4. А в целом за XIX–XX века коэффициент дифференциации между регионами, по данным С.Амина, увеличился с весьма скромных 1:2 до гигантских 1:605.
Однако многое из того, что добавил к выводам теоретиков зависимости Валлерстайн, вызывает вопросы… Так, и в этой, и в ряде других работ он утверждает, что пролетаризация была не слишком выгодна предпринимателям, так как позволяла рабочим в большей степени обеспечивать себя именно заработной платой, а не работой в «натуральном» домашнем хозяйстве6.«Наличие системы работ, не связанной с наймом, позволяло некоторым производителям платить своим рабочим меньше, сокращая таким образом производственные издержки»(с.86). Здесь Валлерстайн переносит на все развитие капитализма характеристики только определенных его этапов. Так, в странах центра во время промышленного подъема в XIX веке предприниматель был заинтересован именно в максимальной занятости рабочего. Зато тезис Валлерстайна «работает» по отношению к определенным странам периферии, во время мануфактурного этапа.
Здесь мы сталкиваемся с отличительной характеристикой многих произведений Валлерстайна: стремлением к максимально широким обобщениям без достаточного фактического обоснования. Он большую часть и этой книги, и ряда других эссе, говорит не столько об «историческом {выделено мной. — С.С.} капитализме», сколько о «капитализме вообще» как будто он никогда не менялся, не проходил этапы, не развился от слабых торгово-ремесленных организаций городов Северной Италии до современных транснациональных корпораций. Нет, конечно, в ряде случаев Валлерстайн говорит об этапах и стадиях, но намного чаще он предпочитает говорить о «циклах» — 100-150 лет, 50-60 лет («кондратьевских»). И такой подход ведет его к массе противоречий.
Так, Валлерстайн заявляет, что при капитализме аристократия не была классом, противоборствующим буржуазии, что вообще борьба буржуазии и феодалов — это «миф». Напротив, аристократия просто нашла способ спастись от социальных бурь времен заката феодальной Европы с помощью создания капиталистической миросистемы, и способ этот успешно действовал до конца XX века (с.96-97). Более того, «создание исторического капитализма как социальной системы резко повернуло вспять тенденцию, которой страшились верхние слои феодального общества»(с. 97). Даже Великую Французскую революцию Валлерстайн считает борьбой не между классами буржуазии и аристократии, а внутри класса накопителей капитала — межбуржуазной (с. 109-110). Не говоря о том, что такой взгляд напоминает «теорию заговора», он элементарно не соответствует огромному массиву фактов. Судя по всему, Валлерстайн экстраполировал опыт Англии и Нидерландов, где действительно имел место компромисс (но компромисс, а не превращение!) двух классов, на все пространство «исторического капитализма». И таких экстраполяций у него — множество.
Дело в том, что Валлерстайн все-таки не столько историк, сколько социолог. Как социолог, он имеет дело с социальной статикой, с обществом «в разрезе». И при взгляде на историю он склонен акцентировать внимание именно на преемственности и статике — в ущерб динамике и скачкообразным изменениям, которые он, по сути, вообще отрицает, в противовес марксизму. Правда, одну — но потерпевшую поражение — революцию он взял себе за образец, но об этом позже.
Вслед за экономикой Валлерстайн анализирует иные, не классовые, методы структурирования рабочей силы при капитализме, играющие, с его точки зрения, не меньшую роль — это сексизм и расизм. Валлерстайн показывает, что этнизация рабочей силы и институциональный расизм как ее идеологическое оформление непосредственно связаны интересами накопления капитала:«Расизм был способом, с помощью которого ограничивалось отношение друг к другу различных сегментов рабочей силы в рамках одной и той же экономической структуры»(с.119).
«Расизм выступал в роли всеохватывающей идеологии, оправдывающей неравенство. <...> Он служил средством удержания низкостатусных групп в определенных социальных границах и использования среднестатусных групп в качестве неоплачиваемых солдат мировой полицейской системы. Таким образом не только существенно сокращались финансовые издержки политических структур, но и затруднялась возможность антисистемных движений мобилизовывать широкие массы» (с. 120).
Таким же образом действовал и сексизм.
С этим трудно не согласиться, но совершенно не ясно, почему Валлерстайн уравнивает этнические и гендерные противоречия с классовыми, тогда как его собственный анализ явно показывает, что и сексизм, и расизм — являются следствием (и сущностно, и хронологически) классовых отношений при капитализме. И здесь мы сталкиваемся с частью идейного наследия 1968 года, к которому сам относит себя Валлерстайн. В данном случае он повторяет выводы, высказанные Ш.Муфф и Э.Лаклау о равенстве различных социальных оппозиций при капитализме: гендерной, классовой, этнической и т.д. Главное, что Валлерстайн и его сторонники в этом вопросе не хотят замечать: что капитализм сумел дать права меньшинствам после 1968 года и устоять, борьба меньшинств не сказалась на его жизнеспособности.
Для Валлерстайна революция 1968 года оказывается второй по-настоящему мировой революцией после... 1848. Именно она «расчистила» дорогу для миросистемного анализа, заложила третью часть его фундамента, наряду с историографией Броделя и теоретиками зависимого развития. Эта часть касается идеологического анализа капитализма.
С точки зрения Валлерстайна, главной ошибкой почти всех противников капитализма до середины XX века, всех, как он их называет, антисистемных движений, было стратегическое стремление к политической власти (с. 114). Добившись власти, они сталкивались с ограниченностью возможностей государства в миросистеме. Выходило, что захват власти (революция) представлял собой не более, чем реформу системы. Причем сначала антисистемные движения
«служили предохранительными клапанами для сдерживаемого гнева или — порой более эффективно — механизмами, налагавшими незначительные ограничения на механизм эксплуатации. Однако в целом восстание как технический прием срабатывало лишь на окраинах центральной власти, особенно тогда, когда бюрократия центра вступала в фазу распада» (с.111).
В этой позиции Валлерстайна странно все: и игнорирование опыта буржуазных революций (впрочем, мы уже знаем, что это была лишь «межбуржуазная борьба»!), и рабочих восстаний в странах центра в XIX веке, и вырванных ценой большой крови этими восстаниями значительных уступок. Но по Валлерстайну, капиталистысами предложили(с.165) эти уступки рабочим в целях сохранения стабильности системы: последняя в его изображении оказывается просто-таки саморегулирующейся субстанцией. И еще бы: ведь по Валлерстайну при капитализме«мотивации к бунту усиливались, несмотря на то, что вероятность успеха, возможно, объективно уменьшилась»(с.112). Победивших восстаний до капитализма, которые бы настолько сильно изменили лицо миросистемы, историки просто не знают. Но Валлерстайн, как мы уже замечали — не вполне историк. Здесь он вновь ретроспективно экстраполирует опыт — неудачный! — 1968 года на остальные революционные движения, закономерно приходя к пессимизму относительно их возможностей.
Приходя к власти, антисистемные движения включились в логику капитала, так как выйти за пределы миросистемы не могли. Кстати сказать, уже не раз специалисты по СССР и странам восточного блока замечали, что Валлерстайн и не очень хорошо знает эти страны, и не очень ими интересуется. Положительный опыт он признает только за теми антисистемными движениями, которые не пришли к власти и«воздействовали на подрыв политической стабильности исторического капитализма»вопреки тем, кто «укреплял систему» захватывая власть (с.115). Выходит, революция в октябре 1917 и, например, война во Вьетнаме, по-Валлерстайну, — укрепили капитализм? Но какфактическиможно доказать стремление к накоплению капитала в России после той же Октябрьской революции? Игнорируя проблему способа производства и классовых отношений внутри страны, Валлерстайн приходит к таким обобщениям, которые, по сути, обесценивают весь анализ. Конечно, «социалистический лагерь» не имел к социализму «по Марксу» без классов и эксплуатации никакого отношения. Но капитализмом он от этого не становится7!
Такая историческая несуразица выходит потому, что Валлерстайн не учитывает, как на самом деле выведенные за пределы капитализма (пусть и не в социализм) страны заставляли его (капитализм) меняться, становиться более социальным, создавать welfare state. И как эта добродушная маска слетела с капитализма, когда восторжествовал неолиберализм после падения советской системы. И действительно, для Валлерстайна кризис капитализма начался в 1968 году ипродолжился(!) падением советского блока в 1989. Спору нет, кризисы могут продолжаться десятилетиями, но нет никаких оснований считать капитализм в одном сплошном кризисе после 1968 года — и почти до настоящего времени.
Причем здесь Валлерстайн ошибается не только исторически, но, как показала практика, и политически. Вдохновленные «антиавторитарным» духом, в конце 90-х возникли новые антисистемные движения, уже не ставившие себе целью борьбу за власть — речь идет об антиглобализме. Он серьезно задел почивший было на лаврах «конца истории» неолиберальный капитализм, вновь — после краха соцлагеря — поставил левые идеи на повестку дня. Однако сразу после того выяснилось: либо антиглобалисты будут ставить себе политические цели, либо они исчерпают себя, так и не предложив ничего взамен отвергаемого ими «капитализма корпораций». Что и происходит сейчас с антиглобализмом в Европе и Северной Америке.
Прав здесь Валлерстайн только в одном, повторяя заповедь ортодоксального марксизма, старательно забываемую сталинистами: невозможна победа социализма (т.е. системы, более прогрессивной чем капитализм) иначе, как в мировом масштабе.