Наступает время сбора. По полю едет телега с платформой особой конструкции, на которую вилами грузят сено специальным порядком. Сначала укладывают по краям, затем по центру. Когда воз сена уже формируется, на него посылают «трамбовщика», который укладывает кучки подаваемого вилами сена в определённом порядке. Этому надо было учиться. Чем опытней трамбовщик, тем выше воз. Затем воз разгружали, подавая сено вилами с воза на сеновал.
Сеновал со своими запахами многотравья был излюбленным местом наших игр. Прыжки со стропил в сено, прятки. В нём мы и спали. Совсем недавно, приехав погостить на соседский хутор, для ночлега я выбрал сеновал.
Затем наступало время уборки зерновых. Пшеницу тоже косили «на свал», затем вязали в снопы, укладывали в пирамидки и сушили. Главным искусством было не пересушить зерно. При перевозке снопов к молотилке пересушенное зерно осыпалось из колоса. Фогель везде меня брал с собой, и я участвовал во всех этих работах. Самым интересным временем был обмолот. Во двор загонялась жатка – агрегат на металлических колесах с многочисленными шкивами и рычагами. Рядом, параллельно жатке, ставился паровой локомотив и соединялся с жаткой через шкивы ременной передачей. Локомотив запускался, жатка набирала нужные обороты, и начинался процесс обмолота снопов пшеницы. Обмолоченные снопы укладывали в сарай. Зимой это была хорошая подстилка для скота. Зерно собиралось в мешки, сушилось, а затем отвозилось на мельницу.
Я мог часами смотреть на работу локомотива и жатки, гонятся глазами за местом стыка ременной передачи, сшитого тонкими полосками кожи. Когда стык попадал на шкив, ременная передача подпрыгивала, смещалась с оси и через долю секунды возвращалась вновь. Снопы подавали снизу вилами. Наверху, на жатке, сидел «запускающий». Его задачей было запускать в приёмник снопы. В момент, когда они попадали на молотильные жернова, ровный звук работающей жатки на несколько секунд «спотыкался», обороты снижались, шёл обмолот. В следующие секунды обороты набирались до максимума. Этот специфический звук работающей жатки был слышен издалека. По завершению уборочных работ на каждом хуторе устраивался праздник. Обязательным атрибутом было домашнее пиво. Варили его так: мешок с ячменем замачивали в пруду, пока он не «проклюнется», затем высыпали на брезент и сушили на чердаке баньки. Из зерна готовили солод и затем варили пиво по сложившимся из поколения в поколение традициям. На выходе это был напиток цвета кофе с молоком, с приятным привкусом хмеля и ещё каких-то трав. У каждого хозяина были свои секреты. Пили пиво из глиняных кружек. О ячменном пиве говорили – две-три кружки – голова ясная, а ноги не идут!
Латышские народные песни мне часто своей мелодичностью и гармонией напоминает блюзы – плач рабов.
На праздник всегда приглашали всех соседей. Столы ломились от разных вкусностей. Праздники проходили весело. Гуляли, пели, танцевали под оркестрик, который был в каждой округе. Как правило, это была скрипка, аккордеон, труба и барабан.
И, конечно же, не обходилось без застольных песен. Звучали они по настроению компании – то задорно-лихие со знаменитым на весь мир припевом – ла-ла-ла, трала-ла, то с тихой грустью. Пелось в них о недосягаемой любви, о море, ветре, парусе. Латышские народные песни мне часто своей мелодичностью и гармонией напоминают блюзы – плач рабов.
Праздновали несколько дней. Застолье продолжалось допоздна. Уставшие гости расходились или разъезжались по домам к утру, чтобы к обеду вновь собраться за праздничным столом. Особо уставшие засыпали прямо за столом и их не беспокоили. В шутку о таких говорили – это правильный гость. Хорошо работает и хорошо умеет отдыхать!
Эти традиции сохранялись вплоть до 90-х годов. Ныне такое празднование уже не встретишь, ни по форме, ни по содержанию.
Несколько лет тому назад на хуторе «Мегни» хозяин хутора Гунар Медниекс ликвидировал весь скот, который испокон веков «кормил и поил» хуторских жителей и не только. Прокомментировал кратко – нерентабельно. «Нынче почти всё становится нерентабельным, даже жизнь», – шутит он с горькой усмешкой.
Хутор, который помнит времена Петра Первого, судьбой своей обязан прадедам, воевавшим на русско-турецкой войне. Земля была «отрублена» солдату армии Петровской дарственной грамотой. Сегодня некогда цветущее хозяйство заканчивает своё существование. Через некоторое время Гунар перебрался жить в Павилосту. Как-то проездом я завернул в Снепеле. Заехал на «Мегни». В саду в некошеной траве желтыми каплями грусти увядают опавшие яблоки. Запустелый двор. На всем лежит какая-то печать невостребованности. Земля без людей гибнет! Она становиться товаром.
Курземское побережье скуплено литовцами, украинцами, немцами, шведами. В бывшем рыбацком посёлке Папе осталось два латышских двора. Названия улиц на литовском языке.
Разговорился. В беседе звучат нотки сожаления. «Наши умные власти ввели квоты на лов рыбы. Рыбаки остались без работы, морские боты порезали на металлолом, молодёжь уехала кто куда в поисках работы. Старики поумирали. Вот мы и доживаем тут свои дни. Работы нет! Ехать некуда!»
Проехал по единственной улице. Стоят виллы – дворцы со спортивными площадками! Умеют литовцы жить! Они и в приграничных городах на рынках со своим товаром. А на наших базарах местного хуторянина уже не встретишь! Кто-то выращивают картофель, капусту, морковку, огурцы. Всё это чтобы как-то прокормить свою семью!
Появился новый продукт, успешно продаваемый на рынке – сельский туризм. Это хутора, которые жили ещё вчера, на которых веками хозяева обрабатывали землю и кормили свой народ.
Цены за свежий воздух зашкаливают. Значительная часть земли, леса, а теперь и водоемы, вчера ещё общее достояние народа, сегодня пестрит вывесками «Частная собственность» и не дай бог нечаянно забрести вам в эту собственность…
Подари этот хутор молодожёнам
Я уже писал, что мне никогда не нравились большие города. Наверное, это из детства. Уже давно моя семья уехала в Молдавию. Друзей с каждым годом становилось всё меньше по разным причинам. Наконец я поймал себя на мысли, что уже мало узнаваемых лиц. Сегодня их практически не осталось. Но всё равно, как только выдавалась возможность, я приезжал в Кулдигу и обязательно заглядывал в Снепеле на хутор «Мегни», а иногда и на хутор “Чаняс”, в котором прошло моё военное детство, а после войны начинались мои первые жизненные университеты. Что меня привлекало там, в этой заброшенной, по тем временам, Курземской глубинке? Оглядываясь назад, могу смело утверждать – память! Память об очень, искренне добрых людях, которые из поколения в поколение вырастали в тяжелейшем крестьянском труде и в вере, и несли свой крест из поколения в поколение. Мне всегда было интересно как они жили, наши предки. В одной из бесед с хозяином хутора «Мегни» Фрицисом Медниексом я спросил его: «А что для Вас счастье?». После некоторого раздумья он произнёс: «Жизнь! Жизнь на хуторе из поколения в поколение – это подъём в 5 утра, чтобы успеть сделать все крестьянские дела в скотном хлеву, напоить, накормить, убрать за скотиной и поздний уход на короткий отдых. Крову доили последний раз около полуночи. Работа в колхозе, свой огород, дети! День и ночь —сутки прочь. Весна и лето – каждый день аврал! Дрова на зиму из лесу привези, пилой двуручной напили, наколи, сложи, да не абы как, а чтобы ветерок продувал, дождик не попадал. И зимой и летом три, а то и четыре раза в день себе и скотине поесть приготовь, дровишки принеси, плиту растопи. Посевы. Ничего само по себе не вырастет, кроме сорняка. Картошка тоже сама по себе не растет – её удобрять, окучивать надо, да не раз. Пшеницу скосить, обмолотить. Сено скосить, высушить, собрать, да на сеновал привезти. А руки только две. Вот зимой полегче! Снег до порога, да отдыха немного! Вот и есть оно мое счастье!». И надолго замолкал. Я смотрел на его руки, которые большую часть жизни держали инструменты, обеспечивающие эту жизнь. Это поколение – истые мастера жизни! Низкий поклон им!
В девяностые, когда началась повсеместная приватизация, в разговоре с председателем сельсовета выяснилось, что у меня появилось право претендовать на хутор «Чаняс», поскольку на тот момент я оказался единственным живым из всех когда-то проживавших на этом хуторе. Последняя хозяйка хутора Олга умерла незадолго до этого. Почти год хутор пустовал. За это время его успели «подраздеть». Разобрали печку, плиту. Вынесли окна и двери.
Разговор этот зашёл с председателем из-за не столь давней истории. В середине восьмидесятых я работал на производственном объединение ВЭФ уже в должности заместителя главного механика. Главным механиком в то время был Юрис Лусте, наш кулдигский. И уж не помню, как это случилось, в очередной мой приезд в Снепеле, в дружеском разговоре с председателем сельсовета зашла речь о возможном моём переезде сюда.
– Давай! Механические мастерские у нас большие!
– Да не знаю я технику эту.
– Тогда секретарем партийной организации колхоза! Дом дадим!
К этому времени колхоз построил в центре шесть Ливанских домиков. По тем временам это был предел мечтаний. Двухэтажный дом с центральным отоплением, канализацией, собственным тёплым гаражом. По приезде на завод я своё желание озвучил своему другу Феликсу Корнелиусу. Он в это время был секретарём партийной организации завода. Через несколько дней секретарь Пролетарского райкома партии Чевачин Валерий Николаевич позвонил мне и сказал кратко:
– И не думай!
И добавил:
– Еще наработаешься в деревне.
Решения райкома партии тогда не обсуждались, а если обсуждались, то, как правило, последствия были со знаком минус. И вот теперь мне предлагали хутор. К тому времени жизнь вошла в определенный ритм: за мной был завод, квартира в Риге, водные хобби, да и настрой другой. Это были 90-е. На глазах прошлый мир рушился и я обязан был выстоять.
– Подари этот хутор молодожёнам! – сказал я председателю. Он так и сделал.