На наших глазах урожай превращался в горы преющего зерна. Урожай удался и был неожиданностью. Целина была абсолютно не готова принять и сохранить такое количество зерна. Машины свозили его на импровизированный ток под открытым небом.
«Перелопачивали» зерно вручную. С помощью транспортёрных лент и лопат грузили в машины и отвозили на станцию Сулы.
Дорога однопутка, вагонов не хватало. Путь в одну сторону был долгим. Железнодорожный путь – одна колея и на этой ветке «стояли» несколько совхозов. В эфире рации часто звучал производственный мат. Урожай был обречён. На наших глазах он превращался в горы преющего зерна. Помню этот кислый, специфический запах горящей пшеницы. Народ работал на энтузиазме и героических лозунгах в условиях антисанитарии, «жёсткого» быта, преодолевая извечное русское «авось». Зэки говорили, что в лагерях условия быта были лучше.
Умелая пропаганда делала своё дело. «Битва» за урожай продолжалась! На току зерно горело, а с полей продолжали его подвозить полными грузовиками. «Новоиспечённые» комбайнеры технику безвозвратно ломали.
Неумелая регулировка высоты хедера приводила к моментальным, невосстанавливаемым на местах, поломкам комбайнов. Часто комбайн использовался на полевых станах как транспорт – съездить на свидание в соседнюю бригаду километров за тридцать. Снимался хедер и вперёд. На комбайне умещалось человек двадцать, если не больше! Часто эти ночные поездки заканчивались авариями – поломками.
Уборка затягивалась из-за неожиданно высокого урожая. Хлеба, перезревшие на корню, под палящим солнцем и степными знойными ветрами осыпались. Истое время начала уборки прозевали. Тут нужен опыт. День начала уборки определялся «вручную».
Часто в киножурналах того времени были кадры, на которых колос берётся в руки, разминается. Так определялась готовность зерна «покинуть» колос. Чуть прозеваешь и оно при малейшем касании осыпалось! Слишком поздно было принято решение косить на «свал». Свал, это когда колосья только срезают и укладывают в валки. Через некоторое время начиналась «подборка». Комбайн «захватывает» скошенные валки «подборщиком» и обмолачивает их.
Людей не хватало. Остановили и мою автопередвижку, а меня поставили на комбайн СК-3 к зэку помощником комбайнера. Дядька оказался классным. На перекурах на мои вопросы почти никогда не отвечал. Покурив, аккуратненько укладывал окурок в тряпочку. На вопрос «зачем?» он ответил: «Привычка».
Работали в три смены. Ночевали на полевых станах в армейских палатках, спали на матрасах. Все сроки нашего пребывания на целине давно прошли. Вопросы к нашим комиссарам оставались без ответа. Конечно же, мы понимали всю трудность создавшего положения, но в то же время видели всю безалаберность и безответственность, происходившие на целине с первых же дней нашего пребывания. Создавалось впечатление, что первым действом просто забили кол и прикрепили к нему табличку совхоз «Степной», потом провели посевную, забыв, что урожай надо будет и убирать, и хранить. Ни подъездных путей, ни зернохранилищ, ни жилья.
Заканчивался сентябрь, ночи стали прохладнее. Наши комиссары «разогревали» нас «завтраками». Техника часто ломалась. Отношение к ней было, как и ко всему остальному, наплевательским. Всюду чувствовалась элементарная неподготовленность служб обеспечения.
«Ждите! Завтра привезут! Сделают! Нету! Не знаем!»
В октябре выпал снег и накрыл «сваленные» валки пшеницы. Периодически с лопатами в руках мы шли по заснеженной степи разгребать снег с валков. Ноги промокали. За нами шёл комбайн и подборщиком собирал валки погибающего зерна. Уборка практически остановилась. Настроение у всех было никакое.
В «камышовом» бараке поставили буржуйки. По взаимной договоренности места около них занимали отличившиеся в «битве за урожай» и отмеченные в регулярно выпускаемой стенгазете. Появилась должность истопника, который топил всю ночь. Дров не было, топили кизяком. Рабочая одежда поизносилась. Взятые с собой спортивные костюмы тоже. Быт становился «утомительным», появились первые заболевшие.
Мы, ежедневно «подогреваемые» нашими «командирами и комиссарами», делали каждый своё дело. Шутили, что «смело мы в бой пойдём и как один умрём…» – это про нас.
Неизвестно как долго бы это продолжалось, но случилось, что зэки днём подожгли бараки. Очевидцы рассказывали, что вспыхнули они одновременно, как спички. Пламя, гонимое степным ветром за считанные минуты «расправилось» с бараками, а заодно и с нашими вещами. Расчёт был верным – ночевать большей части комсомолят и зэков было негде…
Остались в чём были! Хорошо, что документы собрали в самом начале «битвы», и хранились они в совхозной конторе.
К вечеру подогнали автобусы, нас увезли на станцию Сулы, а оттуда ночью в Курган. Зэков там мы не видели. В Кургане нас ждала баня. После почти четырёх месяцев экономии воды из цистерны, солоноватой на вкус, которую пили, ею же мылись, на ней и готовили еду, – сказать, что баня радовала – ничего не сказать! После бани всем выдали чистое солдатское белье, б/у-шные23 солдатские бушлаты и ватные брюки.
В тупике стояли два пассажирских вагона, в которые нас и разместили. В вагонах нас уже ждали! «Погорельцы вы наши!», – шутили проводники. В вагонах тепло, пахнет чистым бельём, в титанах кипяток. Всем раздали хлеб, по банке свиной тушёнки, чай. Появилась и водка.
Днём следующего дня там же в вагонах под роспись, как и полагалось в стране строгого социалистического учёта, выдали зарплату. Как нам объяснили, зарплату начисляли по принципу оплаты труда в совхозах. Что и сколько мы, конечно же, не понимали, только денег народ получил много! Я получил как сварщик – очень много. Такие деньги я держал в руках первый раз в жизни! Первый раз в жизни я ощутил финансовую свободу.
Ещё уезжая, мы знали, что по возвращению на завод месяцы работы на целине будут оплачены по среднему. Было тогда такая опция.
Вечером вагоны подцепили к какому-то составу, идущему на Москву. Начинался путь домой, комсомольско-задорный с песнями, рассказами, впечатлениями.
На вокзалах у бабушек покупались «все вкусности» домашней кухни и самогонка. Комиссары поезда (была тогда такая должность) запрещали алкоголь «сквозь зубы», но «обмывать» нам было что. Туда ехали знакомые, оттуда влюбленные и даже несколько семейных пар.
В Москве «случилась» пересадка. Перед нами выступил какой-то ответственный комсомольский работник ЦК, закончивший своё выступление вручением памятных медалек. Опять повод.
Разместили нас в гостинице на окраине Москвы. Гостиница тоже была для меня премьерой! Уже не пружинные кровати. Ванная комната, мягкие подушки, одеяла в пододеяльниках, туалетная бумага, на каждом этаже дежурная, которая внимательно и добросовестно исполняла свои обязанности и старалась выполнить наши пожелания. Вид у нас был колоритный. Бушлаты и брюки у всех одного размера, раздолбанные вдрызг остатки обуви!
На следующий день для нас организовали экскурсию на автобусах, и по нашей просьбе сделали часовую остановку у самого модного тогда, только что открывшегося, магазина в Москве под названием «Синтетика».
Мода на нейлоновую ткань тогда только начиналась. Нейлоновые рубашки, немнущиеся брюки, куртки, «фиделевские» милитари-кепи и прочие «причиндалы». Магазин закрыли для посетителей, и целый час обслуживали только нас. Примерялось и покупалось всё от трусов, носков и обуви до зимних курток и шапок. Тут же, по мере покупок, оставляли в магазине то, что было на нас.
Помню, купил брюки, рубашки, куртку зимнюю военизированного покроя, ботинки и шапку с козырьком. Когда оделся, себя не узнал. Меня окрестили Фиделем. На целине я отпустил полную бороду. Эта кличка надолго прилипла ко мне. Наверное, я был похож на легендарного вождя.
Затем было прибытие, торжественная встреча в клубе завода, награждения. Указом Президиума Верховного Совета СССР всем вручили медаль «За освоение целинных и залежных земель».
Это была моя первая медаль за три месяца героически ненужного труда, что было очевидно, ведь большая часть урожая сгорела у нас на глазах.
Ещё долго эти события обсуждали между собой, вспоминая те или иные эпизоды уборочной кампании
1958 года. Вопросов было, как всегда, больше, чем ответов.
По приезде в Ригу были организованы многочисленные встречи с рабочей молодежью, так нас тогда называли. «Главные комсомольцы» видимо уже знали о многом, что творилось на целине. В поздравительных речах они дипломатично отмечали, что «дело новое»! Недочеты возможны! И, конечно же, дали понять, что не стоит акцентировать в своих рассказах «мелкие недочеты». Громко о таком говорить было тогда не принято.
Вопросов было много, ответы очевидны, но почему так происходило, тогда об этом вслух говорили редко. Сейчас на месте совхоза «Степной» Казахское море.
Иногда я смотрю на эти медали и вспоминаю. На аверсе, комбайн СК 3, комбайнер, вдали элеватор, на реверсе в лучах восходящего солнца колосья созревшей пшеницы, серп и молот – символ труда и созидания!
Ещё вчера была война. Шёл двенадцатый послевоенный год. Заканчивались и мои детские и производственные «университеты»! Сколько их ещё будет впереди?
Впереди была взрослость!
ЭПИЛОГ
Сегодня 28 декабря, канун нового 1923 годa. Время когда принято подводить итоги, строить планы на будущее! Сегодня я завершил работу над автобиографической книгой «Вчера была война», которую я посвятил моей маме, Глазуновой Нине Сергеевне, бабушке Глазуновой (Соколовой) Марии Порфирьевне, которые прошли весь ужас оккупации, и родителям моего отца Быховским Абраму Марковичу и Хане Хаймовне. Могила их неизвестна! Память о них вечна!
Как сложилась судьба моей семьи? Через несколько лет после описываемых событий вся семья переехала жить в Молдавию в город Оргеев. Там жила вся семья Николая Васильевича Ерохина. Мама до ухода на пенсию работала в городской поликлинике. Николай – главным бухгалтером на табачной фабрике! Моя сестричка Инна училась в школе, а бабушка, как и все бабушки, вела домашнее хозяйство. Я приезжал несколько раз к ним в отпуск и расспрашивал важные для меня детали первых дней войны, но заканчивались эти рассказы всегда слезами…