отки преступника или попался особо рьяный. Он навалился на меня по полной программе: «Кто? Откуда? Как фамилия? Где живёшь?» «Я еду из Москвы!» А может быть из Парижа? К допросу присоединился ещё один милиционер: «Документы есть?» «Да! Ученический билет».
Полез в карман ни ученического, ни проездного, ни билета, которые могли бы подтвердить мои слова. Наверное, где-то выронил. Стали меня стращать камерой: «Вот посидишь за воровство пару лет – поумнеешь! Разгуливает тут разная шпана!» И тут я сорвался. Наверное, это была истерика. «Звоните в Кулдигу! Найдите мою маму Глазунову! Её в городе все знают!»…
Через несколько часов я сидел уже в заводской «Победе», на которой приехала за мной мама из Кулдиги. В машине я мгновенно заснул. Когда подъехали к дому, я категорически отказался входить. «Николай на работе, заходи», – сказала мама и ушла на работу, оставив меня с бабушкой. Бабушка кормила меня и всё время плакала: «Ну как же так? Разве так можно? Слава богу, жив и здоров!».
Не задала мне ни единого вопроса о Москве. Я ел, слушал и, конечно, понимал, почему бабушка ни о чем не спрашивает меня. Я и сейчас, когда проезжаю Стенде, иногда останавливаюсь, захожу в здание вокзала. Металлическая печь стоит в том же углу, подхожу к ней, дотрагиваюсь, вспоминаю…
Бабушка постелила мне на своей «лежанке» и я заснул под её овчинкой, той самой, в которой она несла меня в 1941-ом году по Курземским лесам. Овчинка пахла незабываемым запахом дома.
Проспал я до обеда и проснулся от разговора мамы с бабушкой. Бабушка плакала. Прислушался. Шла речь о моей дальнейшей судьбе. Насколько я понял из разговора, мама договорилась с директором школы о моем дальнейшем проживании в школьном интернете для иногородних до окончания четвёртой четверти. Такого исхода событий я даже и предположить не мог! Сделал вид, что сплю! Когда мама ушла, я встал. Бабушка всё ещё плакала. На мой вопрос «что случилось? Почему ты плачешь?» бабушка мне всё рассказала.
И до этого, и уже потом по жизни, встречаясь с ней, часто слышал я от неё эту фразу: «Все глаза я с вами выплакала… И за что мне такая судьбина – чужбина?».
Её судьбе действительно не позавидуешь. Приехала встречать своего единственного внука, а её встретила война. Собрав какие-то мои вещи, после обеда я отправился к своему другу Алику Буданскому. В семье Алика я прожил несколько дней до приёма меня в школьный интернат.
Здание школьного интерната стояло на самом берегу Венты. Во время войны в нём находился дом терпимости. Двухэтажное деревянное здание было частично переоборудовано под интернат. В интернате жили ученики средней школы из района. Это здание стоит и сегодня. Теперь оно переоборудовано в очередной раз под квартиры и живет в этом здании мой одноклассник Леонов Толик. Увы! Он попал под машину и ничего не помнит и не узнаёт никого.
В интернате мне показали кровать и тумбочку в «мальчиковой» комнате. С тех пор на долгие годы меня будет сопровождать жилая зона под названием «общага». Весь комфорт, который можно выжать из комнаты в общаге, – это место поближе к печке и у стеночки, да тумбочку поновее, да одеяло потеплее! Как говорят ныне – картина маслом! Умывальник общий. Длинный желоб корытного типа с незабываемым запахом сырости, мыла и нечистот. Вода холодная. В комнате непреходящий запах съестного. В тумбочках у иногородних целый склад продуктов от копченого сала до варенья. Вечерами начинается обмен. Одна папироса – кусочек сала с хлебом. У кого не было ничего, а таких было большинство, курили окурки. Петлёй из травинки зажимался окурок и подносился ко рту той же травинкой. На пару затяжек хватало.
Вечно недовольный нами учитель черчения и латышского языка, он же воспитатель, Юрий Осипович. Длинный нескладный с плавающей походкой, вечно спящий на ходу, вечерами следил за порядком, который мы должны были соблюдать. Так и было до отбоя! После отбоя наступала ночная жизнь, в которой достойно выживали сильнейшие! Я был самым младшим, но не самым слабым. Наступало время борьбы за достойное место под солнцем. Время авторитетов. Время силы. Начиналась совсем другая жизнь.
К этому времени у меня уже созрело понимание, что я буду делать после окончания седьмого класса.
Русская средняя школа была в Кулдигском районе одна и в ней учились ребята из района, из Скрунды, из Айзпуте. Жили они в школьном интернате. По воскресеньям иногородние ездили домой, откуда приезжали «гружённые» авоськами с домашними продуктами. «Главным» продуктом в то время было свиное сало горячего или холодного копчения, лук, хлеб, сахар, варенье, консервы. С таким набором жизнь казалась вполне удавшейся. А был такой набор далеко не у всех.
Шла последняя четверть. Я заканчивал седьмой класс и был самым младшим в интернате. Интернат предназначался для учеников средней школы. В свои четырнадцать лет я был ростом под метр восемьдесят, мускулатурой не обижен и умел достойно постоять за себя. А после моей поездки в Москву во мне поселилась какая-то внутренняя жёсткость.
В те годы среди пацанов авторитет определялся силой. Вечерами после отбоя начинались игры. Самая безобидная – спящему выдавить тюбик зубной пасты в рот, а самая-самая – «велосипед»! Куски газеты засовывались между пальцев ног, газета поджигалась… Часто эти игры заканчивались кровавыми драками, а наутро как ни в чём не бывало – в школу.
После школы я заходил домой, когда там не было Николая. У нас с бабушкой был выработан условный сигнал, прямо как в фильме «Семнадцать мгновений войны», указывающий, что Николай дома. На подоконнике не было бабушкиной любимой герани. Однажды она забыла снять цветок. В последний момент, когда я был уже в коридоре, она успела предупредить меня. Бабушка кормила меня, давала что-нибудь с собой на ужин, и я уходил в интернат.
К этому времени у меня уже созрело понимание, что я буду делать после окончания седьмого класса. Учиться оставалась одну четверть. Мой друг, одноклассник Толик Карпеев, к этому времени уже бросил школу и работал на «Вулкане» помощником машиниста дрезины. Так в те годы поступали многие.
Школьная четверть пролетела быстро. Пришло время решений. В те годы семилетка считалась законченным начальным образованием, и надо было определяться, что делать дальше! Получив аттестат и «отгуляв» выпускной, я устроился учеником слесаря на завод «Вулкан». В июле мне исполнилось четырнадцать лет. Устроиться на завод помогла мама. Она в это время заведовала медпунктом завода.
Из школьного интерната я перебрался в общежитие завода. В комнате нас было двое – я и Иван Смирнов, один из моих учителей слесарному делу! Иван пришёл на завод после армии. Этакий сибиряк под два метра ростом! Учёба «слесарной жизни» и не только, шла ежедневно. Моя мама попросила Ивана присматривать за мной, а он и рад стараться! Моим личным временем был только сон!
Смотрите! Рабочий человек идёт!
До сегодняшнего дня у меня сохранилась трудовая книжка с первой записью, сделанной в 1954-ом году: «Принят в механический цех учеником слесаря».
Через три месяца последовала следующая: «Переведён слесарем 4 разряда». Начались мои трудовые будни. Утром я шёл на работу. В кармане лежал мой первый документ – заводской пропуск.
По дороге на работу заглядывал домой. Бабушка давала мне тормозок, так почему-то она называла бутылку молока и бутербродом с котлетами. На проходной предъявлял пропуск и гордо вышагивал по территории завода в механический цех.
Работал сокращённую рабочую смену как несовершеннолетний – шесть часов. После смены не уходил с завода, ходил по цехам и присматривался к работе станков и оборудования.
Моими учителями были два Ивана – Иван Смирнов и Иван Сердюков. Иван Смирнов недавно вернулся из армии и жил в общежитии, куда через две недели поселили и меня. Это богатырь, душа-парень, кулаки, как гири. Когда выпивал, спал двадцать четыре часа в сутки. Всегда улыбчивый, весёлый. Сердюкову было за тридцать. Он был женат, всегда очень серьёзен, рассудителен и считался лучшим слесарем-ремонтником завода. Слесарь-ремонтник по тем временам должен был уметь работать на токарном, фрезерном, шлифовальном станках, уметь работать электро- и газосваркой, иметь навыки работы в кузне. Учёба была серьезной, нелёгкой, но интересной.
Начальник мастерских, из пленных немцев, был более чем строгий. Его фразу «хороший инструмент и порядок на рабочем месте – залог успешной работы» я запомнил на всю жизнь! На рабочем месте ты должен был появиться за пятнадцать минут до начала рабочего дня, подготовить своё рабочее место согласно плану работы на текущий день и по заводскому гудку приступить к работе! После смены верстак должен был быть чистым, инструменты должны быть на своих местах. Станочный парк завода был довоенным, сильно изношенным и часто ломался. В первую смену работал весь штат механического цеха, во вторую на заводе оставался дежурный слесарь и электрик.
Сказать, что я работал с удовольствием – ничего не сказать! Я был счастливейшим из счастливейших! И сегодня, когда у меня в руках основной инструмент всех слесарей мира – гаечный ключ, и когда установлен диагноз и я шаг за шагом «иду» к больному «органу», я счастлив. Ремонтно-монтажные работы и сегодня доставляют мне большое удовольствие!
Нашу бригаду называли «два Ивана». Я шёл с ними рядом на вызов в цех с дежурным чемоданчиком инструментов в руках, гордо поглядывая по сторонам. Смотрите! Это я, рабочий человек, иду! Мне не хватало опыта, и я всегда очень внимательно присматривался к действиям моих Иванов. Сердюков прежде всего осматривал станок, обходил его со всех сторон, прислушивался к его работе, затем следовала команда: «Открой вот эту крышку». Неуловимое движение рук, иногда с инструментом, иногда без него. Что-то там покручивал, постукивал и станок оживал!
Часто случалось и так, что приходилось шаг за шагом станок разбирать, пока не добирались до поломки. Бывало, что одновременно выходили из строя несколько станков. Тогда работали все слесаря механического цеха. Это был аврал! После ремонта контрольный пуск станка. Какая это была гордость, да именно гордость, когда станок, побывавший в наших руках, вновь начинал работать.