И, уже обращаясь, к Берии, сухо проинформировал:
– Прорвались, гады. Нашли проходимый участок вне дорог и прорвались. Еще двадцать километров – и все пойдет к чертям собачьим.
* * *
Застигнутая на марше артиллерия является законной добычей танков.
– Та-а-анки! – ничего страшнее этого вопля для застигнутой на марше артиллерии быть не может, тем более – для реактивной. Даже тяжелую гаубицу, если достанет времени, можно успеть развернуть и при особой благосклонности фортуны влепить тяжелый «чемодан» в лоб вражине. А «Катюша», пусть даже она трижды на гусеничном шасси, для огня прямой наводкой не приспособлена в принципе. И лежащие прямо на направляющих ракеты в такой ситуации – никакой не боекомплект, а всего лишь лишний шанс сдохнуть быстро, в огненном шаре взрыва. Танки стреляли с предельной дистанции – брони у лакомой цели не было вообще – ну не считать же броней тоненькие щитки, чья задача – предохранять хрупкие стекла от залпа… Хотя пулю из «МГ» с большой дистанции, может, и удержат…
Воронка! Большая – от двухсот пятидесяти кило, а то и от пятисотки! Решение созрело мгновенно. Дверь – выбить ударом ноги. Взгляд на немцев – на остающуюся сзади воронку, на немцев – на воронку… Стоп, доворот, задний ход. На дне воронки – лед, проходим его на разгоне. Задние катки карабкаются вверх по склону, еще чуть выше, черт, даже ствола нет и в дырку, как тогда, в деревеньке, не посмотришь. Вроде нормально – стоп! Двигатель стукнул и стих, мертвой хваткой застопорив гусеницы на склоне.
Командир установки, девятнадцатилетний пацан, смотрел на Василия белыми от шока глазами. Открыл рот – и, видимо, от этого усилия его расколодило – понял. Вывалились из кабины, схватились за тент. Тянуть было трудно – «Сталинец» стоял носом вниз, рельсы направляющих смотрели почти в горизонт.
На дороге по обе стороны от тягача творился настоящий ад – взрывались ракеты на направляющих, трассы шальных пусков чертили небо косыми крестами. С борта одного из трофейных «ганомагов» (переименованных солдатами несколько неприличным образом, а зря – знатная машинка) работала крупнокалиберная счетверенка, в надежде дотянуться до чего-то не сильно бронированного в надвигающейся цепи. Тент, почти уже сдернутый, потяжелел – командир повис, вцепившись мертвыми пальцами в брезент. Еще немного. В плечо тупо стукнуло, рука повисла плетью. Ничего, тент уже на земле. Теперь назад.
Цепляясь одной рукой, Фофанов вскарабкался обратно в кабину, плюхнулся животом на сиденье, потянулся к «адской машинке». Лихорадочно, с третьей попытки, воткнул штекер в гнездо динамки. Пробитый строчкой пуль радиатор травил прямо в кабину пар, мгновенно оседающий на холодном железе, стекле и дереве кабины инеем. Видимость – ноль. Рука нащупала рукоятку вертушки, ага, крутим! Импульсы высокого напряжения прошли по проводам, один за другим воспламеняя запалы. Пороховые заряды швыряли ракеты вперед, почти параллельно земле.
– Achtung! Stalinorgel![23] – Сквозь узкие перископы танков летящие в лоб ракеты смотрелись… страшно. Железный строй смешался – ненадолго, на минуту всего. Но этой минуты хватило, чтобы уцелевшие русские машины сориентировались и начали отползать. Бешеный русский пулеметчик в захваченном полугусеничнике сменил диски и теперь коротко, но плотно работал трассирующими, прикрывая отход.
Генерал Хубе потер заледеневший на ветру нос. Половина русских ушла, черт. Правда, его потери были небольшими. Не повезло приданной танкам мотопехоте – шальной снаряд «Сталинского органа» попал прямо в открытый сверху кузов БТРа. Смотреть в выжженное нутро не хотелось. И еще одному «Pz-IV» одна из крупнокалиберных пуль пробила ствол пушки. В другое время – ерунда, три часа работы ремонтникам. Но сейчас ремонтники отстали, а каждый танк был на счету.
Помощи от других двух дивизий группы ждать не приходилось – русские беспрерывно атаковали на смежных участках фронта, и командование волей-неволей было вынуждено реагировать, раздергивая последний оставшийся танковый кулак вермахта по частям.
Но он, Хубе, справился. До окруженных армий Гота оставалось пройти еще десяток километров, и он пройдет эти километры. Лично.
Давид вел машину задним ходом, ориентируясь лишь по командам башнера. Танк пятился осторожно, почти вслепую лавируя между берез. Рощица обещала хоть какую-то передышку, а при неудачном раскладе – возможность пойти в последнюю атаку рывком, с короткой дистанции. Командир висел в люке без движения, и затаскивать его под броню было некогда. Сначала выжить самим, потом – почести мертвым. По полу, перебивая звоном мотор и канонаду, катались снарядные гильзы – много. Немцы почему-то тоже не спешили развивать успех, добивать отползающие почти без снарядов русские танки. Устали, бедняжки. Ничего, отдохните. Это вы здорово придумали. Сейчас подбросят снаряды – отдохнете окончательно. В могиле. Кое-кто, кстати, уже – на широком поле между «тридцатьчетверок» и недавно подброшенных в бригаду двух похожих на них танков поменьше, с сорокапятками, бледным бензиновым пламенем горела серая угловатая броня.
* * *
Танки, лишенные снабжения – то есть горючего и снарядов, представляют собой очень дорогой металлолом.
Лучи прожекторов пронизывали белесые клубы, подсвечивали крутой бок паровозного котла, башню броневика-трехоски на выезде с разъезда. По живой цепочке из черного провала двери вагона плыли из рук в руки ящики со снарядами. Горизонт на востоке отливал перламутром, на западе – мерцал багровым. Из-за линии вагонов, где стоял еще один состав, доносился рев моторов и лязг – разгружались танки. Тяжелые «KB» и, что было до крайности странно, «Т-50». Редкая птица, а под Москвой, как помнил Андрей, в его истории и вовсе не встречавшаяся. Значит – что? Блокады Ленинграда нет, получается?!
– Давай, давай! Быстро, славяне, быстро! Немец ждать не будет! – Рустама Файзуллина славянином можно было назвать весьма условно, однако шестидесятикилограммовые ящики он подавал как из пулемета, Андрей едва успевал принимать. Вообще, шоферня, хоть штатская, хоть фронтовая – народ с понятием и со своими принципами. Загнать военного водителя на погрузку-разгрузку можно только начальственным окриком (не ниже комбата, и с постоянным присутствием непосредственного начальства для сколько-нибудь продолжительного эффекта) или возможностью сныкать под ветошь что-нибудь полезное в хозяйстве, типа «случайно выпавшей» из ящика банки сгущенки. И то сказать – профессиональная болезнь шофера – радикулит, что в мирное время, что в военное, какая уж тут погрузка. Однако сейчас пахали все, включая «аксакала» из московских таксистов Петренко, который, по слухам, с радикулитом из мамки выпал. До рассвета оставалось всего ничего, и чем раньше стартуешь, тем меньше придется пилить днем, привлекая внимание «лаптежников» и прочей летающей шушеры.
Немец, конечно, стал уже сильно не тот, но тем, кто попадал под раздачу, было не легче. А уж с таким грузом… Сто двадцать снарядов в кузове, близкий разрыв, а то и вовсе одна зажигательная пулька – и прощай, Родина, сержант Чеботарев полетел передавать привет Жукову. Закидались минут за пятнадцать. Пока Андрей грелся, заводя полуторку «кривым стартером», Рустам сбегал куда-то к палаткам и вернулся с котелком каши и трофейной канистрой, кои тут же оприходовали. Кашу – в желудки, бензин – в бак. Мелочь – а приятно. Лишних полста километров. Канистру, кстати, Рустам зажал – невесть откуда взявшейся проволочкой прикрутил к раме. Глядишь, не вспомнят потом. Татары – народ хозяйственный.
Мотор взрыкнул и заработал, ровно и уверенно. Ремонтники давно уже просили комбата отпустить Андрея к ним, но комроты устроил дикий скандал – отдать одного из лучших водителей в такое время он согласился бы только под угрозой трибунала Впрочем, обязанности «зампомпотеха», как шутил тот же Рустам, на него навалили и так. Во всяком случае, в Андреевом взводе простоев по поломкам матчасти было раза в два меньше, чем по батальону в целом. Комроты клялся и божился, что выбьет Андрею «За боевые заслуги», но верилось с трудом – чай, не сорок третий год, с которого, как помнил Андрей, медали, а то и ордена, стали раздавать горстями. Торопливо проскрипели валенки, и со стороны станционной будки к Андреевой полуторке, широко отмахивая рукой с планшеткой, подбежал комроты собственной персоной.
– Чеботарев, ко мне! – Пацан, двадцать два или двадцать три, на фоне сорокалетних в массе мужиков всячески старался казаться солиднее. На сапогах даже каблуки себе нарастил, отчего переход на валенки, где подобная операция затруднительна, воспринял как личную трагедию. Так что пытался брать нарочитой строгостью, поминая трибунал в каждом втором предложении.
– Товарищ лейтенант!..
– Вольно! Значит так, сержант Чеботарев! Пойдешь сразу за «БА-10», – указал он на броневик у выезда, твой взвод – за тобой. Я на «шестидесятом» пойду замыкающим, вытаскивать заглохших. Встанет кто-то из твоих – отдам под трибунал. Дойдешь без остановок – будет тебе медаль, обещаю. Если броня встанет – его не жди, со своим взводом двигайся вот сюда, – синий от холода палец ткнул на перекресток дорог километрах в пятидесяти к северо-западу. Андрей достал очередную свою «карту-самопалку», отметил место и маршрут, – там танкисты загорают без снарядов. Маскировку с фар не снимать, спать запрещаю, обоим. Расчетное время прибытия – десять двадцать. Часы есть?
– Так точно! – Часы Андрей снял с замерзшего насмерть немца где-то под Наро-Фоминском, причем никаких угрызений совести вследствие данного факта биографии, естественно, не испытывал. – Будем вовремя, товарищ лейтенант! Дорога как?
– Дорога нормальная, вчера туда прошли два заправщика с парой танков пополнения, так что замести еще не успело. Ладно, собирай своих, ставь задачу. Выступаем через пятнадцать минут.