При встрече с молодоженами я попросил дать мне возможность на хуторе отдохнуть, когда приеду на несколько дней. Не случилось.
Сегодня хутор живет и, не в пример многим, можно сказать процветает. Старый полуразрушенный хутор возродился. Светлой дороги вам, новые латышские крестьяне, и тебе, хутор моего военного детства!
В 1947 году я уже ходил на заработки…
Я и сегодня не забыл все те уроки, которые мне дала моя первая в ощущениях и осознании Родина.
В 1947 году я уже ходил на заработки. Старшие ребята пилили и кололи дрова, а я складывал их в круглые штабеля. Складывают их так только в Курземе. Мы пасли коров, копали на болотах подстилочный торф, ходили поводырями лошадей, окучивали и собирали картошку, в близлежащих колхозах пололи и убирали свёклу, убирали камни с полей. За это получали зарплату, как правило, «натурой» – продуктами. Какая это была гордость, когда привозили к дому на телеге мешок картошки, заработанной своим трудом, или когда приносили домой молоко, яйца, а иногда и кусок мяса.
Мы жили втроём – мама, бабушка и я. Николая, после приезда в Кулдигу забрал НКВД, как находившегося на оккупированной территории, и лишь через полгода, из Сибири, от него было получено первое письмо. Весь цикл хозяйственного обеспечения дома ложился на меня
Десять вёдер воды как минимум каждый день надо было принести домой. Единственная колонка стояла на перекрёстке двух улиц, метрах в ста от дома. Около неё всегда была очередь. Качали вручную. Зимой вокруг неё приходилось скалывать лёд, а тротуар, который утром был очищен ото льда и снега и посыпан песком, к обеду превращался в каток, и было обидно, когда почти у самого дома ты падал. Хорошо, если успевал увернуться от разливающейся из вёдер воды.
Разлитая вода замерзала. Лёд посыпали песком. Вода проливалась на песок, и опять образовывался лёд. К концу дня пройти по тротуару было невозможно. Шли проезжей дорогой и всё повторялось! В радиусе ста метров это была единственная колонка!
Иногда летом вода в колонке пропадала и качала «всухую». Тогда приходилось оставлять в ведре воду и заливать в колонку, чтобы её «завести».
Зимы в сороковые годы были суровые, снежные. Сугробы достигали окон. С черепичной крыши нашего дома мы скатывались прямо в сугробы. За этот подвиг наказывали, потому что нарушался крепёж глиняной черепицы, которой была покрыта крыша.
Печку топили утром, а когда стояли крепкие морозы, то и вечером.
Плиту топили три раза в день – утром, в обед и вечером. Все просто: хочешь попить чай – топи. Дрова и растопку я приносил с вечера и складывал у печки. Приятно было утром проснуться и зайти на кухню. Плита растоплена. У плиты уже бабушка, что-то варит, жарит. Кухня всегда была самым тёплым местом в доме.
Дрова привозили по осени. Их надо было напилить, наколоть и сложить в сарай. Пилили дрова вдвоём с бабушкой двуручной пилой. Работа была не столь трудной, сколь однообразной. Мне очень не нравилось пилить. Бабушка устанавливала норму распилки в день. После выполнения нормы отпускала меня гулять. Колол дрова я с удовольствием. Я играл с ними в войну. Каждое полено я представлял немецким солдатом. Не промахнись…
В 1948 году я уже ходил на заработки. Старшие ребята кололи дрова, а я складывал их в круглые штабеля. Это были первые навыки работы в коллективе, первые распределения заработанного по «коэффициенту трудового участия». Работы по заготовке дров на зиму начинались летом и заканчивались осенью. Зимы тогда были долгие и морозные, альтернативного отопления не было. Однажды наша «команда» получила «заказ» – в определённые сроки наколоть и сложить дрова в детском саду.
Дома я колол дрова спокойно – выставлял полено, примерялся, взмах колуна. Всегда с первого удара разваливал дровину, затем ещё напополам и для печки в самый раз! Для плиты надо было мельче и соответственно с установкой дровины под удар топора мороки было больше. Технология рубки во многом зависела от сорта древесины и, конечно же, от топора. В хозяйстве их было два – колун и тесак. Обязательной принадлежностью был металлический клин. Хвойная дровина, как правило, сучковатая и возни с поленом было больше. Лиственная, если была сухая, то раскалывалась как орех. Высшим пилотажем было левой рукой придерживать полено и с первого удара расколоть его пополам. Удерживаешь рукой половинку и взмахами от плеча расстреливаешь половинку без остановки топора! Одно неверное движение и…
Учились этому долго. Это был профессиональный форс. Мои «старшие» на первом этапе «разваливают» поленья, а на втором я «расстреливаю» половинки. Это такая своеобразная игра. Топор в руках мелькает, половинки полена превращаются в дрова для плиты.
С учётом срочности включаюсь в работу я! Домашний опыт – это одно, а тут в коллективе – совсем другое! Пацанский гонор! О, сколько ещё впереди побед на грани фола! Не отставать! Но разница в три года скоро даёт о себе знать. Топор становиться всё тяжелей. Надо бы остановиться! Ещё немного! Вот это полено и всё…
И вот оно – наказание! В какой-то момент топор отклоняется от заданной амплитуды и как бритвой срезает мякоть мышцы на внутренней стороне большого пальца. Боли не чувствую! Кусок мышцы болтается на кусочке кожи, кровь не успевает брызнуть, прижимаю его пальцем на место. Все это происходит во дворе городского детского сада. Через несколько минут, перевязанный, ухожу в сторону дома. Кровь уже пропитала бинт, чувствуется боль. Домой боюсь идти. Иногда в экстремальных ситуациях смотрю на этот шрам, как первый опыт ненужного «соцсоревнования», но юношеский максимализм до сих пор имеет место быть! В пятьдесят девять лет я установил свой личный рекорд: из Николаева в составе международного экипажа на яхте до Нью-Йорка; в шестьдесят два года – тридцать две тысячи километров по Америке в одиночку.
Пора и честь знать… Время засесть за мемуары.
В круглые пирамиды дрова складывают только в Курземе. В Лиепае также в круглую поленницу складывает дрова мой сосед.
Начиная с шести лет я ходил помощником пастуха. Не всегда это было безопасно.
Когда в стаде были быки, за ними надо было наблюдать постоянно, не отвлекаясь! Сестричку моего друга Сашки Кузьмина бык забодал насмерть. Ей было пять лет. Она заснула на пастбище. Ты пастух и отвечаешь за целое стадо. А как хочется добежать до речки искупаться! Вот она рядом! Нельзя. Поле, летний зной и оводы.
Часто из города прибегали друзья, и тогда день пролетал незаметно. Обязательный костёр, картошка и молоко, которое мы брали из дома. Вкусное… Теперь такого нет! Поочерёдно бегали на Венту купаться.
Выпасы были за городом. По мере «подъедания» коровами травы на лугу, выпасы меняли, и стадо двигалось на новые луга. Когда выпасы выпадали вблизи Венты – это был праздник. Мы успевали наловить рыбу и искупаться.
Удивительна самодисциплина и организация стада коров. Ранним утром стадо движется по определённому маршруту: по улицам города, мимо дворов, в которых были коровы. По мере продвижения стада коровы, выведенные заблаговременно во двор, сами присоединяются к стаду, когда оно проходит мимо дворов. Что интересно, когда вечером стадо возвращается с выпаса, коровы сами покидают его и заходят в свой двор.
Вдвоём с другом копали на болоте подстилочный торф. Это была трудная работа. Жара! Комары! Штыковой лопатой вырубали равносторонний квадрат, переворачивали аккуратно, чтобы не развалился. Торф подсыхал, собирался в пирамиды, в которых высыхал окончательно, а затем на носилках его выносили к дороге. Колхозные возчики грузили торф на телеги и увозили в коровники.
Использовался он как подстилочный материал.
«Находились ли вы или ваши родители на оккупированной территории?»
Мама, пройдя круги ада, включая допросы НКВД, благодаря своему характеру и политической подкованности сумела доказать всю абсурдность и безысходность той ситуации, в которой она оказалась. То ли следователь оказался понятливый, то ли маме просто повезло. Надо было доказать, что ты выжил в оккупации не потому, что сотрудничал с немцами.
Вступая в пионеры, в комсомол, в партию и при поступлении на работу ещё долго приходилось отвечать на вопрос о том, находился ли я или мои родители на оккупированной территории. Да находился! Начиналось выяснение подробностей и приходилось этот этап жизни пересказывать ровно столько раз, сколько было в твоей жизни анкет, которые надо было заполнять по любому поводу. Государство хотело знать о тебе всё! А мне хотелось спросить у государства, почему я оказался на оккупированной территории?
Бабушка вечно «шикала» на меня: «Доведёшь ты нас своими вопросами до сумы!»
Заполняя автобиографию надо было ответить и на вопрос о происхождении. Из рабочих или служащих? Ответы на эти вопросы становились целым жизнеописанием. Я писал, что родился 26 июля 1941 в городе Лиепая в семье военнослужащих на оккупированной территории; факт рождения зафиксирован после окончания войны в городе Кулдига; в графе «родители» указывал фамилию Быховский Ефим и что он с 1941 года воевал, а дальше следовало целое жизнеописание того, что происходило в моей семье, что в семью после войны он не вернулся…
На трибуне стояли ««вожди» нашего города, лучшие врачи, учителя, рабочие – уважаемые люди и это было большой честью!
Шёл 1947 год. Я готовился пойти в первый класс. Русской школы в 1947 году в Кулдиге не было. Классы были разбросаны в разных домах города. В 1948 году по мере увеличения русского населения в городе открылась начальная школа в здании бывшей еврейской музыкальной школы. Не было в то время многого того, что связано сегодня с общепризнанным понятием «школа».
Учебник был один на четверых. Тот, кому он вручался, считался старшим и отвечал за его сохранность. По окончанию учебного года учебники передавались в идущий за нами класс. Чернильницы-непроливайки были дефицитом. Для них шили специальные чехлы и носили с уроков домой. На партах были специальные отверстия, куда их вставляли на время уроков. Иногда, в запале, на школьной перемене чернильницы пускались в ход, и тогда пострадавшему не позавидуешь: одежда, руки, лицо – все было в цвете чернил. Чернила были чёрными, синими, фиолетовыми и красными! Писали деревянной ручкой, в которую вставляли перо. Твой почерк зависел от пера и нажима на него. Перья были твёрдыми, мягкими, плакатными. Их надо было макать в чернильницу. Часто чернила с пера скатывались на лист тетради жирной кляксой, и тогда всё домашнее задание шло насмарку.