— что печатать, а что нет, он сказал:
— Необходимо прибавить: «на тех же основаниях, как он это делает теперь». Иначе враги Владимира Григорьевича будут говорить, что он всех устранил и взял все себе.
Другое, с чем Л. Н. не согласился, — это упоминание о том (он зимой говорил это Александре Львовне), чтобы все написанное им до 1881 года (кроме «Азбуки» народных рассказов и журнала «Ясная Поляна») оставалось в пожизненном владении Софьи Андреевны) Л. Н. сказал:
— Зачем это? Это не нужно. Саша сама знает, как нужно сделать, а этого говорить здесь совсем не нужно.
Эту бумагу Л. Н. пока не подписал, тем более что это не к спеху и можно еще обдумать.
Л. Н. простился с Сергеенко и Радынским, поблагодарил их, и мы разъехались: Сергеенко и Радынский домой, а мы с Л. Н. дальше, в Засеку.
Мы ехали по прекрасной, старой, почти заросшей лесной тропинке. Долго ехали молча, изредка только восхищаясь вслух красотой леса. Мы выехали в конце концов на большую лесную дорогу, идущую от станции Рвы к яснополянской купальне. Доехав до купальни, мы переехали левее ее воронку вброд и березовой и еловой посадками поехали по направлению к дому.
Л. Н. сказал:
— Я всегда любуюсь на эти елочки, это мое любимое место. И по утрам это — моя обычная прогулка. Иногда я сажусь здесь на скамейку и пишу.
Потом Л. Н. спросил меня:
— Вам Владимир Григорьевич не показывал моего письма?
— Какого? Написанного карандашом?
— Да, да.
— Это письмо я читал.
По поводу содержания письма Л. Н. сказал:
— Это совершенно верно: меня многие ненавидят, но меня предохраняет моя прежняя известность как писателя, а у Владимира Григорьевича нет этой защиты, а он решается людям прямо говорить вразрез с их убеждениями и жизнью, и вся их ненависть обрушивается на него. Какой — ни- будь Меньшиков, Моод, уж не говорю… — Л. Н. помолчал,
— мои семейные.
Про Моода Л. Н. сказал мне то же, что он вчера говорил при мне Владимиру Григорьевичу:
— Надо непременно написать ему. Мне это очень больно. Тем более — про мертвую все можно сказать. Если и были у них какие недоразумения, то в последние годы Маша его очень любила. И вообще она слишком любила меня, чтобы враждебно относиться к самому близкому мне человеку.
Недалеко от дома Л. Н. опять сказал мне, как ему хотелось бы, чтобы Владимир Григорьевич сделал портрет Марии Александровны:
— Уж не говоря о том, что я люблю ее и мне будет приятно иметь ее портрет, у нее такое хорошее, значительное лицо, что нужно непременно сделать ее портрет.
Я сказал Л.Н., что Мария Александровна собирается скоро приехать в Телятенки, и тогда это легко будет сделать.
В Ясной никого не оказалось дома. Все отправились по грибы, а Лев Львович уехал к Михаилу Львовичу. Была ли дома Софья Андреевна или тоже поехала в лес, я не знаю.
Л. Н. простился со мной и пошел к себе, а я пересел на свою лошадь и поехал домой. Вечером я не ездил в Ясную, а Владимир Григорьевич ездил; на обратном пути он остановился у нас, но ничего особенного не рассказывал.
23 июля. Только что я собрался вечером в Ясную, как приехала Александра Львовна с Душаном Петровичем и позвала меня с собой к Чертковым. Она сделала там свое завещание (в пользу Татьяны Львовны), которое подписали, как свидетели, я, Сергеенко и Радынский.
Александра Львовна рассказала, что в Ясную приехали Михаил Львович с женой и двумя детьми. Их привез Лев Львович, кажется, на семейный совет. Ольга Константиновна вечером рассказывала мне (она была в Ясной), что Александра Владимировна (жена Михаила Львовича), в общем, скорее сочувствующая мужу, говорила ей, что «… говорил у них при всех вслух ужасные вещи».
Л. Н. нынче с утра болен: желчь, печень, желудок не действует; принял утром в одиннадцать часов касторку, и до сих пор никакого действия. С утра ничего не ел. Диктовал Александре Львовне письма; между прочим, написал Мооду.
— Л. Н. сказал Александре Львовне, что ему очень хотелось бы умереть, что он только этого и желает. Потом он сказал ей:
— Знаешь, Саша, что я думал? Давай с тобой уйдем!
— Что ты мне говоришь это? Я только об этом и думаю!
Потом он прибавил:
— Я жалею, что сказал это тебе. Это увеличит в тебе недобрые чувства.
Александра Львовна сказала, что ничто не может их в ней увеличить, что он напрасно беспокоится.
Позже в Ясной мне сказала Ольга Константиновна, что Л. Н. сказал ей:
— Единственное утешение, что скоро конец…
По словам Александры Львовны, Михаил Львович сказал, что все легко уладить, и собрался ехать с нею к Черткову. Она насилу его удержала, так как ехала из‑за завещания.
Я поехал в Ясную вперед с Александрой Львовной, а Владимир Григорьевич должен был нам вслед приехать с Душаном Петровичем. Нам навстречу в прихожую выбежала Софья Андреевна.
— Вы одни? — спросила она меня.
— С Александрой Львовной.
— А Чертков?
— Он едет с Душаном Петровичем.
Она схватилась за голову и стала рыдать. Вошла Александра Львовна, увидала это, плюнула в сторону и сказала:
— Как мне надоела эта комедия, — и ушла.
— Какая наглость! — сказала Софья Андреевна. — Знать, что хозяйка дома его ненавидит, и все‑таки ездить!
Она, вероятно, забыла, что только вчера писала Владимиру Григорьевичу, извиняясь, и просила его ездить.
Я сказал Софье Андреевне, что Л. Н. нездоров, и не беда, если Чертков зайдет к нему на полчаса, и что я не понимаю, чего она беспокоится.
— Они меня убьют! Л. Н. нездоров, ничего не ел, ему нужно клистир ставить, а этот идол уставится в него… Ну, нет, я ни на шаг от них не отойду!
Я пошел к Л. Н. Он лежал в халате у себя на кожаном диване. Он захотел сыграть партию в шахматы. Я принес шахматы, и мы стали играть. Софья Андреевна сидела тут же. Михаил Львович часто входил и был как будто слегка взволнован. Женщины сидели в ремингтонной совсем расстроенные; один… сидел в зале на соломенном диване и старательно подбирал что‑то на балалайке.
Приехал Владимир Григорьевич. Он вошел, поздоровался, сел в кресло и стал показывать Л. Н. письма, которые написал по его поручению.
В зале завели граммофон. Софья Андреевна поминутно вскакивала и выбегала туда, говоря, что не то поставили или пустили слишком скоро, и в то же время говорила, что не выносит граммофона. Она, очевидно, подозревала, что Владимир Григорьевич подсовывает Л. Н. вместо английских писем что‑нибудь другое, но Л. Н. в каждом письме читал некоторые английские фразы вслух, и она успокаивалась. Потом Л. Н. стал просматривать перевод на русский язык шведского письма к нему, сделанный Лэмпи Карловной.
Софья Андреевна не выдержала и сказала:
— Александр Борисович, прочтите вы.
Я прочел вслух наивное письмо какого‑то молодого человека о военной службе.
Л. Н. записывает мысли в записную книжку с вынимающимися листами и эти листки посылает иногда Владимиру Григорьевичу. Чертков передал Л. Н. листок почтовой бумаги с переписанными из книжечки мыслями. Софья Андреевна в это время вышла, Чертков сказал:
— Вы это, Л.H., после прочтите.
Л. Н. не расслыхал и стал читать. А она как раз вернулась, но ничего не заметила, скоро опять вышла. Л. Н. сказал:
— Вы это напрасно, этого совсем не стоит делать.
Чертков сказал:
— Мы положим у вас на столе.
— Положите в папку, — сказал Л.H., — я потом в дневник положу.
Только что я успел спрятать бумажку, вошла Софья Андреевна.
Л. Н. встал и ушел к себе в спальню. Когда он вернулся, мы стали прощаться. Л. Н. просил остаться чай пить, но Владимир Григорьевич отказался и сказал:
— Я вас видел и рад, что вы еще живы.
Л. Н. пошел в залу.
Чертков стал прощаться с Софьей Андреевной, и она ему сказала:
— То есть что я его еще не уморила?
Чертков ей ничего не ответил и вышел.
Я сказал Софье Андреевне, что она напрасно приписывает такой смысл его словам. Мы знали, что Л. Н. нездоров и потому Чертков и сказал это. Впрочем, доводы бесполезны…
Я сказал, что мы с Владимиром Григорьевичем на одной лошади, и тоже простился.
В Ясной был Горбунов, который говорил раньше с Л. Н. о книжечках («Путь жизни»), Л. Н. постоянно на них радуется.
Внизу в прихожей и во дворе Чертков, я, Александра Львовна, Варвара Михайловна и Ольга Константиновна еще поговорили. Чертков решил телеграфировать Татьяне Львовне (Александра Львовна ей уже писала), так как с приездом А. (25–го) положение Л. Н. станет еще гораздо тяжелее. Хорошо еще, что… завтра уезжает.
На пути домой Чертков сказал мне, что Лев Львович написал ему письмо, в котором советует ему не ездить в Ясную или — выяснить отношения с Софьей Андреевной. Чертков говорит, что письмо написано в довольно спокойном тоне и что он рад ему, так как оно дает ему право написать Льву Львовичу об его отношениях к отцу, а иначе он не знал, как это сделать. Чертков думает также написать Софье Андреевне, а пока, кажется, хочет не ездить в Ясную, но предварительно спросит Л.H., как ему лучше.
24 июля. Целый день мы не имели никаких вестей из Ясной. Вечером, когда я приехал туда, Александра Львовна дала мне письмо С. А. Толстой к А. Л. Толстой от 24 июля 1910 и ответ А. Л. Толстой…
Когда я сказал Александре Львовне, что ее письмо очень хорошо написано, хотя плевать и не следовало, она сказала мне, что Л. Н. тоже одобрил ее письмо и сказал ей, что хорошо по крайней мере, что все выяснилось.
Александра Львовна сказала мне, что Софья Андреевна нынче спокойна. Я прошел к Л. Н. Там сидели Софья Андреевна и Ольга Константиновна. Л. Н. сидел в халате в углу в кресле, перед ним на раздвижном столике были расставлены шахматы, и он анализировал гамбит Муцио. Он не брал пешки е 6, а отступал ферзем с f 6 на f 5. Мы сыграли. Получилась очень живая партия, которую Л. Н. выиграл. Я сказал ему, что это у нас 599–я партия. Он удивился, что я записываю, и не ожидал, что мы сыграли так много.