как правило, живут вне временно́го мира…
Был у нас в школе учитель истории Юрьев Николай Владимирович. Абсолютно удивительная личность. Историк от Бога! Он свой предмет знал наизусть. Материал, который он излагал, был всегда за пределами учебника. Делал это фантастически интересно, и лишь звонок возвращал меня к реалиям.
Домашние задания Юрьева выглядели так: «Откуойте учебник на странице тридцать «втоуой». От «суов» таких-то до «суов» таких-то запоминать не надо». Так он комментировал домашнее задание, а мы карандашом отмечали ненужное в учебнике. Интересно было следить за реакцией Юрьева, когда он слушал отвечающих у доски. Безучастное лицо, водянистые глаза усталого стареющего человека, смотревшего всегда непонятно куда, неопрятно одетого и лишь периодически тихо и безучастно произносившего: «Непуохо, миуый мой, непуохо…»
Юрьев не выговаривал букву «л» и букву «в», звучало это как «уы». Обращался всегда к нам на вы. По ходу ответа материала урока, звучало: «Непуохо, миуый мой, непуохо…». По завершению ответа, столь же безучастно звучало: «Садитесь, «дуа баува», или «садитесь, пять бауов». Предугадать оценку было невозможно.
На его уроках, когда он рассказывал, была всегда полная тишина. Юрьев был уже в возрасте. Зимой и летом ходил в соломенной шляпе и в сандалиях. Абсолютно спокойный, отрешённый от всего происходящего. Никогда не смотрел в глаза. Всегда глядел куда-то поверх голов. Это был единственный человек, который оставил столь глубокий след в моей памяти.
Потом, много позже, учась в университете на историко-философском факультете, я встретил внешне точную копию его, в такой же соломенной шляпе и сандалиях. Это был преподаватель латыни. Труднейший для перевода язык. Без знания грамматики перевод невозможен! Одно из заданий на экзамене – перевод одиннадцати листов оригинала речи Цезаря! Словарь во время экзаменов допускался. Не зная грамматики «уложить» в смысл его речь было трудно, но мне каким-то чудом это удалось!
Цезарь и «мёртвая латынь» – это ещё впереди.
Мы помогали нашему учителю. Носили дрова, воду. Он встречал нас у порога. В дом к себе никого не пускал. Говорили, что до войны он был профессором кафедры истории в Киевском университете. После оккупации продолжал работать в Киеве и отступал вместе с немцами. Так и дошёл с ними до Курляндского котла.
Истые профессионалы – фанаты своего дела, как правило, живут вне временно́го мира. Думается, что таким человеком и был наш Юрьев! Истинной истории Николая Владимировича никто не знал. С такой судьбой, как у него, было в городе несколько человек, и они исчезали из города тихо и навсегда. Как бы там ни было, ни один преподаватель в моей жизни не оставил столь глубокого восхищения изложением своего предмета!
Юрьев научил меня вычленять и понимать суть главного. «Видимое – это надводная часть айсберга, она доступна! Невидимое – суть познания и общая картина мировоззрения», – часто повторял он, завершая объяснение нового материала.
Преподаватель от Бога! Таких единицы!
Запомнилась учительница литературы Муза Анатольевна Басенко. Высокая статная женщина, всегда модно одетая, с интересной манерой изложения своего предмета. В её рассказах литературные герои оживали, их поступки и действия становились понятными. На её уроках никогда не возникала мысль присутствовать отсутствуя, как это было на других уроках.
Абсолютно убежден, что мало знать предмет. Главное – в учителе, в его умении доступно и интересно излагать.
Этот тончайший контакт, возникающий между учителем и учеником, и есть залог интереса к обучению. Зачастую это далеко не так. Многих, так называемых учителей, и близко нельзя допускать к детям. О сегодняшней системе образования – без комментариев!
Работал всё тот же принцип – свободный доступ к той радости, которой тебе так не хватало.
В доме стали появляться первые книги о только что отгремевшей войне. «Молодая Гвардия» Фадеева, «Сталинградская битва» Некрасова, «Белая берёза» Бубеннова, которую я перечитывал по несколько раз. Бубеннов, по-особому ярко и правдиво описывал весь трагизм первых дней войны. «Повесть о настоящем человеке» Б. Полевого, которой в то время зачитывались все.
Уже тогда я попробовал написать свой первый рассказ. Моего лётчика звали Георгий. Мне очень нравилось тогда это имя. Война. Самолёт-истребитель оживает в диалоге с лётчиком, помогая ему принять решение о таране вражеского самолёта. Личностные переживания лётчика, подготовка к тарану, попытка показать проживание Георгием последних секунд, перед тем как он уйдёт в вечность…
Рассказ понравился, но тогда я никому не сказал, что это написал я.
Шло время. С экранов нашего кино постепенно сходили трофейные фильмы, которые начинались с титров: «Этот фильм был взят в качестве трофея в Великой Отечественной войне». Самым кассовым из этих фильмов был «Тарзан»! Многочисленные серии этого кино надолго предопределили наше поведение во дворах Кулдиги.
Знаменитейшая «Золотая симфония», мультик Диснея «Белоснежка и семь гномов» со своей музыкой и песнями и сегодня живут в музыкальном мире джаза. О них говорят, «вечнозелёные» – evergreen! Чтобы попасть на эти сеансы, мы занимали очередь с раннего утра.
Уже потом стали появляться фильмы о войне «Два бойца», «В шесть часов вечера после войны», «Падение Берлина», «Подвиг разведчика», «Они сражались за Родину».
Тогда фильмы демонстрировались с перерывом после каждой кассеты. Кассеты с фильмами «кочевали» по городам и когда удавалось «поймать» момент их привоза к зданию кинотеатра, мы уже знали, сколько перерывов во время сеансов будет и знали, когда он закончится. Перед фильмом показывали киножурнал. Назывался он «Новости дня» и имел свой порядковый номер. Это была хронология событий в стране. Из киножурнала мы узнавали основные новости всего спектра событий. Это была послевоенная хроника созидания в Стране Советов.
Запуская очередную часть кинофильма, киномеханик ручкой заводил кинопередвижку и раздавался долгожданный стрёкот аппарата. Когда кинолента в кассете заканчивалась, несколько секунд на экране было белое пятно, штрихи и стрёкот затихал. Загорался свет и зритель пребывал в ожидании дальнейшего действа, обмениваясь эмоциями. Я пытался в перерывах предугадывать развитие событий в очередной серии и всегда радовался, если мне это удавалось. И опять всё повторялось. Демонстрация фильма прерывалась, в зале зажигался свет, заряжалась новая кассета, на экране опять мелькали белые пятна, поочередно с какими-то полосками и начинался фильм. Каждая замена кассеты занимала минут пять. Если фильм состоял из семи кассет, то длился он более двух часов.
Пронумерованных мест в зале тогда не было, и если ты опаздывал, то приходилось сидеть прямо напротив экрана. Это вызывало определённый дискомфорт. У меня часто после фильма подолгу болела голова. Мама говорила, что это следствие моего падения в пятилетнем возрасте с дерева. Всё проходит в этой жизни, со временем прошло и это. Приходило другое…
При любой возможности мы уезжали вместе с кинопередвижкой, за которой из района приезжали на машине. Кому везло, уезжали в кузове кинопередвижки в колхоз «на кино»! Смотреть один и тот же фильм мы готовы были несчётное количество раз!
Были у нас свои киномеханики. Мы выполняли для них все подсобные работы по установке экрана, динамиков и самой кинопередвижки. Обычно её ставили в клубе на треногу. Иногда кинозалом служила поляна. Тогда на двух деревьях вывешивался экран. Особенно часто это было летом, в сезон уборки урожая! И, конечно же, кто из нас не мечтал в ту пору стать киномехаником!
В мечтах работал все тот же принцип – свободный доступ к той радости, которой тебе так не хватало. Вдоволь поесть пирожных – кондитер! Вдоволь покататься на трамвае, машине – водитель! Корабль – капитан! Самолёт – лётчик!
Потасовки, безусловный атрибут того времени, возникали по всем законам этого жанра.
А где-то рядом ещё скрывались лесные братья.
Часто «кинопередвижку» сопровождал мотоцикл с вооружёнными «истребками». Так называли мы солдат из истребительных батальонов. Лесные братья были ликвидированы в кулдигских лесах, как уже говорилось, лишь в 1957-ом году. Уже в восьмидесятые годы, ночью было совершено дерзкое нападение на Кулдигский рай-отдел милиции. Во время нападения был убит мой друг, дежурный офицер. Было похищено всё табельное оружие. До сегодняшнего дня это преступление не раскрыто.
Я жил в это время в Риге. После случившегося меня пригласили в управление МВД Республики и долго допрашивали. Допрашивали, как потом оказалось, всех кто в это время приезжал в город Кулдигу. Спрашивали, был ли я в эти дни в Кулдиге? Когда и с кем встречался? Не встречался ли со своим другом? Допрос был долгий и тщательный. Многие тогда считали, что это была одна из последних операций лесных братьев. Их землянки находили в лесах до 1957-го года в четырех километрах от города. Город полнился слухами о нападениях на отдаленные сельсоветы, хутора. В одном из них, в посёлке Кабиле Кулдигского района, председателем сельсовета была бабушка моего друга Алика Буданского. На сельсовет напали. Она с несколькими работниками забаррикадировалась в помещении и отстреливалась, пока не подоспела помощь. Недавно, проезжая Кабиле, я зашёл в здание, где был сельсовет. Старожилы посёлка до сих пор помнят её. Я видел бабушку Алика несколько раз. Она ходила в кожаной, перетянутой ремнями куртке, с кобурой. Такими сейчас показывают комиссаров гражданской войны.
Среди наших «бойцов» танцы считалось чем-то сродни слюнтяйству.
В парке на берегу Венты была построена деревянная концертная площадка, на которой вечерами и в праздники играл знаменитый в республике биг-бенд под управлением отца и сына Зераховичей. Танцевать тогда среди наших «бойцов» считалось моветоном, но сходить на танцы, послушать музыку, посмотреть на это действо со стороны, а если появлялся повод «почесать» кулаки, было «святым делом».