Это была взаимная любовь с первого взгляда. Роман наш с ним был недолгим. 7 ноября 1940 года мы расписались в Дмитриевском ЗАГС-е города Москвы. Жили мы у родителей твоего отца. Это были милые, добрые люди. Абрам Моисеевич работал на заводе главным бухгалтером, его жена Хана Хаймовна – врачом в военном госпитале.
Время, несмотря на подписанный мирный пакт с Германией, было неспокойным. В Европе шла война. В декабре 1940 года в составе ограниченной группы войск, мы с твоим отцом были переведены из Московского военного округа в Латвию, где согласно межправительственному договору, в 1940 году была создана военно-морская база в городе Либава.
Я получила назначение в военно-морской госпиталь. Твой отец в составе 206 авиационной базы был направлен в посёлок Вайнёде, где она располагалась. Первые недели по приезде в Либаву мы жили в своих воинских частях. Я при – госпитале, где были выделены комнаты для персонала, отец – в полковых казармах для комсостава, в Вайнёде.
Многое для нас в Латвии было впервые. Ко многому надо было привыкать: чужие обычаи, чужой язык. Одним словом – заграница. Относились к нам местные жители по-разному. Определённая напряжённость среди местного населения чувствовалась».
Я тогда ещё не знал всей трагедии моей семьи.
В конце восьмидесятых я впервые приехал в Лиепаю и нашёл памятное место захоронения расстрелянных евреев в Шкеде. Почти у самого берега стоял памятный обелиск и длинный могильный холм, на который я положил куклу в память о желании бабушки Ханы. Помню, что меня поразило тогда – неухоженность этого места.
Долго стоял я на этом месте, пытаясь представить, что тут происходило. Что чувствовали в последние минуты жизни люди декабрьским морозным днём, когда фашисты заставляли их раздеваться и голыми гнали ко рву на расстрел? Кто и как смог воспитать этих недочеловеков? Откуда и почему эта ненависть? Ответ очевиден. Раковая опухоль человечества – национализм, который порой приобретает чудовищные формы, находящиеся за пределами понимания человеческим разумом, и ведёт к гибели сотен тысяч людей. И только потому, что рожден не той мамой, не с тем цветом кожи и глаз.
На сегодняшний день национализм уже долгие годы как политический курс процветает в моей стране. Запреты на идентификацию русскости стали краеугольным камнем этой политики. В своих предложениях ястребы доходят до крайности. Один из них – господин Кирштейнс – договорился до того, что предложил изолировать русских в лагеря за колючую проволоку со сторожевыми вышками. И это в стране Евросоюза! В стране, которая с одной и той же трибуны проповедует демократические ценности и махровый национализм! Смешивать вождизм и насилие, которое он порождает во имя передела сфер влияния и обвинять в этом народ, который сам является его жертвой, – преступно!
Моему деду Абраму Марковичу и моей бабушке по линии отца Хане Хаймовне не суждено было увидеть меня. Их расстреляли 4 июля 1941 года. Дедушку – у маяка, а бабушку – в парке Райниса, за двадцать три дня до моего рождения. Моя мама, лейтенант медицинской службы, Глазунова Нина Сергеевна, которая прибыла в Либаву в 1940 году в составе 119-ой авиационной базы, до последних часов обороны города работала в военно-морском госпитале.
В последние часы обороны города при попытке эвакуации вся семья попала в плен. Мама на последнем месяце беременности и бабушка Мария оказались в тюрьме. Они прошли через весь ужас событий, происходивших в обороняющемся городе. Я родился 26 июля 1941 года в женской тюрьме города Либавы.
Трагична судьба моих родных и в чём-то схожа с судьбами миллионов, переживших, как и они, фашистскую оккупацию или плен. И как бы не старались новоиспечённые историки переписать историю, умалить, стереть память о миллионах, погибших в молохе войны, освобождая мир от коричневой чумы, пока живы мы – их потомки, это не удастся никому. Память неистребима! Память о тех, кто, спасая мир, не дошли, недолюбили, не дожили – вечна!
Сегодня, гуляя по Приморском парку, я пытаюсь представить своего дедушку через образ отца, пытаюсь увидеть образ бабушки Ханы. Не сохранилось ни одной фотографии. Но я умею увидеть их там, в парке, красивых и счастливых, под голубым небом Балтики. Почувствовать их слёзы и ужас в последние часы их жизни, когда в лицо им смотрело дуло винтовки. Это был первый опыт фашистов в массовых расстрелах, когда в каждого несчастного стреляли двое убийц. Один целился в область сердца, второй – в голову. Маленьких детей приказывали держать слева у сердца, чтобы не тратить пули. Раненых добивали из пистолета.
Я часто захожу в подъезд дома по адресу улица Пелду 32/34. Стою у входной двери квартиры номер три, касаюсь дверной ручки, которая сохранилась с тех времён и чувствую руки моих родных, которым так и не удалось увидеть своего внука. В мои восемьдесят лет для меня открылись многие неизвестные мне детали трагических событий из жизни моей семьи. Вот о чём эта книга…
РАССКАЗЫВАЕТ МАМА
Наша новая жизнь только начиналась, и всё в ней радовало нас!
В нескольких шагах от нашего дома по улице Республиканской 23, в который нас поселили перед самой войной, начинался Приморский парк. Вечерами мы любили прогуливаться по его тенистым аллеям, наслаждаясь ни с чем не сравнимым запахом сосен, морской воды и дюн. И, конечно же, море! Для всех нас это была первая встреча с ним.
Когда мы прибыли в Либаву, уже на железнодорожном вокзале выйдя из вагона, я почувствовала другой воздух. Это был запах моря! По дороге с вокзала по мере приближению к морю, коктейль запахов из сосен, песка и морской воды становился всё насыщеннее!
Не забуду мою первую встречу с морем! В небе кружили чайки, издавая непривычные для нашего слуха пронзительные звуки. По поверью чайки – это души погибших в морских пучинах моряков. Гуляя по морю мы с большим интересом наблюдали за удивительно грациозным и одновременно в чём-то агрессивным поведением этих птиц! Паря в невесомости в восходящих потоках воздуха, они умело лавировали на встречных курсах штормового ветра, высматривая добычу! Острый взгляд всегда направлен в море. Глиссада, точное пикирование – и добыча в клюве! Чайка никогда не промахивается! Иногда они куда-то исчезали, и их часами было не видно у моря. Когда море штормило, шум прибоя и гул ветра был слышен в доме даже при закрытых окнах. Поначалу это было для нас необычно, но потом мы к этому стали привыкать. В те редкие дни, когда в городе не было ветра и на море был штиль, нам уже чего-то вроде не хватало.
Балтика всегда непредсказуема. Утром ясное безоблачное небо, солнце и вдруг, откуда ни возьмись, набегают причудливой формы облака. Небо мгновенно становится свинцово-синим. Штормовой ветер поднимает песок и гонит его по широкой пляжной полосе, превращая в несущийся песчаный поток. Золотисто-белоснежный песок, сорванный с места и гонимый ветром, летит над пляжем, бьёт по лицу, ложится причудливыми формами на пляжную полосу, образует ребристые островки барханчиков, рисуя прообраз далеких песчаных пустынь, и исчезает в дюнах. Откуда ни возьмись, наваливается порывистый ветер и начинает раскачивать ещё несколько часов тому назад спокойное, ласковое море. Волны прибоя, сопровождаемые завывающим на всех регистрах ветром, накатываются на широкую пляжную полосу, подбираются к дюнам и по узким тропинкам, протоптанным в них, стремятся «выбежать» на приморские улочки города.
А к вечеру, как ни в чем не бывало, вдоволь наигравшись, шторм «укладывает» море в свое обычное ложе. И лишь обиженный прибой, уносимый морем на встречу с другими берегами, оставляет после себя размытый берег, янтарь, ракушки и рыбу, не справившуюся со штормом, к великой радости чаек.
Иногда, после шторма море выносит на берег морскую траву с ярко выраженным запахом йода. Трава занимает иногда половину пляжа и тогда прибойная волна становиться тёмно-фиолетовой, вязкой. Это раздолье для ворон, которые слетаются из города к этому морскому «столу». Чайки, как правило, не участвуют в этом «застолье», и горделиво покачиваются в отдалении на чистой воде. Проходит несколько дней и трава пропадает с береговой полосы. Приливы и отливы делают своё дело и через вскоре травы как и не бывало.
После шторма, гуляя по пляжу в сторону южного мола, мы обязательно возвращались с «уловом» янтаря – с этим удивительным созданием природы! Янтарь разноцветного спектра, от густо-жёлтого до прозрачного цвета закатного солнца, глубоко-насыщенного при попадании на него солнечных лучиков и капелек морской воды, становился нашим трофеем! Иногда, выброшенный из глубин моря, он лежал у самой кромки прибоя, иногда маскировался в переплетённой морской траве, и незамеченный никем, уносился отливом обратно в море. Наша новая жизнь только начиналась, и всё в ней радовало нас!
В городе ползли слухи, особенно среди местного населения, о неизбежности войны.
Шёл последний мирный день лета 1941 года. Никто и предположить не мог, что через несколько часов мир рухнет, похоронив планы нашей семьи и миллионов людей на мирную жизнь.
Утром в субботу наши мамы вернулись с рынка и как обычно стали готовить, по сложившейся традиции, субботний ужин. На Либавском рынке всегда было изобилие продуктов. Угорь, лососина, щука, морской окунь, камбала! Вкусное деревенское масло и сметана, по особому рецепту испечённый на кленовых листьях свежий домашний ржаной хлеб, свежие овощи прямо с огорода. В субботние дни рынок был особенно колоритным. Из округи на базар съезжались на подводах жители хуторов. Торговля шла прямо с подвод.
Выучив несколько главных «базарных» слов по-
латышски – «labdien», «cik maksā», «paldies» (Здравствуйте! Сколько стоит? Спасибо! ) будущие бабушки ходили туда, как на театральные премьеры. Для праздничного стола купили домашнее вино, вкуснейшее домашнее пиво, которое варилось из ячменя. Пиво было цвета кофе с молоком.
Дом наш был эталоном достатка по российским меркам, но всё же мы чувствовали – заграница. Тревожное предчувствие не покидало нас. Уже неделю, как над городом летала немецкая авиация. Морские границы постоянно нарушались.