Во дворе дома на Планицас 1 стоял большой сарай, который приспособили под скотобойню. Вечером я часто заходил туда и смотрел на коров, которых привозили на убой. Было их безумно жалко. Я подолгу смотрел на них, а они на меня. Они плакали! Да. Коровы умеют плакать…
В доме на первом этаже был небольшой колбасный цех. Колбасы делались в цехе, а коптились во дворе. В послевоенное время производство было примитивным, всё делалось вручную.
Развозили колбасы в магазины на телеге, оббитой листовым алюминием. На высоких бортах были палки с подвешенными на них кругами колбасы. Все действия по вывозу колбасы в магазин были под нашим неусыпным детским контролем. Мы жили в этом дворе и считали себя «причастными» к производству.
Иногда путём многоходовых комбинаций и ухищрений удавалось «увести» из-под носа возчика целый круг колбасы! Это был праздник. После «праздника», как правило, следовало наказание.
Жили мы после войны бедно – работала только мама. Зарплата у мамы была маленькая – шестьсот самых старых рублей. Помню ответ бабушки на моё вечное «бабушка, купи». Звучал он так: «Купишей не хватает». И ещё мне нравилась наша с бабушкой игра, когда я искал спрятанные сладости. На мой вопрос «А где…?» она всегда отвечала: «Ищи, как хлеб ищешь!» И мы, послевоенные дети, искали. Часто это было за гранью закона!
Вся наша дворовая жизнь проходила в «войнушках» за контроль территорий. Воевали в основном с латышскими мальчишками. Они отличались от нас прежде всего своей ментальностью, поведенческим стилем, какой-то интеллигентной сдержанностью, пассивностью. Мы были чужими в этой стране уже тогда, а они – дома.
Решали мы взаимную неприязнь кулаками. Зачинщиками драк всегда были мы. Драками это можно было назвать с великой натяжкой. Дрались мы, они убегали. Настоящие драки, до разбитых носов и рваных ран, были между собой в борьбе за иерархию лидерства. Латышские сверстники были для нас врагами. Да и понятно – только что закончилась война со всей её пагубной, разрушающей психику идеологией.
В городе было много военных и истребительных батальонов, которые вылавливали остатки немецких подразделений и местных националистов, не сдавшихся в плен после капитуляции и продолжавших сопротивляться. Война закончена, все разъехались по домам, а для истребительных батальонов опять шла война, теперь уже с бандитами. Отчетливо помню такой эпизод.
Дом на Планицас 1. На кухне солдаты кормят нас кашей из своих котелков. Во дворе лает собака. Автомат – в окно. Короткая очередь. Визг собаки. Кровавый след во дворе. Мы, мальчишки, плачем. Потом бабушка долго объясняла нам возможные причины такого поступка. Война измотала всех! За спиной каждого бойца тысячи дней в окопах, бои, смерти товарищей. А дома их ждут семьи… Похоронили мы собаку на огородах.
Сейчас, когда на каждом шагу слышно «оккупант», когда национализм возведён в политический ранг, когда русские подвергаются гонениям, когда национальность является поводом для ущемления человеческих прав, когда пытаются запретить русский язык, русские книги, русские телеканалы, когда запреты на русскость становятся политическим трендом, я начинаю лучше понимать этого солдата.
В первые послевоенные годы мама летом часто отправляла меня на хутор в Снепеле.
Напротив дома находилось старое заброшенное немецкое кладбище. Рядом, в доме, который когда-то принадлежал кладбищенскому смотрителю, жила семья Шеффов. Семья была большая. Детей было мал-мала-меньше. Дорога домой проходила вдоль кладбища. В лунные вечера над кладбищенским забором вдруг поднималось что-то высокое, белое. Это «белое» двигалось вдоль забора со страшным хохотом. Из нашего окна это было и слышно, и видно. «Нечистая сила», – говорила бабушка и крестилась. Я ещё долго боялся ходить через кладбище.
Среди нас ходила легенда об одной могиле и памятнике на ней. Памятник был выполнен в виде ствола дерева с обрубленными сучьями, вокруг которого была обвита змея. Рассказывали, что когда гроб опускали могилу, вокруг него обвилась змея и теперь каждый вечер она выползает из-под земли. Этого кладбища в Кулдиге давно нет. На его месте разбили парк, но этот памятник со змеёй стоит и сегодня. Как оказалось, это был памятник кулдигскому аптекарю.
В первые послевоенные годы мама летом часто отправляла меня на хутор в Снепеле. Мне там нравилось. У меня был круг своих обязанностей по хозяйству. Принести дрова, воду, сходить в погреб, принести картошку, варенье, соленья. Погреб был огромным. Сферические своды сделаны из красного кирпича с металлическими балками. Помню, как с трофейным фонариком с меняющимися светофильтрами спускался по металлической лестнице вниз. В погребе в моём воображении разыгрывались разные приключения, которые заканчивались очередной дегустацией каких-то вкусностей.
Помню глубокий колодец во дворе, с которым я разговаривал и который отвечал мне эхом.
По утрам Фогеля kungs, как его все называли, выводил лошадей, поил их, выкатывал во двор телегу или бричку в зависимости от предстоящих дел, разговаривал с лошадьми, запрягая их, надевал на холку лошади торбу с овсом и уходил в дом готовиться к поездке в город.
Мне нравилось наблюдать за его действиями, особенно когда он надевал рассупоненный хомут с присказками: «Ну! Шевелись, ленивая!» Хомут пропихивался на холку, разворачивался «с головы на ноги», затем медленно и аккуратно шнуровался. Важно было правильно его надеть и подвязать к оглоблям. У лошади на хомут идёт главное тяговое усилие.
Моей обязанностью было поддерживать оглобли, когда в определённом порядке к сбруе крепилась телега или бричка.
Ездил Фогель всегда на двойке лошадей и объяснял мне это своим крестьянским умом просто: «Нам с тобой вдвоём легче выкатить телегу во двор, также и лошадям вдвоём легче!»
В свои поездки он брал часто меня с собой. Это было огромным удовольствием, а когда он мне передавал вожжи, по первости я держал их «смертельной» хваткой, боясь выпустить из рук. Когда по пути заезжали в сельскую лавку, Фогель всегда покупал мне кулёк леденцов.
Я любил смотреть на руки продавщицы. Ловко одним движением она делала конусный кулёк из газеты и алюминиевым черпачком с хрустом «врезалась» в ящик с разноцветными леденцами. Мне казалось, что продавщица самый счастливый человек на свете – она окружена столькими вкусностями, достаточно только протянуть руку. Леденцы для меня были в тот момент пределом счастья.
Определение счастья в жизни часто меняется. В тот момент бытия это были сладости и еда. Только на хуторе проходило постоянное желание поесть. Еда всегда стояла на кухонном столе. В глиняной миске – жаренные с луком кусочки свиного сала с прослойкой, хлеб, молоко, сметана. В кастрюле – суп, вареная картошка, котлеты, подливка. По субботам всегда пекли пироги. В воскресенье утром семейство Фогель на бричке ездило в церковь. Иногда и я ездил с ними.
Помню первые уроки управления лошадью. Фогель в шутку мне говорил, что если надо направить лошадь влево, тяни правый повод и наоборот. Я искренне недоумевал, почему лошади меня не слушают, если я всё делаю правильно. Это были своеобразные первые уроки жизни. Не верь тому, что говорят. Всё проверь сам.
На моей памяти праздник Līgo многократно запрещали, потом разрешали и снова запрещали.
У четы Фогелей не было детей, и они с радостью принимали меня у себя. Для меня жизнь на хуторе была сродни празднику. Особенно интересно было, когда косили сено, как правило, до или после праздника Лиго. На моей памяти этот праздник многократно запрещали, потом разрешали и снова запрещали. Когда разрешали, праздновали на левом берегу реки Венты. Какие это были гуляния! Весь город собирался в районе Pilskalns. Днём на трассе, проложенной в районе горы Pilskalns, проходил мотокросс. По тем временам невероятно захватывающее зрелище. Десятки мотоциклов, оглушая всё в округе, срывались с места и уносились на трассу, которая была проложена через самые сложные участки местности. Спуски, подъёмы, крутые повороты, небольшая речушка. Мототрасса превращалась в одну сплошную колею. После нескольких кругов она становилась труднопроходимой. Рёв моторов, из-под колёс проносящихся мотоциклов летят комья земли. Кто-то из участников падает. Особенно интересно было наблюдать за соревнованиями мотоциклов с колясками. Мощные мотоциклы со специальной платформой мчатся по трассе. «Колясочник» откренивает мотоцикл, входящий в поворот, выходит на прямую. Пригорок, полный газ, мотоцикл летит над трассой! Победа! Призы.
Мы, мальчишки, в зоне финиша были рады прикоснуться к мотоциклам. Потом ещё долго будут обсуждаться отдельные этапы соревнований и кумиры-победители! К вечеру на большой поляне собираются компании, на траве расстилаются покрывала, раскладывается еда – обязательно Янов сыр и пирожки со шпеком. Приезжает передвижной буфет, за собой тянет жёлтую бочку с надписью «Пиво». К ней сразу выстраивается очередь.
На высоком шесте в центре празднества зажигается бочка со смолой – pūdelе. У каждой компании свой костёр. Отовсюду звучит – Лиго! Лиго! Духовой оркестр, танцы, прыжки через костёр. По Венте плывут и пропадают за изгибом реки костры на плотах. Празднуют до утра. Конечно же, днём и мы там.
Не обходится без драк. Поводом может послужить любая мелочь. Наши великовозрастные «генералы» были нацелены на драки в этом уже тогда зарождающемся разнополярном маленьком мире нашего детства.
До праздника Лиго или сразу после, в зависимости от погоды, наступало время сенокоса. Это было во всех отношениях прекрасным временем. Кто помнит, кто участвовал, тот поймёт, о чём я!
В косилку запряжены две лошади, на металлическом седле – ездовой. Лопасти с ножами, похожими на крылья ветряной мельницы, взлетают над лугом и рубят разноцветье трав, укладывая в валки. Когда мне было лет десять, мне уже полностью доверяли сенокосилку и механические грабли.
Часто под нож попадают зайцы, полевые мышки. Скошенное на свал гребут механическими граблями тоже на лошадях. Затем вручную собирают в скирды, где оно сохнет и постепенно трава становится сеном.