На станции я встретил управляющего Рязанско — Уральской железной дорогой, Матреницкого, который спросил меня, может ли он войти поклониться телу Л. Н. В домике я увидал Софью Андреевну и спросил ее об этом.
Получив ее согласие, я пошел за Матреницким. Когда я ввел его, я был поражен Софьей Андреевной, перед тем убиравшей вещи…
Мне стало так тяжело, что я поспешил уйти.
К домику стали стекаться многочисленные обитатели поселка. Установилась очередь.
Пора было собираться в путь. Мы наскоро уложились. Поезд приближался.
Я зашел еще раз поклониться телу Л. Н. Домик был полон народу. Л. Н. лежал с прекрасным просветленным лицом — весь в зелени и цветах.
Мы сели в вагон. С этим же поездом приехал в Астапово тульский архиерей с запоздалой миссией — обратить Л. Н. в лоно церкви.
Нас поехало восемь человек: Александра Львовна, Варвара Михайловна, Владимир Григорьевич, А. П.Сергеенко, Д. В.Никитин, Г. М.Беркенгейм, Иван Иванович и я.
Только в вагоне мы почувствовали, до какой степени мы все измучены. В особенно подавленном состоянии был Г. М. Беркенгейм, которого мучила, как idee fixe, мысль, не было ли ошибкой то, что Л. Н. дали морфию…
Среди дня мы все вспомнили, что никто ничего не ел. С собой была провизия. Стали есть и тут только заметили, как все голодны.
С дороги я послал жене телеграмму (извещение о смерти послали еще из Астапова), чтобы она с женой Горбунова выехала с ночным поездом в Ясную.
В Щекино мы приехали поздно вечером. Была ясная, холодная, лунная ночь.
О нашем приезде знали кому следует, так как на станции поезд встретил урядник Николай Иванович со всеми представителями местной полиции и железнодорожной жандармерии. Нас всех внимательно разглядывали и расспрашивали Владимира Григорьевича и Александру Львовну о каждом, кого не знали, — кто это.
Владимир Григорьевич и Сергеенко отправились в Телятенки. Остальные — прямо в Ясную.
В Ясной мы застали Т. А. Кузьминскую, которая приехала к Софье Андреевне вскоре после ухода Л.H., а когда Софья Андреевна уехала в Астапово, осталась там. В Ясной была и Мария Александровна.
Мы с Иваном Ивановичем долго сидели в кабинете Л.H., освещенном яркими полосами лунного света. Невероятно и жутко было сознавать, что его здесь никогда больше не будет.
Спали мы внизу, в прежней библиотеке. К ночи приехали в Телятенки Е. Е. Горбунова и моя жена. Горбунова утром пришла в Ясную. Жена моя с О. К. Толстой пришли немного позже. Вообще в течение дня мало — помалу стало стекаться в Ясную все больше народа.
Днем 8 ноября пришел Тарас Фоканыч, любимый ученик Л. Н. по яснополянской школе, с несколькими крестьянами — рыть могилу.
Александра Львовна, Иван Иванович, я и еще кто‑то из друзей пошли показать им хорошо нам известное место, где была зарыта братом Л.H., Николаем, символическая «зеленая палочка».
Тарас и другие, перекрестившись, принялись за работу.
Земля еще не промерзла в глубину, так как до сих пор стояла сырая погода; рыть было не трудно. Мешали только корни деревьев. Было тихо. Лопаты врезывались в землю, и глухо звучали комья выбрасываемой земли.
Днем Александра Львовна, Владимир Григорьевич, Иван Иванович и я долго сидели у Л. Н. в кабинете. Среди оставленных им бумаг не оказалось чего‑либо особенно значительного. Текущую работу Л. Н. взял с собою. Все прежнее Софья Андреевна давно свезла в Исторический музей, а чего не успела увезти, спрятала у себя.
Александра Львовна отдала мне на память точилку для карандашей, стоявшую у Л. Н. на столе, которую я подарил ему в день его восьмидесятилетия.
Ночь опять была лунная.
Поезд с телом должен был прийти часов в пять — шесть утра 9 ноября, так что мы прилегли часа на два — три.
Только что мы с Иваном Ивановичем задремали, приехал (из Парижа) Лев Львович и поместился рядом с нами за перегородкой…
Встали мы совсем еще в темноте, наскоро проглотили чаю и отправились на станцию Засека, куда должен был прибыть поезд с телом. Кое‑кто из дам поехал, большинство шли пешком.
На станции оказались тысячные толпы народа, еще с вечера и в течение ночи приехавшего из Москвы, откуда кроме обычных было отправлено, кажется, два экстренных поезда. Предполагались еще поезда, но администрация, спохватившись, запретила дальнейшее отправление публики на похороны. Некоторые отправились из Москвы на автомобилях.
Много, разумеется, народа было из Тулы и множество крестьян из Ясной и других окрестных деревень.
Поезд ждали не к станции, а к противоположному, левому пути, чтобы не нужно было переносить гроб через полотно дороги.
Ждали мы долго. Погода была серая, слегка подморозило. Было жутко, тихо и мрачно. Стало светать…
После долгих ожиданий наконец медленно подошел поезд. Гроб Л. Н. помещался в товарном вагоне. Внутри вагон был весь убран цветами и зеленью. Дубовый гроб был положен в металлический, из которого его вынули. Металлический гроб остался в вагоне.
Л. Н. понесли крестьяне на руках. Впереди гроба несли на длинных шестах большое полотно, на котором было написано: «Лев Николаевич, память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны». Пели «вечную память».
Шли долго. Идти было трудно по дороге, покрытой замерзшей грязью…
С полдороги стало совсем светло.
Огромная многотысячная толпа растянулась чуть ли не во весь путь от Засеки до Ясной. Было много конных и пеших стражников и представителей местной и тульской полиции, державшихся, однако, в почтительном отдалении.
Гроб внесли в дом и поставили внизу, в бывшей библиотеке. Комната эта расположена из прихожей прямо против входной двери. Из нее есть дверь на небольшую некрытую каменную террасу, выходящую в сад. Дверь эту размазали и открыли, так как решили пустить всех, желающих поклониться праху Л. Н. Вышло очень удобно, так как впускать народ можно было через прихожую, а выпускать прямо в сад.
Гроб внесли и поставили на заранее приготовленном помосте. Крышку гроба сняли.
Л. Н. лежал, как живой. Только бороду немного испортили еще в Астапове при снятии двух масок.
В доме было множество съехавшихся родных и друзей. Когда сняли крышку, все близкие вошли в комнату. В комнате с гробом и в прихожей было тесно. Вдруг кто‑то тихо сказал: «Мария Александровна». Я стоял близко от двери и оглянулся. По лестнице сверху шатающейся походкой медленно сходила Мария Александровна. Все невольно расступились…
Мария Александровна тихо вошла в комнату, где лежал в гробу Л. H., и поклонилась ему до земли. Все вышли из комнаты, затворили двери и оставили ее у Л. Н. на несколько минут одну.
Немного погодя стали пускать в дом всех. У Сергея Львовича вышло небольшое столкновение с каким‑то полицейским чином, желавшим непременно присутствовать при поклонении телу. Однако Сергей Львович в категорической форме потребовал его удаления, после чего он ушел.
Я стоял у изголовья Л. Н. все время, пока шла толпа. Это продолжалось часа четыре — пять без перерыва. Один за одним, цепью медленно входили, останавливались, некоторые крестились, многие кланялись земно, целовали руку, клали цветы, очень многие плакали. Были мужики, бабы, дамы, курсистки, офицеры, рабочие, даже священники…
Казалось — этому потоку не будет конца. Часу во втором жена пришла за мною звать меня наверх, чтобы поесть чего- нибудь. Я пошел. В столовой было накурено, множество народа; все ели, пили вино, громко разговаривали, как будто они собрались на шумный семейный праздник… Я насилу заставил себя проглотить какого‑то кушанья и побежал вниз, где все в той же торжественной тишине шли толпы народа, и каждый, остановившись, смотрел на прекрасное лицо усопшего…
Часа в три пришлось закрыть двери, так как становилось поздно.
Некоторые из родных подняли вопрос о том, чтобы отложить похороны на завтра. Мы все очень опасались, что за сутки твердая решимость сыновей исполнить волю отца может поколебаться, и возникнет мысль о церковных похоронах. К счастью, большинство семейных на откладыванье похорон не согласилось.
Внесли крышку гроба.
Я в последний раз поцеловал холодный лоб и руку Л. Н. и стал у притолоки входной двери, ожидая, пока закроют крышку гроба, чтобы до последней минуты видеть дорогое мне лицо. Двое крестьян держали наготове крышку.
В комнату вошли Софья Андреевна и дети Л. Н. и стали прощаться.
Я стоял, как в полусне, как вдруг услыхал грубый и громкий окрик Андрея Львовича:
— Разве вы, Александр Борисович, не видите, что сейчас прощаются родные, и посторонним тут не место!
Стоявший рядом с ним Сергей Львович остановил его и сказал:
— Что ты, Андрюша, разве Александр Борисович посторонний?
Я посмотрел в последний раз на Л. Н. и вышел…
На дворе я стал с женой недалеко от входной двери.
Везде было черно от народу.
Как только в дверях показался гроб, вся толпа, как один человек, опустилась на колени.
Гроб вынесли сыновья и родные, и потом несли все по очереди. Пели «вечную память». В лесу было тихо.
Гроб донесли до могилы и там опустили в землю. Когда опускали гроб, все опять склонили колена. Все время пели «вечную память».
При опускании гроба вблизи стоял какой‑то полицейский чин, оставшийся стоять. Ему закричали: «Полиция, на колени!» — и он покорно опустился на колени. Речей не было… Только Л. А. Суллержицкий в нескольких словах объяснил, почему Л. Н. похоронили именно здесь, да еще кто‑то из толпы произнес несколько ненужных фальшивых слов… Все долго, молча не расходились… Стало совсем почти темно…
Мы с женой ненадолго зашли в дом. Сидели внизу «под сводами».
Вскоре все, имевшие связь с Телятенками, отправились туда, частью пешком, частью на телегах.
Владимир Григорьевич и Анна Константиновна Чертковы на похоронах не были.
В Телятенках нас накормили. Все были как одеревенелые…
Владимир Григорьевич предложил прочесть вслух мало кому известную статью Л. Н. «Зеленая палочка».