Когда объявляли «белый танец», я уже знал, кто меня пригласит. Как правило, это был вальс. Звучат первые такты, и мы уносимся скользить по паркету. Минута – и уже весь зал в вальсе. Пируэты «сжимаются». Ты выискиваешь ещё свободные уголки в зале! Ещё десяток секунд! Понимаешь, что дальше танец превращается в топтание на одном месте. Извиняешься! И с взаимного согласия, провожаешь свою даму на место. После танцев разрешался, как правило, кулаками очередной конфликт, возникающий из-за ревности.
Уже потом, через несколько лет, живя в Риге и приезжая на выходные домой, шёл на танцы, специально надевая на палец обручальное кольцо, которое нашёл, ныряя на водопаде. Приезжал на один день только потанцевать! Девочки меня не интересовали, они для меня были лишь партнёрами по танцам.
Почему это происходило тогда так? В то время я об этом не задумывался. То ли потому, что в какой-то переходный момент, когда общение с девочками сводилось к дерганью за косички, другому не научился, или не захотел? То ли потому, что работал в мужском коллективе и не общался с девочками? То ли потому, что где-то глубоко и больно сидела обида на маму, то ли под воздействием клятвы, данной нашим «триумвиратом»: «Не пить! Не курить! Не жениться! Жизнь посвятить морю», когда жгли палец над свечой в знак решимости и сделали наколку – якорь, тот самый на левом запястье, который держит меня на плаву всю мою жизнь! Где-то в глубине души я думал о неизбежности, вернее необходимости, создания семьи. Тот поведенческий принцип в моей семье, который был у меня перед глазами, сформировал во мне отрицание. Всё, что я видел в своих семейных отношениях, в семьях моих друзей и вокруг меня было не лучше. Был ли это послевоенный синдром провинциального латышского городка, с появившимися в нём русскими семьями, как социальный срез того общества, или это было присуще послевоенному обществу с усталой от войны моралью? Работа. Выходной. Водка. Скандалы. Так было.
Справедливости ради надо сказать, что в латышских семьях, в том числе среди детей, отношения были толерантными, уважительными. Пьянство и скандалы в семьях тех же рабочих-латышей было редкостью. Поведенческий стиль тех времён у латышей в городе – это ярко выраженный культ семьи. На выходные дни празднично одетые родители с детьми шли в церковь. После церкви гуляли по городу. В моей семье, в семьях своих сверстников такого я не помню. К этому времени я уже стал курить, иногда выпивать. Перед танцами со своим другом Толиком Карпеевым распивали по «мерзавчику» у колонки, запивали водой и шли на танцы.
Толик был одержим драками и драться умел. Всё происходило моментально. Толик подлетал к выбранному объекту. Взлохмаченный, конопатый, невысокого роста. «Ты чё? Ты чё?» Следовал взмах. Короткий удар. Бить он умел. Объект на земле. Дело сделано.
Я не отставал. Объект выбирал ещё во время танца. Толкнул? Не извинился? Увёл намеченную партнёршу?
Надо сказать, что дрались в основном с латышскими ребятами, между собой редко. «Врезали», как мы считали, за дело. После драк мы расходились. Я – в общагу, а Толик – домой.
Если случайно в городе встречался с мамой, и я в это время курил, она демонстративно переходила на другую сторону улицы и делала вид, что не замечает меня. Иногда объяснялась со мной: «мне стыдно за тебя, сын». Я молча выслушивал и уходил. Через насколько лет, когда я приезжал домой из Риги, отношение мамы к курению изменилось. По приезду я пижонил – курил папиросы «Золотое Руно» и часто мама мне говорила: «Дымни! Эти папиросы курил твой отец».
В свободное время много читал. Благо, что все «новинки» всегда были в городской библиотеке. На некоторые из них надо было записываться в очередь. Помню, в этот период сильно увлёкся фантастикой и военной тематикой. Пробовал писать сам военные рассказы, иногда читал что-то друзьям. Спрашивал: «Ну как, понравилось?» Отвечали по-разному. Я не говорил, что это мои рассказы. Иногда накатывала тоска по дому. Часто, когда шёл с работы, останавливался у дверей нашего дома.
Хотел зайти… и шёл дальше.
У меня появилось много новых, намного старше меня, друзей. Одноклассники, которые продолжали учиться в школе, постепенно выпадали из круга общения. Неизменным другом оставался мой Санька Кузьмин – балагур и «сердцеед». Он писал лирические стихи, а я погружался в другой мир – технический.
В такие моменты минутная тирада на «великом русском», а то и одно ёмкое слово могло расставить всё и вся по своим местам!
Начиналась реконструкция завода, приходило новое оборудование. Демонтаж старого, монтаж, наладка. Пробные пуски! Удачи и неудачи! Споры! С Иваном Смирновым рассуждали о предстоящей завтра работе, иногда спорили за полночь! Всё это целиком и полностью занимало тогда мой ум.
Бригаде «двух Иванов» поручили очень ответственное дело – изготовить и смонтировать транспортёр, подающий брёвна с распаров (так назывались водоёмы с горячей водой, в которых намокали брёвна) прямо к лущильным станкам. Длина нового транспортера по проекту была около 200 метров. До этого брёвна в лущильный цех доставляли на дрезине. Рельсы пересекали проезжую часть улицы и на этом участке дороги часто случались аварии.
Часть нового транспортёра должна была проходить под проезжей дорогой и зданием заводоуправления. Это представляло собой весьма серьёзные технологические трудности по прокладке транспортёра на этом участке. Этакий «метрострой Кулдигского уезда», как шутил Иван Сердюков. Почти полгода наша бригада собирала и монтировала этот транспортёр. После запуска транспортёра дрезину «ушли на пенсию» и она доживала свой век на задворках завода. Уже давно нет завода, но фрагменты этого транспортёра ещё недавно были видны. Приезжая в город, я бродил по развалинам завода и вспоминал…
Сердюков спокойный, всегда уверенный в себе. Эти качества присущи профессионалам «всех мастей» в среде себе равных. Иван всегда фонтанировал идеями! Я по своей неопытности часто дожёвывал идеи Ивана в общаге в спорах со вторым Иваном. Наконец, решение принималось, и службы завода начинали процесс обеспечения необходимыми материалами и комплектующими.
Начиналась работа. Производственный процесс, если что-то шло не так, сопровождался соответствующим рабочему моменту лексиконом, который во все времена являлся и сегодня является «неотъемлемой и важной составляющей» успеха.
Этимология слова «мат», как и история его происхождения, имеет множество разночтений. Корни его восходят к славянским заговорам. Так в трудные минуты обращались к магическим силам, которые содержаться в половых органах.
Во время ссор или дебатов Есть чудесный инструмент. От невежд до аристократов Мат – вот аргумент.
Я долгие годы «отслужил» управленцем первой руки на разноплановых производствах. Прошёл все ступени управленца от инженера-конструктора, начальника цеха, до директора. Задачи, подкреплённые ненормативной лексикой в постановочной части, всегда и во все времена успешно доводились до заблудших на всех управленческих уровнях.
Вспоминаются диалоги на ковре союзных министров. Спасало то, что министры, как правило, были выдвиженцами из директоров заводов, прекрасно знали весь производственный процесс и представляли себе, что происходит в «низах». Мы говорили на одном языке. Министр нефтяного и химического машиностроения Союза Селин был выходцем из нашей братии. Я с ним общался, когда он был директором завода «Сумыхиммаш», на производственном «трехэтажном». Случалось это, когда он срывал сроки поставок комплектующих, что ставило под угрозу выполнение плана, этакой «священной коровы» во все времена. Когда он стал союзным министром, те же несколько кратких и определяющих слов и выражений, исчерпывающе доносили информацию о состоянии дел и причинах их вызывавших. Как правило, это были срывы сроков поставки смежниками комплектующих изделий, зачастую вызванных отсутствием должной координации планирующих организаций того же министерства.
По тем временам мы были регламентированы в своих действиях и окружены «мириадами» бюрократических ограничений и запретов. Иногда целые союзные отрасли проваливались из-за самодурства на властных олимпах, далеких от законов экономики. Задачи-лозунги выдвигались безо всяких на то экономических обоснований, без координации с Госпланом, зачастую не обеспечивались ресурсной базой. Ещё хуже, когда «ресурсная часть», получаемая по кооперации от смежников, не соответствовала нормативам, а часто и задачам, стоящим перед производством. На решение этих огрехов «верхов» уходило время, срывались договорные поставки, завод работал в выходные и праздничные дни, вынужденно «гнали» план.
Ещё больший вред производству наносили так называемые социалистические соревнования от самых низов до самых верхов. И если в «низах» нарушались расчётные технологические режимы производства, что в конечном результате приводило к браку, зачастую скрытому на этапе выпуска изделий, то гонка за количеством за счёт качества (так называемый вал) в «верхах» создавала искажённое, ложное видение состояния дел в отраслях. Конечный результат этого извечного «догоним-перегоним» известен.
В такие моменты минутная тирада на «великом русском», а то и всего одно ёмкое слово, могла расставить всё и вся по своим местам!
А на флотах? Целая минута крепкого, сдобренного морем, «русского фольклорного» и два слова команды.
Народ у нас таким был и остаётся, понятливо-приученным.
Три месяца упорнейшего труда под аккомпанемент неувядаемого фольклорного. Так проходила эта «стройка века» на «Вулкане».
«Закупными» для транспортера были лишь четыре редуктора, всё остальное было нашим «самиздатом»! Помню это ощущение гордости, когда по транспортёру в цех «поплыли» под клубами пара пахнущие лесом распаренные брёвна березы! Я стоял гордый и счастливый.
В последующей жизни я часто испытывал эту гордость! Ты сделал это! Ты смог! А тогда, получив премиальные, мы сидели в городском кафе, как и пол