Неразумная экспортная политика, принцип которой: «запад нас накормит», уничтожил целые сельскохозяйственные отрасли и тысячи хуторских хозяйств. Ещё никогда Латвия так не зависела от Запада! Укрепляя европейский рынок, мы уничтожили свой.
Ещё вчера была война, ещё свежи были раны, нанесённые войной.
Вокруг Кулдиги была сконцентрирована большая немецкая группировка, которая после неудачной попытки уйти через Вентспилс, заняла оборонительный рубеж и, несмотря на подписанный Германией акт о полной капитуляции, не сложила оружие. И лишь в первой декаде июня командующий группировкой приказал прекратить сопротивление. Акт о капитуляции группировки был подписан в замке Пелчи, в трёх километрах от Кулдиги.
Мы, мальчишки, бегали в Пелчи купаться на пруд, пока вода в Венте была ещё холодная, и подолгу рассматривали иссечённые пулями и снарядами стены замка, часто играя там в войну.
Эти отметины войны видны и сейчас. Лесные братья, так называли латышей, которые воевали на стороне немцев и не захотели капитулировать, скрывались в глухих Кулдигских лесах до 1957 года. Грибники часто натыкались на их брошенные землянки. Лесные братья нападали на сельсоветы, хутора, расстреливали местных активистов.
В первые годы после войны нам разрешали гулять только в черте города и только в светлое время суток. Скрытая неприязнь, не ошибусь, если скажу взаимная, витала после войны в воздухе.
Среди подростков прошло чёткое разделение на наших и ненаших. Помню, как мы взяли в плен одного мальчика из-за того, что его имя было Фриц. Привязали его в землянке, которую мы вырыли на берегу реки и оборудовали как штаб, к стулу и двое суток не отпускали его.
В городе переполох. Отпустили, строго запретив рассказывать о нашем «подвиге». Слово своё он не сдержал и всё рассказал. Меня исключили из школы на месяц.
Мы и сейчас видимся с этим «мальчиком». Отношения у нас дружеские, а о тех временах предпочитаем не вспоминать.
Ещё вчера была война, ещё свежи были раны, нанесённые войной.
Пели частушки: «Самолёт летит, мотор работает, а в нём фашист сидит картошку лопает». Мы, дети войны, пели военные песни на параде 1 мая и на День Победы, проходя мимо трибун, которые возводили к праздникам на базарной площади города.
«Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слёзы наших матерей,
За нашу Родину огонь, огонь!»
Драки между нами и латышскими сверстниками были постоянным явлением и неотъемлемой составляющей нашего дворового бытия до конца 50-х годов.
Вокруг города, во дворах, было много брошенного оружия и боеприпасов. Помню, как в районе улицы Планицас, там, где мы жили, нашли ящик с винтовками в смазке, без патронов и во дворе играли с ними в войну. Приезжали «истребки», увозили оружие, а мы находили всё новые и новые схроны.
В трёх километрах от города, в Калтики, на бывшем аэродроме, немцы оставили много боевой техники и оружия. На левом берегу Венты стояли брошенные пушки без затворов. Один выстрел наша боевая команда успела сделать. Наши старшие мальчишки придумали, как выстрелить из пушек, а мы стояли на атасе. Была такая команда в нашем детстве – атас! Атас значило опасность, надо убегать! Выстрел разнёс сарай, стоявший в поселке Эзерини, в двух километрах от города. С колёс этих пушек мы срезали мягкую резину, из которой делали шайбы для игры в хоккей. Полоски из этой резины, вставляли в обод велосипедного колеса. Шин тогда не было. Через несколько дней пушки убрали.
Некоторые наши одноклассники были на пять лет старше нас, и сидели мы с ними на одной парте. Это были дети, учёбу которых прервала война, и которые дорогами войны оказались в Кулдиге. Это были дети военнослужащих истребительных батальонов, которые с 1945-го года базировались в Кулдиге.
Гранаты, патроны, брошенные грузовые машины ещё долго находили в округе, на хуторах и в ближайших лесах. Помню, как из леса в город пригнали немецкую легковую машину «Хорьх», которая была там спрятана. После войны грузовые трофейные машины на хуторах приспосабливали для перевозки сена. Широкая платформа без кабины, сбитая из досок и прикреплённая к раме, самодельное сидение. Такие машины ещё долго ездили на хуторах, выполняя хозяйственные работы. Одной из наших «забав» было развести в поле костёр, бросить туда собранные патроны, отбежать, залечь и слушать, как они рвутся и свистят. Бывали случаи, когда ребята оставались без пальцев. Это были наши игры, игры детей войны.
Летом все дни с утра до позднего вечера мы проводили на речке. Вента становилась нашей игровой площадкой! Кто дальше пробежит по свободно плавающим брёвнам в затоне, или как его называли тогда по-латышски – «ragata». Запруда-ловушка для брёвен, часть русла реки, огороженная спаренными брёвнами, которые перевязаны между собой проволокой. В ней бревна находились на плаву и отмокали месяцами. Затоны занимали половину ширины реки. Находились они недалеко от водопада. Сплавляемые по течению брёвна попадали в затон, и хаотично укладываясь в нём под давлением всё новых и новых брёвен.
Сплавщики баграми регулировали «укладку» брёвен.
И вот по этим свободно плавающим брёвнам мы устраивали своеобразные бега. Малейшая задержка на бревне – и оно начинало прокручиваться под тобой и тонуть. Ты балансируешь, теряешь равновесие и оказываешься в воде, ударяясь грудью о бревно, или сразу проваливаешься в воду между ними. Брёвна, оставшиеся за тобой после бега, ещё в движении и тебя начинает зажимать между ними. Тут уже в зависимости от позиции начинаешь действовать.
Благополучно выбраться из этой ситуации было две возможности: или взобраться на ускользающее под твоим весом бревно и продолжить бег, или, находясь в воде, удерживая руками качающиеся брёвна, выбрать направление чистой воды между хаотично лежащими в затоне брёвнами, поднырнуть под них и вынырнуть в просвете. Это оценивалось как сход с дистанции.
«Коронкой» считалось стоя сбалансировать на этом бревне, «успокоить» его ногами и продолжить бег. Действо это могло продолжаться долго. Вот уже почти удалось справиться с качающимся, стремившимся уйти из-под ног бревном! Одно неверное движение – и ты в воде. Всё. Ты сошёл с дистанции. Я и сейчас отчетливо вижу этот бег. Мелькающие под ногами разнокалиберные брёвна. Нога, которая в беге зависает на тысячные доли мгновенья, чтобы не наступить на сучок. Глаза ищут место, куда наступить. Всё удалось и ты, стоя на финальном бревне, медленно погружаешься с ним в воду. Победа!
Вторая забава в затонах была более опасной. Выглядело это так. С берега внимательно просматривался весь затон. Каждый высматривал свою «свободную воду» между брёвнами. На глазок прикидывал расстояние, которое ты мог «пронырнуть» и угол направления ныряния. Глубокий вдох – и ныряешь в выбранном направлении. Мощные гребки под водой. Понимаешь, что просвет по расчету должен находиться рядом, поворачиваешь голову и смотришь вверх. Под брёвнами достаточно темно, лишь видны просветы мутно-голубой полоской. По мере продвижения к выбранной цели светлеет. Есть! Выныриваешь на последних секундах. Несколько глубоких вдохов, и начинается путь обратно.
Бывали и критические ситуации, когда ныряя, ошибались в расчётах. Лёгкие разрывались, в глазах темнело. Понимали ли мы тогда всю степень опасности? Стоя на берегу реки перед «забегом» по свободно плавающим брёвнам, или ныряя под них, тобой уже управляло известное чувство мальчишеского максимализма и ложного стыда, что ты испугался… Не струсить! И ты действовал!
К счастью, всё заканчивалось благополучно, не считая ушибов и царапин, которые «жили» на нас постоянно.
Брёвна в затонах служили исходным сырьём для производства фанеры. Их подтягивали баграми, затем направляли к транспортёру, который уходил своими зацепами в воду, и брёвна уходили вверх по крутому берегу в свое «последнее плавание». Там начиналась территория завода «Вулкан», недоступная для нас и поэтому всегда манящая.
Как-то раз я незаметно пробрался на территорию со стороны реки и стал бродить там, прячась за складированными брёвнами. Линии транспортёров, огромные визжащие пилы, кроящие брёвна под нужный размер, бассейны с горячей водой, в которых распаривались брёвна перед подачей к лущильным станкам. Незабываемый запах распаренной берёзы, клубящийся туман над бассейнами.
Готовые калиброванные брёвна грузчики по направляющим грузили на вагонетки. Подходила мотодрезина, вагонетки цеплялись в сцепку и мотовоз, постукивая на стыках рельсов и на пределе своих мотовозовских сил, чихая, утаскивал их через дорогу в лущильный цех завода.
Вагонетки разгружались, брёвна укладывались в штабеля у станков. Станочники, их называли лущильщиками, заводили брёвна на станину станка. Бревно фиксировалось зажимами «по центра́м» и начинало вращаться на большой скорости. Включался реверс и к бревну подводился лущильный нож. В момент касания лущильного ножа коры обороты станка снижались. Раздавался треск и скрежет – это лущильный нож, сдирая кору, захватывал первый слой шпона.
Начиналась «борьба» бревна с лущильным ножом. Волнистая широкая лента шпона скатывалась по роликам на специальный стол и плавно укладывалась на ленту конвейера, который уносил её вглубь цеха. Там начинался технологический цикл превращения шпона в столярную плиту.
Бревно, вернее то, что от него осталось, называли «карандаш». Он снимался со станка, укладывался в штабеля и увозился на отгрузочную площадку. И так в две смены.
«Карандаши» продавали жителям города на дрова. В то время альтернативы дровяному отоплению в городе не было и процесс выбора «правильных» дров был важен. Важен он и сегодня. Разная древесина, разная теплоотдача, разный процесс горения и, как результат, разное время нагрева печки.
Вот таким было моё знакомство с заводом под таинственным названием «Вулкан», на который совсем скоро я приду работать, и на котором буду проходить свои первые «производственные университеты».