку у горла, как будто боялась простудиться, или так болела ее душа за загубленную судьбу Важенки. — Лиля? Это я их, Лиля, разлучила своими придирками, что ли. День и ночь ее поедом ела, его гнала. Семья ж у кобелины! Мешала им на пути, вот так-то. Гореть мне в костре адском…
Лиля как могла ее разубеждала. В то, что Важенка с Аркадием расстались из-за кого-то третьего, молодого и богатого, Лиля не верила. Бедная девочка, скорее всего, просто так избавлялась от дурной связи, от любимого, но женатого, только бы она ничего не сделала с собой. Они с Митей постараются ее найти.
Бабка успела поведать и о других своих тревогах. В девятой квартире, кроме самой Зинаиды Леонидовны и ее сына с женой, проживала еще семья молодоженов, такие друг за другом, как нитка с иголкой, тю-тю-тю, ну, он за ней, конечно. Лиля сразу вспомнила Важенкины рассказы о “белых крысятах”, как она их называла, муж — альбинос-подкаблучник, да-да, слышала о них. Так вот, Зинаида Леонидовна целый год о них хорошо думала, приличные люди, думала, своим в пример ставила, дружные, даже полы вместе моют. На удивленный Лилин взгляд бабка показала, как молодожен полощет жене тряпку и выжимает в ведро: говорю же, дружные очень. Лиля улыбалась. А на днях у Олега, сын ее, были именины. Много выпили, конечно. И, вот что ты думаешь, застукали в ванной молодожена с Надькой, моей невесткой. Он ее вот так вот, по-собачьи… Бабка показала как. Он такой худенький-худенький, бледный, а у Надьки жопа во!
Лиля не выдержала и засмеялась посредине улицы. Перетянула струну белобрысая. Лопнула подкаблучная добродетель о толстую Надькину корму. Надо будет Важенке рассказать.
Бежала и смеялась. На нее оборачивались прохожие.
Важенка вздрагивала от каждого нового звонка. Она сразу догадалась, что это Лиля. Во-первых, та разбудила ее по телефону в половине седьмого. Вы ошиблись номером! Хорошо, что голос спросонок трудно узнать. Осторожно опустила трубку на рычаг — Лиля в городе. Вернулась. Наверное, зареклась беспокоить из нарвской летней жизни, полной обид и сомнений, давала время на раздумья и чтобы соскучился, а вот шагнула на перрон — и раз десять за утро. Вот и сейчас никто больше не мог трезвонить так громко и властно, по-хозяйски нетерпеливо, не убирая палец с кнопки. И пока длился звон, Важенка стояла, окаменев, затаив дыхание, посредине комнаты.
Было слышно, как Лиля звонит в другие квартиры. Важенка на цыпочках сделала два шага к двери. Скривилась, как от боли, когда снова по квартире покатились оглушительные трели. Контрольный в голову. И только потом медленный перестук каблуков по ступеням. Важенка перебежала к окну в кухне.
Лиля медленно добрела до турника, дорожную сумку поставила на скамейку — то есть даже не заходя домой! Сидела, держась за лавку двумя руками, задрав плечи, тянула в воздух носочки, приподнимала и опускала ноги. За час ни разу не покурила.
Несколько первых минут Важенка безжизненно смотрела на нее сверху из-за кухонной занавески. В пустой голове пролетело — мне же к врачу скоро, и свадьба через три дня… Вскоре она очнулась, забегала по квартире, грязно ругаясь и прославляя небо, что Митя в Москве.
Чайник вскипел в третий раз. Она забывала плеснуть кипяток в кружку, он остывал, и приходилось начинать все заново — коробок, газ, обугленная спичка полетела в мусорное ведро. Еще два раза Важенка бросалась к двери, накидывала плащ, хваталась за щеколду. Просто поговорим, по-хорошему, она поймет, простит, у нас же ребенок!
В девять Лиля поднялась со скамьи, быстро пошла в сторону Среднеохтинского, и от ее твердого и радостного намерения, заметного даже с пятого этажа, стало еще тревожнее.
Важенка ушла в гостиную от запаха языка, варившегося на плите к приезду Мити. У Томы знакомый мясник на Кондратьевском. Накануне Важенка специально туда моталась именно за языком. Опустилась на диван. Вещи, часы, солнечный луч, все на месте, как совсем недавно в момент признания, только теперь у низкого солнца так мало сил разбрасывать по паркету свои пятна. И листья больше не волнуются в их янтарном блеске. Замерли в предчувствии конца. Тихо-тихо. И слышно, как на кухне варится язык. Яшенька с нижнего этажа уехал в свой Норильск вместе с красно-белым мячом из “Спорттоваров”. На балконе ниже этажом маленькая бабушка шуршит пакетами, вздыхает. Затихла вроде, но вдруг так отчетливо и горько: осень уже, вот так-то!
Важенка вдруг поняла, что сидит в плаще, надетом прямо на бюстгальтер.
Первые по очереди тесно стояли у дверей. Вылетев из кабинета, Лиля чуть не снесла взволнованную юную беременную с карточкой в руках. Извинилась, осторожно придержав ее за локти. Ничего, сказала беременная, с любопытством заглядывая ей в лицо.
— Плачет, — прошептали в спину.
— Беременность двенадцать недель, — немолодая докторша, которая в апреле была готова поставить Лиле “бесплодие неясного генеза”, замахала рукой в ответ на ее протест. — Это акушерские недели, мы по-другому считаем. Плод — да, мы уже не эмбрион… Черты лица сейчас формируются, пальчики разделяются, с плодом у нас все хорошо, надеюсь, ну и… поздравляю, мамочка! Анализы сейчас выпишу.
Сначала навернулись слезы. Она хотела их проглотить, скрыть, отвернувшись к стене. Стряхивала, смаргивала, путаясь в застежках юбки, но слез становилось все больше. Не сдержавшись, она разрыдалась. Юбка упала вниз. Стояла босиком рядом с креслом, закрыв лицо ладонями, плечи ее тряслись. Вокруг суетилась медсестра: вот марлечку чистенькую возьмите! Врач устало улыбалась со своего места.
— Конечно, столько ждали, надеялись, — приговаривала медсестра. — Заплачешь тут.
— У вас еще гормональный фон сейчас перестраивается, эмоции через край, это понятно, — ласково говорила доктор. — Да, а потом, вы же на скрипке играете. Говорят, даже в музыке это особая категория. Люди чувствительные, все через сердце. Так что слезы ваши…
— Не знаю, — всхлипнула Лиля, — все вместе.
Пробегая через холл, она радостно крикнула в сторону регистратуры: до свидания! Тетенька за стойкой приподнялась со стула взглянуть на нее.
Лиля шагнула с крыльца в уютный квадратный дворик поликлиники, снова удивилась этому прозрачному спокойствию вокруг. Двухэтажная скобка здания, затерянного среди немецких коттеджей, утопала в зелени. В центре дворика толпились астры в бетонном кольце клумбы, от которого разбегались по сторонам безлюдные выметенные дорожки. Тяжелая листва застыла в небе без движения, и только рыжая тощая кошка чиркнула мимо астр.