Тюрьма явно не была приспособлена для такого количества людей. Через несколько дней медикаменты выделили и мне вменили в обязанность лечить наших женщин, которые содержались в двух камерах. Маму определили работать на кухню.
Начались наши тюремные будни с ежедневными, тщательно продуманными ритуалами досмотра, унижающими человеческое достоинство. Мужчины-евреи окончательно исчезли со двора. Это был июль месяц, начало первых массовых расстрелов у маяка и парка Райниса. Прогулки в тюремном дворе возобновились. После каждой следовал унизительный досмотр.
Особой ненавистью отличались две пожилые надзирательницы. Досмотр они проводили с особым цинизмом.
26 июля 1941 года после полудня ты благополучно появился на свет, увы, тюремным, как шутили в камере наши женщины. Роды прошли на удивление легко. Принимали их в тюремном лазарете.
Когда я увидела тебя, на меня смотрели глаза твоего отца. Они и сейчас смотрят на меня, всегда почему-то грустные. От всех переживаний молока у меня не случилось. Кормила тебя своей грудью Аня Бойцова. У неё за три месяца до начала войны родилась дочка. Так в тюремной камере началась твоя жизнь. Из носильных вещей бабушка Мария сделала несколько пелёнок и устроила, как она говорила, тебе «лежанку» в самом светлом месте камеры у окна.
Через несколько дней одна надзирательница принесла матрас. Да, были и такие. Мы видели, что они нам сочувствуют. На удивление, ты оказался тихим и спокойным мальчиком. Вместо соски была марлечка с картошкой. Потом кто-то из надзирательниц принёс соску. Пеленки стирали у общей раковины, сушили мы их с мамой ночью на себе. Иногда из камеры кого-то уводили. Назад они не возвращались.
О том, что мы с мамой пережили в тюрьме вспоминать трудно. Какое провидение спасало нас от неминуемой гибели? Кто-то помогал нам, чем мог, кто-то относился с нескрываемой враждой. Прошло два месяца. Нас оставалось в камере девять человек. В один из октябрьских дней без всяких объяснений нам вручили аусвайсы, вывели за ворота тюрьмы и объявили, что мы свободны, предупре див, что должны еженедельно приходить в городскую управу и отмечаться. За воротами тюрьмы мы оказались в том, что на нас было в июне».
Убирайтесь жить в свою Россию! Это квартира моих родственников.
«Чужая страна. Чужой город. Чужие люди. Языка мы не знали. Что делать? Как и где мы будем жить?
Мы уже понимали, что находимся в глубоком тылу на оккупированной территории. По имеющейся у нас информации немцы уже были под Москвой.
Мы решили пойти по старому адресу на улицу Республиканскую 23, где мы жили до войны. Город трудно было узнать – развалины, пустые глазницы окон. Людей на улице мало. По неубранным тротуарам ветер гонит мусор.
На удивление наш красавец-дом уцелел, только кое-где вместо оконных стёкол была фанера. Дверь в квартиру открыла наша старая знакомая по госпиталю, одна из вольнонаёмных работниц. Латышка, она неплохо знала русский язык и до войны заходила к нам в гости.
Встретила она нас с нескрываемым раздражением. «Можно, пока мы что-либо не найдём, поживём тут?»
Последовал отказ в жесткой форме: «Убирайтесь жить в свою Россию! Это квартира моих родственников!»
«Позволите взять какие-то детские и свои носильные вещи, детскую коляску?»
Перед войной мы с твоим отцом купили тебе детскую коляску, кроватку, разные игрушки. Ничего этого, как и многого другого, в квартире уже не оказалось. Взяв что-то из зимней одежды, мы вышли на улицу.
Куда идти? Время стремительно катилась к вечеру. Решили пойти в сторону озера. Аня вспомнила, что у озера были сараи с лодками и рыбацкими снастями. Нам повезло! На улице, идущей параллельно озеру, мы встретили женщину, которая убирала опавшие с деревьев листья. Поздоровались. Женщина оказалась дворником. Она сразу догадалась, что мы русские.
Как могли, объяснили ей наше положение. На наше счастье, она немного понимала по-русски. После недолгих раздумий женщина показала нам пустующий деревянный домик, стоящий на самом берегу озера: «Тут с начала войны никто не проживает, поживите пока».
Огромное спасибо этой доброй женщине! Она принесла соль, спички, какую-то еду. Затопили печку. После тюремной камеры эти две комнаты с кухней были для нас раем! Самым большим подарком судьбы была золотая цепочка и серьги моей мамы, которые она в первый день войны зашила в свою овчинную шубу, которую она взяла, уходя из квартиры. На следующий день с помощь всё той же доброй женщины серёжки удалось продать.
На эти деньги мы и жили первое время, покупая продукты на базаре. Надо сказать, что благодаря бабушкиной мудрости и её житейской хитрости мы и выживали в эти дни.
Моя мама, староверка Соколова Мария Порфирьевна, умела, как говорят, варить суп из топора. Кто-то из соседей помогал нам, чем мог. Всегда помню о них и говорю спасибо этим людям! Кто-то относился с нескрываемой враждой. Я уже запомнила часто произносимое в наш адрес слово – krievietes.
Мы старались как можно меньше выходить в город, и всё же за это время несколько раз нас останавливал патруль. Проверив наши аусвайсы, отпускал. Труднее всего было с вами. Молоко у Ани закончилось ещё в тюрьме и для вас приходилось готовить отдельно. Спали вы в одной кровати, и, как только просыпался один из вас, тут же просыпался другой, и оба начинали плакать.
Недалеко от нашего домика стояли рыбацкие лодки. Рано утром рыбаки уходили на лов и к вечеру возвращались всегда с уловом. Часто мы помогали артельным чистить пойманную рыбу, и нам перепадало на уху. Впереди была зима, и мы понимали, что выжить нам в этом, уже чужом для нас городе, будет трудно.
На семейном совете было принято решение выходить из города. Мама рассуждала так: из города выберемся, на хуторах люди добрее, авось кому и сгодимся – земля всегда ждёт рабочие руки. В той обстановке это было более чем смелым решением. Аня Бойцова решила остаться в городе. На руках у неё была малютка Светочка, твоя молочная сестра».
После войны Аня перебралась жить в Калиниград. Через год они приехали к нам в Кулдигу. Я помню эту встречу. Тогда же я познакомился со своей молочной сестричкой Светой. Света была красивой, белокурой девочкой, копией своей мамы. В те годы меня мало интересовали те события, а тем более девочки.
Следы недавних боев встречались вдоль дороги на каждом шагу.
«Был конец октября. Готовились к дороге. Насушили сухари, у артельных просили за работу рыбные консервы. Бабушка сшила из подручного материала что-то наподобие рюкзаков. Наша добрая соседка-дворник договорилась со своими знакомыми, которые приезжали на рынок торговать на телеге, что они нас вывезут из города, как своих работников.
Документы наши были в порядке. На выходе из города стояла полевая фельд-жандармерия. Никого не выпускали из города без специального разрешения. Но мы уже знали, что за определённую мзду женщин немцы выпускают. Отдали патрулю золотую цепочку и нас выпустили.
Через час наши благодетели были у себя дома, покормили нас, дали с собой продуктов. Посоветовали идти в сторону Айзпуте, объяснили какой дрогой идти лучше и мы пошли.
Осень только начиналась. День становился короче, вечерами было прохладно. Начинался новый этап нашей жизни. И опять впереди была неизвестность. Наш план был – наняться на работу. Мы знали, что в округе много хуторов и что там всегда нужны работники. Деревенские работы были маме не в новинку. Она всегда говорила: «Мир не без добрых людей! Авось сгодимся!». После встречи с нашими доброжелателями мы окончательно убедились в правильности своих планов. Шли морской стороной со стороны посёлка Гробиня. Следы недавних боёв были видны повсюду.
В одном из окопов я подобрала наган с неполным барабаном патронов, из-за которого через несколько лет вся наша семья чуть не погибла. В тот момент я не думала о возможных последствиях, я понимала лишь одно – у меня будет оружие! Стрелять я умела. Осознание опасности пришло намного позже». В дальнейшем только бабушкина смекалка спасла нас всех от неминуемой гибели. Бабушка часто рассказывала мне об этом случае. Немцы регулярно в одно и то же время приезжали на хутор за продуктами. Хутор «Чаняс» стоял на пригорке крайним на сельской дороге и округа хорошо просматривалась. Как только у соседнего хутора «Гайли» начинали лаять собаки, на нашем хуторе уже знали – едут немцы. По прямой через поля между хуторами было расстояние около километра. Когда появлялись немцы, собаки лаяли по-особому зло. Хозяин хутора говорил, что немцев они чуяли за версту.
Обычно немцы приезжали по воскресеньям, но случилось непредвиденное – немцы появились на хуторе внезапно. Найди они оружие!… По законам военного времени – расстрел на месте. Мама и Николай в это время находились на поле. Бабушка схватила наган, бросила его в горшок и посадила меня на него. Я плачу. Открывается дверь в комнату, входят немцы. Бабушка кричит: «Киндер ист кранк! Киндер ист кранк! Дизентерия! Дизентерия!»
Немцев как ветром сдуло. После их ухода бабушка взяла горшок, вышла к пруду и выбросила наган в пруд. Когда мы приезжали после войны на хутор, я просил бабушку показать место в пруду, куда она выбросила наган. Долгие годы, приезжая на хутор, я нырял в пруд, пытаясь найти его. Но пруд зарос, на дне было много ила. Наган и сейчас там лежит, наган офицера, который, вероятнее всего, погиб, выполняя свой воинский долг.
В семидесятые годы я встречался с хозяином соседнего хутора «Гайли». Называли его в округе Meduspēteris, что в переводе значит Медовый Петер. В Снепеле у него была самая большая пасека. Ульи в медоносное время он постоянно перемещал на специальных платформах по округе, и мёд был с разных цветений. Вся округа приезжала к нему за мёдом.
Был он уже в возрасте и жил один. Дети его учились в Риге. Когда я уже взрослым приехал к нему на хутор и рассказал, что я и есть тот мальчик из семьи, которую хозяин хутора «Чаняс» Фогель принял во время войны, он не удивился, пригласил к себе в дом.