Заканчивались вторые сутки моих блужданий. Я не понимал, где я. К вечеру я вышел на очередной хутор. Сил почти не оставалось, и я рискнул. Это был хутор «Чаняс». Хозяин хутора (это был Фогель) никаких вопросов мне не задавал, молча указал место на сеновале. Утром принёс гражданскую одежду, еду. На плохом русском и понятном всему миру языке жестов объяснил мои задачи по хозяйству и в тот же день я уже работал.
Так в июне 1941 года через несколько дней после начала войны я оказался в глубоком тылу врага, да ещё и в чужой стране. Первый и последний бой в этой проклятой войне для меня не прошёл бесследно – контузия преследовала меня всю жизнь. Я почти ничего не слышал».
Так хуторе «Чаняс» сошлись судьбы моей мамы – лейтенанта медицинской службы, и старшины Балтийского флота Ерохина Николая Васильевича. Вечная благодарность хозяину хутора «Чаняс», который рискуя своей жизнью, спас нашу семью!
Как-то я спросил Фогеля, а не страшно было жить всю войну под постоянной угрозой разоблачения? Ведь достаточно было кому-то донести, и им грозил бы расстрел! Ответил – страшно! Потом замолчал надолго и ответил по-латышски – Mēs visi esam cilvēki… (все мы люди).
Были ли какие-то другие варианты по выполнению своего воинского долга и присяги моими близкими, давшими клятву на верность служению Родине? Думаю, что нет! И виноваты ли они в том, что выжили в этом аду? Скорее виновата была Родина. Судя по архивным документам, гарнизон Либавы в течение суток получил три взаимоисключающих приказа.
После войны в 1945 году Николая забрали в НКВД и затем выслали в Сибирь, в фильтрационный лагерь. Через два года он вернулся в Кулдигу, пройдя все ступени лагерной «фильтрации». Это был уже другой человек… Вина его была лишь в том, что он остался живым. Таких искалеченных Родиной судеб были сотни тысяч.
«Война закончилась», – ответила мама и опять начала плакать.
Весной 1945 года Снепеле и всю округу часто бомбили. В лесах располагались вспомогательные войска и зенитные батареи немцев, которые прикрывали город. Бомбили наши самолёты, немцы держали небо.
В Снепельских лесах стояли немецкие зенитчики, в Кулдиге и вокруг города была сосредоточена большая, хорошо вооружённая группировка немцев, а в замке Пелчи находился штаб Курземской группировки немецких войск. В районе Калтики, это четыре километра за городом, в конце войны немцы оборудовали военный аэродром. Помню после войны мы часто бегали туда смотреть на брошенную немцами военную технику.
На хуторе шли обычные весенние работы. Перебирали семенную картошку, провеивали зерно, готовили семена. Хозяин с Николаем занимались подготовкой посевной техники, которая в те времена была на конной тяге.
Фогель часто приговаривал, что один день правильно подготовленной посевной всю зиму кормит. В посевную все работали с утра до вечера.
Война близилась к концу, до победы оставались считанные дни. В хозяйской комнате был ламповый радиоприёмник и Фогель разрешал маме и Николаю слушать Москву. Хорошо помню этот день, когда по радио объявили о капитуляции фашистской Германии. Мама и бабушка весь день плачут, а я пытаюсь понять, что случилось. «Война закончилась», – ответила мама и опять начала плакать.
А я никак не понимал почему. Да и мог ли я понять тогда ту радость этих близких мне людей, которая пришла на измученную войной землю? Видимо, нет! Другого временно́го периода в моей начинающейся жизни ещё не было. Меня подкидывали, обнимали, целовали. Пришла Победа!
Закончилась война! Никаких сведений об отце не было…
Лишь в 1954 году мама рассказала мне историю нашей семьи. Но, как оказалось, это была лишь часть её. Сегодня уже некому задать многочисленные вопросы, которые у меня возникают до сих пор. И чем больше я вникаю в трагическую историю моей семьи, тем вопросов больше.
Уже давно от нашей семьи остались лишь могилы, разбросанные по территории бывшего Союза и моя память о ней.
Выйдя на пенсию, я продолжал работать, но обстоятельства сложились так, что впоследствии работать дальше я не счёл возможным.
Завод, где я трудился, находился на улице Мукусалас. Из окон моего кабинета была видна старая Рига. Это был период, когда стремительно росли крупные торговые центры и потенциальные инвесторы занимались поисками земли. К этому времени в этом районе мы оставались единственным производством. Всё вокруг было превращено в крупные торговые базы. Началось последовательное, профессионально организованное, выдавливание завода с приглянувшейся коммерсантам территории. После нескольких предложений перевести завод на другие площади и мои отказы на завод зачастили проверяющие. Налоговая инспекция, экономическая полиция, трудовая и пожарная инспекции и, конечно же, всегда что-то находили и карали. Противостояние продолжалось несколько лет. Цены на ресурсы росли вместе с налогами. Рынок наводнялся экспортной продукцией. Производство становилось нерентабельным. Работать приходилось на грани фола. Возраст… Здоровье… И я принял решение – продать. Сегодня там стоит торговый центр PLAZA. Через некоторое время я уехал отдохнуть в Болгарию и остался там. В Болгарии я прожил девять лет, и однажды пришла мысль – вернуться. Выбор был между Кулдигой, городом моего детства, и Лиепаей, городом в котором я родился, но никогда не жил. Я выбрал Лиепаю, и не было в жизни ни дня, чтобы я пожалел об этом!
Запись о моем рождении была произведена в отделе ЗАГС города Кулдига 16 августа 1945 года. Уже много позже зная, что я родился в Либаве, на мой вопрос маме, почему местом рождения указана Кулдига, она объяснила мне, что регистрация факта моего рождения на оккупированной немцами территории, была невозможна. Это оказалось неправдой.
Немецкая бюрократическая машина никогда не давала сбоя! Педантично регистрировались и рождение, и смерть.
В моём свидетельстве факт рождения был зафиксирован с точностью до минуты – 12.15! В этом документе, выданном 4 августа 1941 года, я – Быховский Игорь, отец мой – Быховский Ефим, мама – Быховская Нина. В скобках указана девичья фамилия – Глазунова. В графе «национальность» указано, что все русские. Свидетельство написано на латышском языке. У латышей в то время в документах отчество не указывалось. Фамилию мамы вписали, очевидно, на основании тюремных документов, а отца – со слов мамы, который уже с первого дня войны находился на фронте. По понятным причинам она указала, что он русский. В Кулдигском же свидетельстве о рождении было записано: Глазунов Игорь, национальность – русский, место рождения – Кулдига. Мама – Глазунова Нина Сергеевна, в графе отец – прочерк.
В том возрасте меня эти формальности не интересовали. Сколько помню себя, считал своим отцом Николая. На основании этого свидетельства о рождении я получил свой первый паспорт и долгих восемьдесят лет жизни я оставался Глазуновым Игорем Николаевичем.
Война показала всю трагичность судеб евреев в Европе. Шесть миллионов были уничтожены лишь за то, что они евреи! Могу только предполагать, почему мама поступила так.
Закончилась война. Никаких сведений об отце не было. Да и могли бы они быть в той ситуации, в какой оказалась наша семья? Раз уж после войны мой отец не нашёлся, стоит ли всё усложнять в моей начинающейся жизни? Так рассуждала мама. Могу ли я её винить, имею ли моральное право? Конечно, нет! Они выживали в этом аду! Рядом с ними выживал и я!
Окончательная капитуляция Курземской группировки была подписана в июне 1945 года в замке Пелчи, в трёх километрах от города.
Хутор жил своей размеренной жизнью. Ежедневный труд от рассвета до заката. Земля была вспахана, семена для посева отобраны в ожидании посевных дней. Потоки беженцев и отступающей немецкой армии давно проехали через глухие лесные дороги Снепеле. Самолёты давно отбомбились и где-то «зализывали» раны.
«Зализывал» свои раны и хутор «Чаняс». Во время очередной бомбежки весной 1945 года, несколько бомб взорвались рядом с хутором. Никто не пострадал, но от одной части стены оборвало часть стропил, и потолок рухнул. Наша семья переселилась в хозяйственную пристройку, где хранились продуктовые запасы и готовился корм для многочисленной живности хутора.
Из города на хутор по сарафанному радио приходили известия о происходящем в округе. Так мы узнали, что окончательная капитуляция Курземской группировки была подписана в июне 1945 года в замке Пелчи, в трёх километрах от города. Уже после войны мы часто бегали туда купаться на пруд. Следы ожесточенных боёв в Пелчи были повсюду.
Немцы в Курземе отчаянно сопротивлялись. Мир уже праздновал победу, а в округе Кулдиги и в лесах хозяйничали разрозненные отряды немецких войск и не сдавшиеся местные националисты – «лесные братья». Так называли тех, кто после капитуляции продолжал воевать.
В лес уходили пособники фашистов, которые во время войны зверствовали на своей земле, и которым было чего бояться. На «охоту» эти «братья» выходили по ночам. Нападали на хутора и убивали хозяев лишь за то, что они сотрудничали с новой властью.
Неспокойно было в округе. Глухие, порой трудно проходимые леса, стали местом, где прятались лесные братья. Появлялись они внезапно и также внезапно исчезали в никуда. На заброшенных хуторах были тайники оружия. Ещё в 1952 году мы с мамой собирали грибы в районе Калтики, в четырёх километра от города, и я случайно наступил на хорошо замаскированный вход в землянку. Из леса мы вылетели пулей.
Истребительные батальоны постоянно прочёсывали леса в округе. Последние лесные братья под Кулдигой были пойманы и преданы суду в 1957 году.
Однажды они появились и на хуторе «Чаняс». Дома в это время была Анна, жена Фогеля. Мы успели с бабушкой вовремя спрятаться в хлев, как говорила бабушка, от греха подальше. Анна вынесла бандитам несколько свёртков еды. Взяв их, они и тут же ушли. Как потом рассказала Аннушка, это были уже другие вояки – воровато приходили и воровато уходили. Но было и другое. Определённая часть населения всячески поддерживала лесных братьев. Многие умело скрывали свои симпатии. Днём они работали в учреждениях города, подчинившись ситуации, а по ночам присоединялись к бандам.