Нынче, когда Александра Львовна была у нас, Л. Н. вернулся с верховой прогулки. Софья Андреевна стала спрашивать, где его дневники. (Дневники по поручению Л. Н. отвезены еще в октябре 1909 года в Москву и положены мною на хранение в несгораемый ящик в «Лионском кредите»). Л. Н. сказал, что дневники не у него. Софья Андреевна спросила, когда они взяты. Л. Н. сказал, что не помнит. Она стала кричать:
— Ты солгал, ты лжешь!
Последний дневник Л. Н. закончил в Мещерском, но уезжая, оставил его у Черткова.
Софья Андреевна стала ходить в одном платье по саду под дождем, а потом села к Л. Н. на балкон и начала громко стонать, так что он вышел к ней, старался ее успокоить и совсем не спал перед обедом.
Вчера утром она билась на полу в библиотеке наверху со склянкой опиума у рта и кричала:
— Я глотнула, я глотнула, еще глоточек, и все кончено!
Л. Н. старался изо всех своих старых сил поднять ее с пола.
Александра Львовна закричала, что не берет на себя ответственности и вызовет Татьяну Львовну и Сергея Львовича. Тогда Софья Андреевна сразу встала и сказала:
— Мне бы кофейку, кофейку попить!
— Мы с отцом с утра об этом только и стараемся, чтобы тебя уговорить, — сказала ей Александра Львовна.
Софья Андреевна сказала ей:
— Саша, милая, я перестану, только ты не зови ни Таню, ни Сережу! Таня будет мне мораль читать и упрекать, что я мучаю отца; она будет смотреть на меня такими же ненавидящими глазами, как ты!
Я сидел с Александрой Львовной и Варварой Михайловной. Входила Софья Андреевна и опять спрашивала о рукописях Л. Н. Мы сказали ей, что Чертков обыкновенно все оригиналы держит в Англии, а здесь только копии.
Софья Андреевна прошептала:
— Ишь! шельма!
Потом из гостиной на площадку вышел Л. Н. и сказал:
— Если будут спрашивать, где я, — я по саду похожу.
Л. Н. увидал меня и сказал:
— А! Ну тогда я не пойду. Давайте в шахматы играть.
Я сказав, что с удовольствием похожу с ним по саду, если ему хочется погулять.
— Ну отлично, пойдемте.
Вдруг неожиданно появилась Софья Андреевна и сказала:
— Можно и мне с вами?
— Ну что ж, я очень рад, — сказал Л. Н.
Софья Андреевна пошла вслед за нами.
— Давайте ходить по Страховской аллее (любимая аллея H. H.Страхова — поперечная липовая аллея около парников), — сказал Л. Н.
Когда мы были еще дома на лестнице, Л. Н. сказал мне:
— Как я рад вам, как хорошо во всех отношениях, что вы приехали.
Александра Львовна рассказала мне, что незадолго до моего приезда Л. Н. очень плакал и во время одного из припадков Софьи Андреевны сказал ей:
— Я на коленях готов умолять тебя прекратить все это!
Гуляя, при Софье Андреевне он заговорил о шахматах:
— Как мне хочется выиграть у вас этот гамбит!
Потом он сказал мне:
— Я читаю продолжение записок Чернышевского. Вы не читали их?
— Я об них читал. Это в «Русском Богатстве»?
— Да, вы возьмите у меня. Это очень интересно. У него много очень хороших, высоких в нравственном отношении мыслей: о войне, о половом вопросе или мысль о том, что все нравственное — разумно, а разумное — нравственно и т. д. Но очень неприятна эта самоуверенность. Он говорит о Шопенгауэре, о Канте, как будто это все дураки, один он, Чернышевский, умен. Извинительно только то, что он писал это для своего сына, не предполагая печатать, значит, не вполне строго продумав.
Мы все ходили взад и вперед по одной аллее. Софья Андреевна свернула; Л. Н. стал беспокоиться, где она. Он сказал мне:
— Ах, как ужасно тяжело!
Потом я сказал ему, что наслаждаюсь перепиской Пушкина.
— Представьте, как это странно бывает, — сказал Л. Н. — Я нынче во сне почему‑то вспомнил его эпиграмму:
У Клариссы денег мало,
Ты богат; иди к венцу:
И богатство ей пристало,
И рога тебе к лицу.
И откуда я мог вспомнить это? Я и не думал о Пушкине это время, и Лариса Дмитриевна не могла напомнить.
Я сказал Л. H., как ценно академическое издание писем Пушкина тем, что в него включены и письма к Пушкину. Л. Н. очень заинтересовался.
Он восхищался умом Пушкина и прибавил:
— И потом этот его удивительный язык, который он так смело и свободно поворачивает, куда ему угодно, и всегда попадает в самую точку.
Я сказал, что эта легкость трудно ему давалась, — о том, сколько он переделывал всякий стих, и про то, что он по нескольку раз переписывал даже письма, которые всегда писал сначала начерно. Л. Н. это очень понравилось.
Он еще вспомнил стихотворение: «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон».
На углу аллеи мы опять встретили Софью Андреевну. У нее был ужасный вид. Она прошла с нами всю аллею и опять повернула. Л. Н. ужасался на нее и сказал:
— Она совершенно ненормальна. Я очень теперь интересуюсь этим вопросом. Мне врачи там прислали большую книгу Корсакова «Курс психиатрии», и я понемногу читаю ее.
— Это, говорят, был очень хороший ученый.
— Да. Но самая наука их такая шаткая. Меня это вот с какой стороны интересует: они видят всю причину в материальных изменениях, а я думаю, что все — в нравственном состоянии человека. У них там бывают идиоты, слабоумные, но очень хорошие, тихие; и довольно разумные — озлобленные. Если есть нравственная основа, то и при разрушенном рассудке она скажется.
— Таня рассказывает про Парашу (яснополянская дурочка) очень хорошо. Я когда‑нибудь воспользуюсь, мне очень хочется это рассказать. Вы не знаете?
— Она забеременела и стала собирать кусочки хлеба и всякие остатки пищи для своего ребенка, чтобы его потом кормить. Изорвала свои рубашки ему на пеленки. А когда он стал у нее в животе шевелиться, она говорила: «Ишь, кобель, ворочается!» Потом она не сумела его родить и при родах задушила. Она очень о нем тосковала.
Л. Н. рассказал, что он читал у Корсакова о памяти, что развитие ее у человека прогрессирует до тринадцати лет, а потом уже деятельность ее начинает ослабевать.
Л. Н. собрался домой и звал Софью Андреевну. Она сказала:
— Я еще погуляю. Мне нужно обдумать.
Мы пошли. Л. Н. просил следить за Софьей Андреевной, и Душан Петрович с Варварой Михайловной обещали.
Наверху мы играли в шахматы. За шахматами Л. Н. был как будто немного спокойнее. Он попросил меня еще раз попробовать сыграть гамбит Муцио и, когда проиграл, сказал:
— Это последний раз в жизни!
Вторую партию он выиграл и сказал:
— Как я рад!
Потом, когда Александра Львовна спросила его, кто выиграл, он сказал, что выиграл вторую партию, но заметил про меня:
— Он меня неглижирует.
Софья Андреевна пришла и все время сидела тут же и шила Л. Н. какой‑то картуз. Она от него ни на шаг не отходит. Вчера ездила с ним к Марье Александровне.
Александра Львовна решила срочной телеграммой вызвать Татьяну Львовну и, прежде чем послать телеграмму, показала ее Л. Н. Он был этому очень рад.
Л. Н. весь вечер от меня не отходил и, видимо, рад был возможности отдохнуть. Действительно, как только я вышел из комнаты, Софья Андреевна сейчас же заговорила с ним и стала ему предлагать поселиться с ним в избе. Он сказал ей, что без любви и в избе будет плохо.
Когда Л. Н. вышел, Софья Андреевна стала говорить Варваре Михайловне:
— Вот видите, он мною прикрывается и любит за моей спиной спаржу есть! Я ему предлагаю, а он отказывается. Это старый лицемер и лгун!
При прощанье Л. Н. просил меня непременно завтра приехать.
27 июня. Нынче утром у нас в Телятенках была Александра Львовна. Она поехала встречать Татьяну Львовну. Мы с ней отравились к Чертковым. Туда вчера вечером приехали Анна и Ольга Константиновны. Нынче приезжает старуха
Елизавета Ивановна, мать Владимира Григорьевича. Надеются, что скоро приедет и сам Владимир Григорьевич. Александра Львовна и я рассказали Чертковым про все, что совершается в Ясной, и повергли их этими рассказами в ужас. Сергеенко поехал с Александрой Львовной на станцию Щекино, предполагая отправиться к Владимиру Григорьевичу, чтобы решить, что делать с дневниками. Может быть, мне придется ехать за ними в Москву.
Александра Львовна говорит, что Софья Андреевна сидела вчера с вечера до пяти часов утра. Они оградили от нее Л. Н: положили спать в гостиной Душана Петровича, а сами стерегли с другой стороны. Утром в восемь она уже встала.
Л. Н. очень осунулся; он сказал утром Александре Львовне:
— Я выдохся. У меня больше никаких сил не осталось. Он все спрашивает, не было ли ответа от Татьяны Львовны. А Софья Андреевна говорит: «Я добьюсь своих прав!» — желая, по — видимому, добиться от Л. Н. каких‑то еще прав на издание сочинений, кроме старой доверенности.
Среди дня неожиданно приехал Владимир Григорьевич, провожавший мать до Серпухова, где он застал телеграмму с разрешением приехать в Телятенки. Ему разрешен пока приезд в Телятенки на время пребывания там его матери, но все уверены, что ему разрешат остаться здесь и после ее отъезда.
Владимир Григорьевич решил нынче в Ясную не ездить. Он просил меня сказать об этом Л. Н.
Я поехал в Ясную часов в семь с небольшим. Приезжаю — Александра Львовна, Варвара Михайловна, Душан Петрович и Илья Васильевич играют в городки. Я сказал им про приезд Черткова. Они рассказали мне, что Софья Андреевна все не отходит от Л. Н. и устроила себе кресло около него, когда он садится на своем балконе. Когда он нынче собрался верхом, она, по — видимому, решила, что он непременно поедет повидать Анну Константиновну и сказала:
— Я очень люблю Анну Алексеевну (мою жену) и не видала еще Надежды Афанасьевны (жены моего брата) и поеду к Гольденвейзерам.
Ей запрягли. Когда она вышла, чтобы ехать, Л. Н. уже не было. Она спросила, куда он поехал и, когда ей сказали, что в лес, она сейчас же сказала, что у нее внезапно сделались спазмы и такие боли, что она не может ехать, и отправила лошадей на конюшню.
Мы решили не сразу сказать Софье Андреевне о приезде Черткова. Я застал Л.Н. одного на балконе. Он что‑то читал. Л. Н. обратился ко мне и сказал: