тонкости производимых работ. Ацетиленовый газогенератор системы «карбид в воду» или «вода на карбид», кислородный баллон с давлением 120 атмосфер, два шланга от генератора и кислородного баллона и присадочный материал. Шланги присоединялись к горелке. Самым ценным были комплекты горелок под номерами. Каждый номер горелки предназначался под определённые толщины свариваемого металла. Самые тонкие изделия паялись с ювелирной точностью.
Вторым главным инструментом была твоя рука. Как в электросварке, так и в газосварке главное в процессе – правильный разогрев металла до нужной температуры. В электросварке это достигается зажиганием электродуги, что условно сродни короткому замыканию. Важно в мгновение, когда оно происходит, успеть оторвать электрод от металла, зажечь и удержать эту микродугу, поддерживая её горение в правильном режиме и направлении. В процессе сварки укладывается капелька расплавленного электрода в микрократер свариваемого металла. Упустил мгновение или дрогнула рука – микродуга «гаснет» и электрод прилипает к металлу. Особо сложная сварка– сварка в «потолочном положении». Тут нужна виртуозная работа рукой. Зазевался на доли секунды – электрод или прилипает, или расплавленные капли металла падают и попадают на одежду, прожигая её. Ожоги от расплавленного металла очень болезненны и заживают с трудом.
В моей сварочной практике было всё. Однажды на целине у ГАЗ 51 треснула рама в районе кабины. Машина стояла на ремонте и слесаря обнаружили её. «Николаич, завари!» Посмотрел – варить очень неудобно, практически вслепую! Надо приподнять кабину! «Ну, завари! Будь другом! Машину ждут!» И я стал им – другом!
Под верхней полкой рамы проходила трубка бензопровода, которую я не заметил: всё было забито засохшей землей. Удар электродом, резкая боль и передо мной стена огня. Выливаясь, горит бензин, горит и перчатка на моей руке. Я в смотровой яме.
Понимаю, что ещё несколько секунд и начну гореть. Набрасываю на лицо маску и сквозь сплошную стену пламени мигом – в другой конец ямы и наверх. В сварочном боксе кислородные баллоны, ацетиленовый газогенератор. Это опасно! Мысли работают чётко! Машину надо вытолкнуть из бокса. В это время кто-то уже набросил на край бампера трос.
Крики! Дым! «Сними со скорости! Ничего не видно! Уходите! Рванет! Сколько бензина в баке?» Машина на площадке. Пенные огнетушители сбили пламя с бензопровода. Горит деревянный кузов. Ещё минута. Всё! Пожар потушен. И только теперь почувствовал жгучую боль на правой руке! Все отделались лёгким испугом! Повезло – бензобак был полным! Ожог на руке заживал долго.
Часто пробка падала и тогда неуставной лексикон, которым мы владели с детства, звучал по-взрослому.
Самой трудной и самой ответственной работой была работа по аварийной замене контрольных баббитовых пробок в котлах заводской кочегарки. Случалось это, когда кочегар по пьянке забывал держать нужный уровень воды в котлах. Баббитовая вставка в контрольной пробке расплавлялась, и вода заливала и гасила топку. Для замены надо было влезть в топку, ключом вывернуть прогоревшие пробки и ввернуть новые. Топка были футерована шамотным кирпичом и остывала долго.
Меня, как самого молодого, одевали в асбестовую робу. На руках асбестовые перчатки, лицо смазано вазелином, на глазах очки, которые уже через несколько секунд запотевали, и через них почти ничего не было видно. Меня проталкивали сквозь дверцу в топку. Лёжа на спине и отталкиваясь пятками, я подползал к пробке, набрасывал наощупь гаечный ключ. На ключ «надевал» трубу для большего рычага и тут уж как повезёт. Иногда с первого раза открутить пробку не удавалось, но и продержаться в этой жаре более трёх минут было невозможно!
Вылезал, отдыхал, меня обливали водой и по новой в топку. Новую пробку надо было вкрутить в котёл. В толстенных асбестовых рукавицах попасть на виток резьбы было трудно. Часто пробка падала из рук и тогда неуставной лексикон, которым мы владели уже с детства, звучал по-взрослому. Удалось. Затем гаечный ключ. Закручиваешь. В топке жара. Пот заливает лицо, ничего не видно, всё делаешь наощупь. Готово! «Проверь, хорошо ли дотянул по резьбе», – в топку кричит Иван. Ещё раз проверяю! Есть!
Завод всё это время простаивал. Основное оборудование, сушилки, прессы работали на пару. Если это случалось днём, то весь город знал, что опять кочегар по пьянке прозевал воду. Не было пара – не было и гудка, по которому жил завод и ориентировался весь город. Гудок оповещал о начале рабочего дня, о начале обеда, об окончании смены. И вот новые пробки установлены! Контрольный залив воды в котлы. Течи нет. Кочегар поднимает давление. Вентили открываются и пар – эта живительная энергия, «разбегается» по паропроводу к оборудованию, в распарочные водоёмы, прессы.
Жизнь на заводе входит в обычное русло. Иду в душ. На сегодня мой рабочий день закончен! За эту работу к основной зарплате я получал премию и благодарность.
Я всегда залезал в кабину старого списанного лесовоза…
Надо сказать, что работали мы тогда по шесть дней в неделю. Рабочий день у меня как у несовершеннолетнего был шесть часов. Обедали тем, что приносили из дома. Часто по дороге на завод заходил домой, и бабушка мне давала с собой обед – «тормозок». Интересна этимология этого слова. Тормозить в работе – обедать.
На обед бабушка давала хлеб, сало, варёные яйца, огурцы, помидоры. Кусочки сала нанизывал на проволоку и жарил в горне кузницы, по примеру нашего кузнеца.
Кузнец был виртуозом своего дела. За «золотые руки» и прощали ему все грехи. А грех у него был один. После обеда он засыпал на пару часов и разбудить его было невозможно. Долгое время не могли понять причину этого послеобеденного сна. Происходило следующее. На обед кузнец жарил кусок мяса в горне. Садился у наковальни, накрывал её газетой. На наковальне хлеб, лучок, огурец мясо. Всё это он аккуратно нарезал своим перочинным ножом на маленькие кусочки и не спеша обедал. Запивал он свой обед молоком и засыпал. Как потом выяснилось, в бутылке у него был самогон, подкрашенный молоком.
У каждого было своё излюбленное место для обеда и послеобеденного отдыха. Я всегда залезал в кабину старого списанного лесовоза. Располагался на продавленном сидении и «уезжал» в мыслях куда-то далеко. Заводской гудок возвращал меня к реалиям дня. Обед закончен!
Работа! Бегом в цех на рабочее место.
Ты рабочий человек. Это тогда звучало и произносилось с особой гордостью.
Мне нравилось работать на участке капитального ремонта оборудования. Станки и оборудование периодически выводились на капитальный ремонт согласно ремонтному графику. Станок разбирался, снимались все узлы и агрегаты. Процесс разборки и последующей сборки был глубинным познанием слесарного дела. Шестерёнки, подшипники, шатуны, вкладыши, шпонки, валы, коромысла, раскладывались на рабочем столе в определённом порядке, промывались в солярке и тщательно протирались ветошью. Проводилась «ревизия» – определение технического состояния. Двумя Иванами принимались технологические решения. Важна была обратная память сборки станка. Очерёдность разборки отмечалась рисками, специальными отметками. И когда станок, возрождённый нашими руками, «вставал в строй», гордость была немереной!
Рабочий комбинезон, который мне выдали в первые дни, блестел тем специфическим блеском, который приобретает рабочая одежда после длительного контакта с соляркой, машинным маслом и тавотом14. Путь с завода я проделывал, как заправский работяга. Наносишь на лицо руками пару масляных разводов и идёшь домой, поглядывая на идущих мимо. Обращают ли на тебя внимание? Смотрите! Рабочий человек идёт! С особой гордостью я вышагивал, когда на пути встречались бывшие мои одноклассники. О чём-то меня спрашивали, о чём-то спрашивал я. В разговоре появился профессиональный сленг, щедро разбавленный нецензурной лексикой, без которой не проходил ни один «производственный процесс». Какая-то необъяснимая важность «сидела» во мне и сопровождала эти встречи. Мы были уже с ними на «разных полюсах», по-другому и не могло быть. Детство заканчивается в тот момент, когда ты полностью осознаешь степень своей ответственности за порученное тебе дело! Ты рабочий человек! Это тогда звучало и произносилось с особой гордостью!
Домой я заходил редко. Дом становился для меня чужим. Самым близким человеком оставалась бабушка. Какая-то недетская обида поселилась во мне с тех пор, когда я услышал от мамы слова, перевернувшие всю мою жизнь: «Ты взрослый мальчик, ты должен понять…». Побег в Москву… Встреча с отцом… Слова его жены: «Ты взрослый мальчик, ты должен понять…»
И я старался быть взрослым! Жизнь ставила передо мной новые задачи и заставляла решать их, увы, не всегда правильно.
Среда, в которой я оказался, постепенно формировала во мне привычки взрослого человека. На первые зарплаты я купил себе костюм, туфли, галстук и шляпу. Шляпы была в топе моды. Стал ходить на танцы!
В Доме культуры на танцах играли джаз. Биг-бенд под руководством саксофониста Зераховича на республиканских смотрах занимал призовые места.
Танцевали под неувядающие мелодии из трофейного фильма «Золотая Симфония». Переход от невосприятия танцев до их увлечения ими был быстрым. Никто меня танцам не учил. Врожденная пластика, музыкальный слух и чувство ритма делали своё дело. Мне нравилось танцевать! В танце важно уметь чувствовать свою партнершу, её готовность к импровизации, взаимную слаженность в движениях. Лёгкость партнера в танце очень важна. На танцевальных вечерах я присматривался к девочкам, которые хорошо танцевали. Как только начинала звучать музыка, я шёл приглашать одну из них, обязательно хорошо танцующую, пока площадка была свободна.
В то время, интереса к персоналиям у меня не было. Увлекал сам процесс танца. Пол был паркетным и мы «летали» в вальсах, танго! Особенно мне нравился шаг вальса бостона, этакое ритмичное, плавно замедленное скольжение в ритме мелодии, лёгкое взаимное касание ног. Пируэты, направление которых принималось в доли секунды, и твой партнёр, с которым ты единое целое, скользил с тобой в единении ритма и музыки.