Это был второй день в Москве, который я проводил с отцом. Меня переполняло какое-то новое, неизведанное доселе чувство. Москва – это вся вселенная, а центром её был он – мой отец! Это был другой, не вчерашний отец. Он как бы стал выше ростом, шире в плечах. Чувство гордости, которое поселилось во мне, переполняло меня!
«Смотрите! Завидуйте!» – молча кричал я всему свету. «Это мой отец!»
Почти всё, что я видел в ГУМе, попадало в жизненный раздел «впервые»!
Кулдига. Магазинчик в соседнем доме. Мы простаивали в очереди всю ночь с субботы на воскресенье, для того, что бы купить целую буханку белого хлеба. На человека давали полбулки, на двоих – целую. Механизм учёта очереди налажен. На руке химическим карандашом написан порядковый номер. Вознаграждение нам детям за эту работу – сто граммов леденцов. Помню этот кулёк со спёкшимися в единую массу разноцветными ледышками, которые служили нам обменным фондом в разных мальчишечьих задумках. Этот фонд всегда работал безотказно! В дом покупалось лишь всё самое необходимое. И когда бабушка покупала ириски или пряники, наступал «праздник полного послушания» бабушки во всём.
Не помню, чтобы я обращал внимание на свою одежду.
Послевоенный ленд-лиз «одевал» и взрослых, и детей. Помню первые брюки американского производства. Темносиние с подкладкой, с накладными карманами на блестящих молниях, на коленях двойные нашивки, с поясом. Пояс был кожаный с железной застежкой. Он долгие годы выполнял другие функции и использовался как «метод воспитания» мамой, а затем и мной при участии в «боях местного значения». Ленд-лизовская «бобочка» из вельвета с «откладным» воротником, множеством карма-нов на молниях, с манжетами на пуговицах. Это разрешалось надевать по праздникам. И вот эта «бобочка» и брюки, которые я надел в «побег» стали «достоянием» мусорника в одном из отделов ГУМа. Я смотрел в зеркало и не узнавал себя. Одежда очень меняет человека. По мере того как я «переодевался» я как бы становился другим в своих ощущениях. Передо мной стоял чернявый парень в песочной модной куртке, серенькие брюки «ледоколом». Кожаные чёрные ботинки вместо Николаевых кирзовых сапог. В руках пакеты с вкусностями, которые было дозволено есть прямо на ходу.
Мы ходили по нескончаемым лестницам ГУМа. Вокруг всё мельтешило, гудело, шумело и бурлило. Отец всё время объяснял мне что-то. Я не слышал, о чём он говорил. Я был зрителем этого невиданного зрелища. Тысячи людей ходили, галдели, жили в этом новом и совсем непонятном мне жизненном измерении! Это была премьера. Голова шла кругом. Куда-то идём – и вот на мне пальто в крупную клеточку с накладными карманами, да ещё и с клапанами. Пальто на трёх пуговицах, с рыжим бобриковым воротником. В какой-то момент во мне сработал неизведанный до этого дня внутренний механизм, и радость от покупок превратилась в чувство неловкости. Почему-то вспомнился сюжет из сказки «Принц и нищий». Теперь я понимаю, почему это тогда произошло.
Не было в моей домосковской жизни понимания такого действа – дарить! Не было! И сегодня, когда мне дарят подарки, я испытываю чувство неловкости. Не привык я их получать… Всегда уходил от таких ситуаций! Мне шестьдесят! За два дня до юбилея «пропадаю». Встретил свой юбилей в устье Лиелупе, с бутылкой коньяка, солёным огурцом и парусом. По приезде на завод в кабинете меня ожидало много цветов и несколько бутылок хорошего коньяка! Ну не люблю эти «затасканные» слова на днях рождения! В детстве в семье не случалось, в отрочестве были другие заботы. Я уже писал, что многие мои привычки из детства!
Весь в обновках я шёл рядом с отцом по Красной Площади. Всё на мне «искало» свои места. Я был какой-то весь другой, «новый». Всё жало, поджимало, «не садилось»! Больше всего было жалко кирзовые сапоги с голенищами в гармошку, которые, как я считал, придавали мне особый шик. Москва ломала не только мировоззрение, но и привычки. Из ГУМа мы пошли к мавзолею.
Люди простаивали у мавзолея долгими часами в снег, дождь, мороз, чтобы отдать дань уважения двум своим великим вождям – Ленину и Сталину. С их именами созидали, воевали, умирали, с их именами мы росли. Их имена были в названиях городов, колхозов, заводов, улиц, площадей, паровозов, танков, самолётов, пароходов. Сталинские соколы. Сталинские артиллеристы. Сталинские удары. Сталинские пятилетки. Поставленные цели звучали ясно, чётко, понятно. На каждой стене, на каждом фасаде – лозунги. В каждом парке, сквере – памятники. Мы засыпали и просыпались с их именами. О Сталине говорили везде. Он говорил мало. Сталин был бог, даже больше, чем бог!
Иногда я заглядывал в библию в поисках ответа, что такое Бог. Читая текст на церковно-славянском, не понимал значения слов, с трудом улавливал смысл. Зачем это? Аз есмь? На мои многочисленные «почему» бабушка отвечала: «Все это потому, что бы ты задавал мне такие вопросы» и долго объясняла причины такого написания, и что такое Бог. И добавляла: «Бог в душе!» «А где душа, бабушка?» И она долго рассказывала о душе. Многого не понимал. Довольными оставались оба.
Со Сталиным всем всё было понятно! Он всех нас ведёт к светлому будущему – к коммунизму! Коммунизм после разъяснения на уроках тогда понимали просто: всё будет бесплатно, от каждого по способности и каждому по труду!
«А если у кого-то не будет способностей?» – как-то спросил я на уроке?
«Ваша задача хорошо учиться и тогда будут способности и быстрее наступит коммунизм», – ответила классная руководительница Зинаида Горохова.
Представьте наши фантазии в те послевоенные годы! И чего только мы не покупали!
Дедушка Ленин в моем октябрятском видении был добрым человеком, который отовсюду смотрел мне в глаза и улыбался. Как-то я умудрился спросить, почему маленький Ленин похож на девочку. На меня тут же зашикали. Помните этот значок? Белокурый образ юного вождя мирового пролетариата, который мы носили с гордостью у сердца. Будучи пионером, спросил на уроке географии, почему памятник Ленину с указующей рукой сориентирован на запад, в сторону наших врагов, злобствующих капиталистов?
Тогда о многом говорили шёпотом. Это были времена, когда за анекдот о Сталине судили и давали до 25 лет лагерей. По ночам Николай слушал радиостанцию «Голос Америки», которая нещадно глушилась. Сквозь звуки, глушившие текст, что-то было слышно. Ручку настройки приемника чуть-чуть поворачивали – звук чистый. Через несколько минут «глушилка» ловила «вражескую» частоту волны и всё повторялось сначала. Я называл это соревнованием империалистического передатчика с социалистическим глушителем. Бабушка очень боялась этих ночных посиделок. Николай плотно прислонял ухо к приёмнику (он плохо слышал после контузии) и сидел до утра, иной раз засыпая у приёмника. Иногда приходила мама и выкручивала электрические пробки со словами: «Доведёте вы нас до сумы!» Её авторитет был непререкаемым.
Два дня в поезде и один день Москвы перевернул моё видение окружающего меня мира. Я шёл по Красной площади. Впереди был мавзолей. На нем было написано ЛЕНИН – СТАЛИН.
Пройдёт немного времени и надпись на мавзолее будет уничтожена. Последующий вождь будет делать всё, чтобы уничтожить память о Сталине, а последующий за ним, уничтожит вчерашнего, которому молились и рабски поклонялись по утрам, а вечерами за бутылкой водки, «ставили его к стенке». Я был современником этих вождей и этот абсурд разворачивался после смерти очередного вождя и народ верил новым вождям и клеймил позором вчерашнюю власть. «Этот придет и наведёт порядок!
Сталина на них не хватает».
Такие разговоры были частыми в кухонных дискуссиях. За бутылкой водки снимались и назначались руководители заводов, фабрик, начальники цехов, министры, отстраивался свой механизм управления… «Вот если бы там был этот… А тут одно ворьё… и куда только власть смотрит?» А утром шли на работу и молча строили коммунизм, каждый на своём рабочем месте. Молча.
После более чем двухчасового стояния в этой траурно- молчащей очереди мы оказались на прямой перед входом в мавзолей. По мере приближения к мавзолею внутреннее волнение нарастало. Ещё немного – и я увижу этих гениев, этих вождей мирового пролетариата. Картины рисовались одна за другой. Что там за этими гранитными стенами?
Всю остроту и пафосность в процессе приближения очереди ко входу в мавзолей создавал ритуал смены часовых. Всё размерено по секундам. Под первый удар курантов из Боровицких ворот выходит смена часовых. Подтянутые, стройные, словно вырубленные из гранита, чётко чеканя шаг, они двигались к мавзолею. Разводящий рубит шаг! Ритуал отточен. Молниеносное сложное действо с карабинами, сопровождаемое металлическим лязгом прикладов, касающихся гранитных плит. Особо поставленный строевой шаг с задержкой на доли секунд каждой фазы движения. Чёткий обмен постовых местами. Последний удар курантов! Часовые застывают на посту номер один! Всматриваюсь в лица часовых. Моргнут или нет? Ходила такая байка, что им запрещено моргать. «Сверлю» взглядом часового, сам не моргаю. Ни единый мускул не пошевелился на их лицах, пока я смотрел на них. Секунд через тридцать один всё-таки моргнул. Очередной спор наших кулдигских мальчишек разрешён. В то время много выдумок ходило о кремлевских часовых. Говорили, что на посту их гипнотизируют.
Никакой информации о великих тайнах Кремля и о жизни их обитателей тогда не было. Все было покрыто ореолом неизвестности! Это были всемогущие небожители! Люди, которые ещё при жизни становились памятниками! Сегодня, когда тайное становится явным, когда доступна информация об этих людях-памятниках, биографию которых, вступая в комсомол или в партию, ты должен был знать назубок, как таблицу умножения, должен был по иерархии перечислить их фамилии, знать, где они находятся в данный момент, где «куют» очередную дорогу к светлому будущему, стало известно, что всё это оказалось насквозь фальшиво!
А тогда мы искренне верили в них, ведущих нас в светлое будущее, к коммунизму! В какой-то момент нам упорно твердили, что соц