Рабинович
1
Повстречался ему некий господин и сказал ему: «Если глаза не обманывают меня, ты – господин Кумар?» Сказал Ицхак: «А как зовут господина?» Сказал тот господин: «Как зовут господина, должен знать ты сам». Сказал Ицхак: «Голос узнаю, лицо не узнаю. Рабинович?!» Сказал Рабинович: «Неужели я настолько изменился, что трудно меня узнать?» Посмотрел Ицхак на него и сказал: «И правда. Ты не изменился, но сдается мне, что ты не курил раньше?» Пожал плечами Рабинович и сказал: «Я… не курил?!» Сказал Ицхак: «Во всяком случае, не черные сигары». Сказал Рабинович: «В этом ты прав, друг мой». Подумал Ицхак: вот ведь он говорит, в этом ты прав. Это значит, в другом – я был не прав. Впрочем, по его лицу не заметно, что у него есть на меня обида. Наоборот, он приветлив со мной и даже поцеловал меня как друг.
Спросил Рабинович Ицхака: «Куда ты идешь? Если я не ошибаюсь, так кафе Лоренца тут рядом – зайдем и выпьем стакан прохладительного. Гром и молния, такую толстую ящерицу я не видел никогда в жизни, до чего она ловкая, подпрыгивает как черт и прячется за жалюзи! И она не понимает, что когда откроют жалюзи, то раздавят ее. Лоренц расширил свое кафе. Ты часто бываешь здесь?» – «Я?» – «С кем я говорю? Не с тобой?» Сказал Ицхак: «Я не живу в Яффе». Спросил Рабинович: «А где ты живешь?» – «В Иерусалиме». – «Значит, ты здесь гость? Чем ты занимаешься в Иерусалиме? Перекрашиваешь ханжей? Может, закуришь сигару?» Сказал Ицхак: «Я не курю». Спросил Рабинович: «Почему?» Сказал Ицхак: «Потому что не чувствую наслаждения от курения». Сказал Рабинович: «Человеку нужно воспитывать в себе умение наслаждаться».
2
Ицхак понял, что нет в сердце Рабиновича против него ничего. Напротив, относится он к нему с любовью, может быть даже большей, чем раньше. Если бы мы не боялись сравнений, то уподобили бы его старшему брату, покинувшему отцовский дом в тяжелую годину. А когда он вернулся, то был благодарен своему младшему брату, который остался и сберег дом.
Спросил Ицхак своего друга, когда они уселись в кафе: «Скажи мне, почему ты не писал нам ничего?» Улыбнулся Рабинович и сказал: «Нам, ты говоришь, то есть тебе и Соне. Что ты будешь пить – может, пива холодного? Скажу тебе правду. Все то время, что я бедствовал, я не хотел писать. А когда мое положение улучшилось, занят был поиском доходов. А ты думаешь, это легко, мой дорогой, содержать женщину? Женщины за границей не удовлетворяются куском хлеба и помидорами. Официант, две бутылки пива и соленые пирожки! Ицхак, бери и пей! Чему ты удивляешься?»
Ицхак сидел и не мог прийти в себя. Теперь, раз Рабинович женат, он не напомнит ему грех с Соней. Но все-таки, если спросит его, что он скажет ему? Сказал Рабинович: «Что касается моей женитьбы, расскажу тебе в другой раз. Я ведь намерен осесть здесь, и найдется у нас время поговорить». Спросил Ицхак Рабиновича: «Что ты скажешь о Яффе? Разрослась она? Ты видел Соню?» Снял Рабинович шляпу и, обмахиваясь ею как веером, сказал: «Видел я ее, видел. Изворотливая девушка. Из-за своей излишней изворотливости проскальзывает она у тебя между пальцами. Официант! Еще бутылку! Куда делся штопор? Теперь, мой дорогой, оставим госпожу Цвайринг. В любом случае не стоит нам быть неблагодарными. За здоровье, Ицхак, за здоровье!»
Ицхак припал к стакану и охладил свои губы. Ведь он говорит, не стоит нам быть неблагодарными, значит, он знает, что была у нас связь, между мной и Соней. Зажал Ицхак стакан в руке и подумал: нехорошо, нехорошо, что не вернулся я в Иерусалим и встретился с Рабиновичем. Поставил он стакан и сказал: «О многом хочу я расспросить тебя и не знаю, с чего начать». Сказал Рабинович: «Еще есть время у тебя. На самом деле я не знаю, зачем я вернулся в Эрец Исраэль, наверняка – только затем, чтобы осуществить на деле слова: союз заключен между Эрец Исраэль и человеком, и потому каждый, покинувший ее, в конце концов вернется». Сказал Ицхак: «Разве ты не жить сюда приехал?» Сказал Рабинович: «А для чего же? Не туристом же я сюда приехал? На сегодняшний день я не знаю, чем буду заниматься. Одни предлагают мне купить плантации под Яффой, другие предлагают миндальные сады в Хедере, а есть такие, что предлагают стать компаньоном одного столяра, который хочет расширить свое предприятие. Короче, много деловых предложений приготовили мне тут, но никому не приходит в голову, что этот Рабинович – специалист по торговле готовым платьем и, может быть, стоит ему открыть магазин готового платья. Да только не знания человека имеют значение, а деньги его. И Асканович, по своему обыкновению, поставил меня перед картой Эрец Исраэль и предложил мне земли на востоке и на западе, во всех уголках Эрец, как на ладони своей. А с другой стороны, он говорит, что стоило бы мне основать здесь новую типографию. И Асканский поддержал его предложение. Асканский говорит: в Яффе всего одна типография, а там, где есть одна, есть место для двух. Если один еврей ест хлеб, почему еще один не может присоединиться к нему для трапезы? И Аскансон согласен с ним, потому что писатели Яффы собираются издавать ежедневную газету и им нужна большая типография. И уже сочинил Мордехай бен Гилель план, чтобы отослать его в Одесский комитет, и доктор Лурье готов подписаться под планом, и нечего говорить о Людвипуле, который готов быть редактором газеты, однако не мешает, чтобы Усышкин поговорил с Шаем Бен-Ционом, ведь Шай Бен-Цион утверждает, что нет здесь писателей, ведь те, что считают себя писателями, – не писатели. В противоположность ему Дизенгоф – оптимист. Говорит Дизенгоф: есть писатели или нет писателей, вот я посылаю вам бочку чернил, а вы пишите, сколько вам угодно. И пришел ко мне Шенкин – с акциями гимназии… Официант! Счет! Видишь ты, Ицхак, много возможностей заработать приготовила мне Эрец Исраэль, да только все это не подходит мне. Раз так, что же я буду делать? Когда придет время, скажу тебе».
3
«Ахузат Байт» приступила к строительству домов. В один прекрасный день закладывает Реувен фундамент для своего дома, а в другой день закладывает Шимон фундамент для своего дома. Приходят – из Неве-Цедек и из Неве-Шалом, с Морской улицы и с улицы Говарда, из квартала Агми и из темных переулков, где нет света и нет воздуха, и приносят лепешки от Альберта, и вино, и газированную воду. Пьют, и танцуют, и поют. И рабочие выглядывают из песчаных завалов и радуются вместе с владельцами домов, и никто не различит, кто больше радуется: хозяин дома или тот, кто этот дом строит. Одни плачут от радости, а другие радуются сквозь слезы. Чего только не пережили они, пока не удостоились приступить к строительству Тель-Авива! Работники АПЕКа портили им жизнь, и маклеры меняли семь раз на день условия сделки, и чиновники турецких ведомств провоцировали каждый день конфликты, и каждый день обнаруживались «доброжелатели», которых нужно было ублажать взятками, чтобы не пошли они и не навредили. Сейчас стоят эти люди на этой земле, и строят для себя дома, и надеются и верят, что удостоятся жить здесь в мире и справедливости, и удостоятся увидеть возрождение всей Эрец Исраэль.
Некоторые будущие владельцы домов сами занимаются постройкой, а некоторые – заняты своими делами и передают строительство своих домов в руки подрядчиков, а подрядчики берут в компаньоны людей со средствами. Рабинович, прибывший с деньгами, согласился и стал компаньоном подрядчиков. Когда совершил алию Рабинович, товарищ наш, в Эрец Исраэль, прибыл он – обрабатывать землю; не ответила она ему – занялся он коммерцией. Увидел, что требуется вводить новшества, а хозяева его не хотят изменить своим привычкам, поэтому уехал он за границу, и усовершенствовался в своей профессии, и женился на богатой женщине, и вернулся в Эрец, чтобы извлечь пользу из выученного себе на радость и на радость Эрец. Не успел опомниться, как стал компаньоном подрядчиков. Когда уехал Рабинович, товарищ наш, за границу – уехал бедняком, когда вернулся – вернулся богачом, а если человек богат, он не должен искать прибыль, прибыль сама его ищет.
Рабинович забыл Соню. Уже понял Рабинович, что не создан человек, чтобы провести все свои дни и годы с девушками, не знающими, чего они хотят и чего желают. Рабинович забыл Соню, но Ицхака он не забыл. И хотя многие ищут его близости, он дружит с Ицхаком. И это очень странно, ведь Ицхак – ничем он не знаменит, нет у него ничего. Более того, то, что было общим для них обоих, то есть то, что связано с Соней, они не упоминают даже намеком. Зато беседуют на все остальные темы. И уже поведал ему Ицхак, своему другу, обо всем, что с ним было, и даже о том, что у него – с Шифрой, о том, как он привязан к ней, и о том, что остается ему только ждать милости Всевышнего.
Уже прошел не один год, как не слышал Рабинович имени Всевышнего, а сегодня слышит он имя Господа, Благословен Он, в каждой беседе своей с Ицхаком. Выходцы из Галиции вроде бы не отличаются от других людей, но как только захотят чего-либо, тотчас же уповают на Господа, Благословен Он, и не стесняются упоминать Его имя. Рабинович… нет у него ничего ни с Создателем и нет у него ничего против Создателя. Со дня, как оставил Рабинович свой город, вряд ли вспоминал он Его. Много у человека забот, и нет у него времени помнить обо всем. Однако нужно воздать Рабиновичу должное: помнит он о своем друге. Ради своей дружбы с Ицхаком он решил привлечь его к своей предпринимательской деятельности, передать ему малярные работы, с подрядом или без подряда, лишь бы было хорошо Ицхаку. И согласился Ицхак работать с ним, с подрядом или без подряда, лишь бы было хорошо Рабиновичу.
4
Остался Ицхак в Яффе еще день и еще день; надо было заняться расчетами, связанными с работой, и тому подобными делами. А Рабинович – человек занятой, и он задерживал Ицхака еще на день и еще на день. Стал Ицхак бывать у Рабиновича и обедать за его столом, потому что у Рабиновича, товарища нашего, широкая натура и он любит гостей. В прошлом, когда был Рабинович бедным рабочим и жил в шаткой развалюхе, он принимал гостей и угощал их тощим хлебом и чаем, а теперь, когда он хозяин богатого дома, предлагает он гостям пироги, и вино, и самые разные кушанья. И жена его любит, когда приходят гости, – ведь что остается ей, женщине, в странах Востока, кроме кухни и приема гостей. Вообще-то есть среди женщин и дельцы, и посредники, и комментаторы. Гильда Рабинович не принадлежит к их кругам и не хочет походить на них. Многим интересуются женщины, но ее интерес сосредоточен на ней самой и на ее доме.
Среди гостей Рабиновича ты встретишь также господина Оргелбренда. Господин Оргелбренд не бывает ни в одном из домов Яффы, но Рабинович сделал так, что тот не может не приходить к нему, а иногда даже обедать у него. И за обедом подшучивает Рабинович как над самим господином Оргелбрендом, так и над его начальником, директором АПЕКа. Говорит Рабинович: «Почему наш приятель Оргелбренд не женится? Потому что, если он женится и родит сына, вынужден будет почтить своего начальника и сделать его посаженым отцом, а потому он отказывается от женитьбы. И дай-то Бог, чтобы он не остался холостяком на всю жизнь».
И Соня Цвайринг бывает у Рабиновича, она и Гильда Рабинович питают друг к дружке чувство глубокой симпатии. Как-то раз увидела госпожа Рабинович, что у госпожи Цвайринг великолепные туфли, и спросила, кто здесь шьет для нее обувь. И привела ее Соня к одному маленькому сапожнику, выходцу из Гомеля, который изготавливает самую красивую обувь, лучшую, чем шьют все остальные сапожники в Яффе, и даже лучшую, чем шьют сапожники-греки, у которых заказывает обувь большинство женщин из Яффы и окрестных поселений. С тех пор подружились госпожа Рабинович и госпожа Цвайринг, и пригласила Соню госпожа Рабинович к себе домой. А Рабинович относится с уважением к гостям жены, точь-в-точь как и она относится с уважением к его гостям, даже к Ицхаку Кумару, хотя и удивляется: что нашел в нем Рабинович, чтобы так приблизить его к себе? И Соня согласна с ней, что иерусалимец этот – человек скучный. Вообще-то любой человек здесь – сплошная скука. А если скажет тебе кто-нибудь: вот ведь Хемдат не наводит скуку, скажу я ему, зато та девица, которую он выбрал, та самая Яэль Хают, – скука помноженная на скуку. Неужели ничего не знает Гильда Рабинович о том, что было между ее мужем и Соней? Но если бы даже она и знала, ей все равно. Гильда Рабинович – не мещанка и не судит строго.
Сидит Ицхак в компании людей известных и людей неизвестных, а Рабинович сидит во главе стола, и речи его наполняют весь дом. Обо всем том, что есть в Эрец Исраэль, и обо всем том, чего нет в Эрец Исраэль; о функционерах, в которых общество не нуждается, и о Турции и о ее властителях, и о положении евреев под властью турецких законов. О промышленности, и о фабриках, и об искусстве мощения улиц, которым пока еще не овладели евреи, кроме одного «марокканца», резчика по камню, специалиста по изготовлению надгробий, и он нанимает рабочих, но – неевреев. От производства, которое в наших руках, и от производства, которое пока еще не в наших руках, возвращается Рабинович к нашим национальным учреждениям; и от них – к главе всех наших учреждений, к АПЕКу в Яффе; а от АПЕКа к директору АПЕКа, человеку осторожному и берегущему национальный капитал, разве только от излишней осторожности он чересчур разборчив в своих клиентах и не доверяет тому, кому необходима помощь, к примеру хозяину какой-нибудь еврейской фабрики, тогда как немецкий банк доверяет ему. Однако кредит немецкого банка ограничен, и вынужден человек обращаться к ростовщикам, ссужающим ему деньги под восемнадцать процентов, поэтому он не в состоянии расширять производство.
От кредитов, и банков, и промышленности переходит Рабинович к нашим товарищам, которые мучились от лихорадки и от лишений, но проводили все свои дни в спорах или же сидели парочками на берегу моря и пели «Прими меня под крыло свое и будь мне матерью и сестрой!». «Гром и молния, – восклицает Рабинович, – нашел ты себе возлюбленную – что ты болтаешь о матери и сестре? Еще хуже них – жители Иерусалима. На берегу моря не сидят и песни о сестре и матери не поют, но бегают от могилы к могиле и от молитвы к молитве. Если не попадут они в ад за то, что отвлекали евреев от работы, вернут их души в этот мир и сделают рабочими и ремесленниками, чтобы исправили они в будущем перевоплощении то, что испортили в воплощении этом». И когда упоминает Рабинович Иерусалим, он вспоминает преклонение Ицхака перед ним и перед своей возлюбленной, скромной дочерью Иерусалима, которая ни разу в жизни не подняла глаз на другого мужчину, и нет большего счастья для мужчины, чем иметь такую жену. В эти минуты думает Рабинович о своей жене, которая раньше была замужем за другим. В эти минуты он считает себя обделенным, но оправдывает приговор, ведь и он тоже не встал под хупу без порока, и если судить по справедливости, так он еще остался должен Господу, Благословен Он. Как познакомился Рабинович с этой женщиной? Маленькая собачка была у нее, и Рабинович кормил ее шоколадом и сахаром. Понравился Рабинович собачке и понравился хозяйке собачки, оставила она своего мужа и пошла за Рабиновичем. И смотри-ка, нечто похожее на то, что случилось с Рабиновичем, случилось с Ицхаком. Однажды красил Ицхак в одном из кварталов Иерусалима, и пришла собака и улеглась перед ним. Ицхак не погладил собаку, и не дал ей сахара и шоколада, но, наоборот, ударил ее и вывел на ее шкуре слова, порочащие ее. Но если бы не ударил он ее, не забрела бы собака туда, где был рабби Файш, и не облаяла бы его, и не пришел бы в ужас рабби Файш, и не заболел бы, не стал бы Ицхак бывать у него в доме и не познакомился бы с Шифрой. Во всем проявляется воля Господа, Благословен Он, иногда явно, а иногда сокрыто. То, что явно, – мы видим, то, что сокрыто, – мы не видим.
Сидит себе Ицхак, товарищ наш, у Рабиновича за красивым столом, уставленным отличными кушаньями. Еды такой не видал Ицхак ни в отцовском доме и ни в гостиницах Эрец Исраэль, потому что хозяева гостиниц, в которых он обычно останавливался, почти все никогда в жизни не видели гостиниц и не знают, что – хорошо для постояльцев, а что – нехорошо для постояльцев. Подают то, что есть, лишь бы получить плату, а постояльцы, почти все бедняки, не ищут того, что нравится им, лишь бы набить живот и заглушить голод. Сидят себе за столом Рабиновича гости, и наслаждаются кушаниями, и сдабривают обед приятной беседой. Есть среди сидящих за столом те, с кем стоял он, нанимаясь на поденщину, и есть среди них те, кто отнимал работу от товарищей наших. Когда Всевышний благоволит к своим созданиям, тогда и люди хороши друг с другом.
И гляди-ка, как-то раз попал Виктор в дом Рабиновича. Каким образом? Тем летом ездил Виктор в Карлсбад, чтобы подправить свое здоровье и сбросить немного жира. Познакомился он в Карлсбаде с девушкой. Услышала она, что он из Палестины. Сказала ему: «У меня сестра в Яффе». А та сестра – была Гильда Рабинович. И пообещал ей Виктор передать от нее привет. И вот явился Виктор к Рабиновичу.
Виктор знает, как вести себя. Все то время, что Рабинович был босяком, ищущим работу, обращался он с ним, как он всегда обращается с босяками. Теперь, когда Рабинович богат, ведет он себя с ним, как ведут себя с богачами. А Рабиновича, друга нашего, вы ведь знаете. Рабинович – человек дела, и он не убивает свою жизнь на мысли о мести и возмездии. И поскольку Виктор пришел к нему, он приветливо встретил его и усадил вместе со всеми. Однако находятся среди гостей такие, что любят споры в любое время, и в любом месте, и с любым человеком. Говорит один из них: «По какому праву возноситесь вы, крестьяне, над нами, рабочими? Разве не все мы прибыли сюда с пустыми руками, не так ли? Только вам – повезло, что получили вы землю от барона, от Еврейского Колониального общества, от «Ховевей Цион», не так ли? И стали вы крестьянами, не так ли? А мы, не получившие удела в Эрец, стали рабочими, не правда ли? Если так – все мы живем здесь благодаря любви к Сиону, не правда ли? Если так – чем мы хуже вас, верно?»
Пока один спрашивает, а другому ответить нечего, наполняет хозяин дома бокал пива одному и бокал пива другому. Берет госпожа Гильда руку одного и вкладывает ее в руку другого и говорит: «Не отойду от вас, пока вы не выпьете за здоровье друг друга». Поднимают они свои бокалы, и пьют, и благословляют друг друга, и все пьют вместе с ними. И счастливый мир заключается между ними в доме Рабиновича, будто бы нет между рабочими и крестьянами никаких различий и никаких противоречий. О нечто подобном пел наш товарищ Нафтали Замир:
«За стаканом чая и вина чашей
Наслаждались братья наши,
Кто здесь крестьянин и кто рабочий – не видать,
И где копейка, и где сотня – не понять».
Ицхак доволен – и не доволен. До того как уехал Рабинович за границу, не было места и не проходило часа, чтобы он не стремился к нему; когда же вернулся Рабинович в Эрец, иногда чужим казался ему старый друг. Перестал Ицхак бывать в доме у своего друга – отыскал его Рабинович и заставил вернуться к нему. По дороге купил Рабинович цветы для своей жены. Смотрел на него Ицхак и удивлялся, что тот растрачивает свои деньги на излишества вроде цветов. Закурил Рабинович толстую сигару и сказал: «Должен человек приучать себя к излишествам. Нет у него страсти к излишествам – он должен заиметь ее, потому что, если есть у тебя избыточные желания, ты стремишься их исполнить, но страсть твоя только растет, и тогда ты не сидишь без дела, так как вожделения требуют денег, а деньги требуют действия. Прогоняешь ты лень и начинаешь действовать, и получается, что и сам ты устраиваешься, и Эрец обустраивается вместе с тобой. Не создана Эрец для тех, кто кормится манной небесной. Я не большой ученый, но известно мне, что, как только вошли сыны Израиля в Эрец Исраэль, прекратила падать манна небесная».
Вдыхает Ицхак аромат цветов вместе с ароматом черной сигары и не знает, что ответить другу. Взгляды Рабиновича изменились, но сердце его так же прекрасно, как и прежде. Идут оба товарища наших, Ицхак Кумар и его друг Рабинович, пока не подходят они к дому. Берет Гильда цветы, нюхает их и говорит: «Чудесно, чудесно, Рабинович!» и расставляет их в вазы, наслаждаясь их видом и ароматом. Если квартиры наши в Яффе нехороши и если многое другое в Эрец не подходит нам, цветы в Эрец прекрасны, и стоит ради них отказаться от чего-нибудь другого. Говорит Рабинович жене: «Подожди месяцев пять или шесть, и мы переедем в новую квартиру, за которую не будет стыдно даже перед Европой». А Ицхаку он говорит: «И ты тоже уезжай из своей квартиры и живи здесь с твоей женой». Подняла госпожа Рабинович внезапно свои красивые глаза на Ицхака и пропела по-немецки, что место есть даже в маленьком шалаше для четы влюбленных (если мы переведем это на простой иврит). Покраснел Ицхак. Хотя все его мысли были о Шифре, все еще не представлял он себе, где он будет жить с ней. Думает он: оставлю свою квартиру и буду жить с Шифрой в Яффе. Извлеку ее из гнезда сплетен, и приведу ее к хорошим людям, и построю нам дом, и куплю нам мебель – и расширю ее кругозор всеми теми средствами, что Господь вложит мне в руки.
5
Наш друг Рабинович ни капельки не преувеличивал.
Если ты выйдешь к пустырю, приобретенному товариществом «Ахузат Байт», увидишь ты что-то, похожее на дома, выглядывающие из песков. Пока еще нет там настоящих домов, но в будущем это станет домами. И уже есть люди в Яффе, которые называют это место новым именем – Тель-Авив. Итак, этот еврейский квартал, который носит имя Тель-Авив, строится, и каждый день приходят новые рабочие, побеждают песок и возводят дома. И место это, в котором не было ни души, теперь гудит от множества голосов.
Есть евреи, которые пророчат, что дома, построенные еврейскими рабочими, не будут стоять, точно так же, как не может крестьянин выстоять за счет труда еврейских рабочих. И иногда случай играет им на руку: рухнувшая стена или обвалившаяся балка. И смотри-ка, что за чудо, каждая неудача порождает успех, ведь каждая рухнувшая стена и обвалившаяся балка учат рабочих, как надо строить, и так они совершенствуются в своем деле на радость себе и на радость заказчику. И уже есть у наших товарищей в Яффе хлеб на обед и деньги на ночлег, чтобы отдышаться и набраться сил для работы; и удивляются люди: до чего же мы изменились. И как люди удивляются, так и небо удивляется. И когда солнце раскаляется в небе и весь мир кругом кипит, приходит оно туда охладиться немного среди строительных лесов. А вечерами приходят туда парочки и прогуливаются среди новых зданий, потому что весь берег моря занят новыми репатриантами, прибывающими с каждым судном. Волны одна за другой набегают на берег моря и обнимают друг друга, а луна то блуждает над морем, то идет взглянуть на новые дома, поднимающиеся из песков.
Много раз видел Ицхак Соню, иногда у Рабиновича, а иногда на берегу моря или среди домов «Ахузат Байт», которые называются Тель-Авивом. Иногда встречал ее, гуляющей с Яркони, а иногда – с другим, так как Яркони занят устройством своих служебных дел и не всегда находит время для Сони. Однажды встретил Ицхак Соню в обществе высокого худого парня в панаме художника на голове и со свернутым холстом под мышкой. Если нет здесь ошибки, так ведь это тот самый, который выговаривал ему, Ицхаку, когда спросил его Ицхак о своих коллегах, малярах. Много картин «наплодил» он в Иерусалиме, а теперь Яффа просится на его картины. Ицхак не держит на него зла, и не ревнует его к Соне, и не желает знать, о чем они беседуют: об Аполлоне, или о Венере, или о Беатриче, или о всяких других созданиях, которые уже мертвы.
На самом деле не беседуют они ни о чем, а просто гуляют друг с другом, и каждый думает о своем и не говорит об этом. Соня занята мыслями о Яэль Хают, о том, что все тайное становится явным: лицо ее как лик богоматери, а сердце полно хитрости. Ходит с Шамаем и не оставляет в покое Хемдата. От Яэль Хают переходят ее мысли к Тамаре Леви. Малышка эта, у которой еще не обсохли чернила на пальцах, собирается уехать из Эрец учиться в университете. От Тамары Леви вернулись мысли Сони к Яркони: похоже, что нет у него в мире никого, кроме нее, и похоже, что она и весь мир ничего не значат в его глазах.
В то самое время, как Соня размышляет обо всем на свете, идет тот самый художник рядом с ней и думает: идешь ты с девушкой – и никакого толку. Боже Всемогущий, как можно писать, если ты отродясь не видел обнаженной икры женской ножки. Рисуй то, что рисуется: слепых, и хромых, и пейсы йеменитов, и нищих, роющихся в отбросах; и нет ни одной живой души, аромат которой ты хочешь вдохнуть. Страна эта – странная страна, страна без женщин. Арабки – с закрытыми лицами, а девушки Старого ишува – пропасть между тобой и ими. Что остается тебе, кроме этих старых дев, сумочки которых набиты таблетками хины, градусником и порошками от болезней живота. А если приехал ты в Яффу и гуляешь с этой стройной девушкой, вынужден ты ограничиться любовью только в мыслях. Принимает он позу человека искусства, простирает свою руку к морю и говорит: «Как прекрасно это море!» Кивает ему Соня головой в знак согласия и кивает головой Ицхаку Кумару, прошедшему ей навстречу и поздоровавшемуся с нею. Много раз встречался с ней Ицхак. Иногда заговаривал с ней, а иногда ограничивался только приветствием, так обычно ведут себя люди, знакомые друг с другом, но не близкие друг другу.
В один прекрасный день пришел Ицхак к себе в барак и нашел там хозяина барака, спящего у себя на кровати. Как он вошел, ведь ключ у Ицхака? Подождал он час-другой, но спящий не проснулся. Сладкая Нога вернулся оттуда, откуда вернулся, где делал механизм для камеры, стоящей на другой камере; если явятся турецкие чиновники для проверки, нажимают на что-то вроде кнопки, и поднимается нижняя камера, и незаметно, что спрятано что-то. Почувствовал Сладкая Нога, что Ицхак здесь, но не удостоил его вниманием, так как устал и хотел спать. Встал Ицхак и ушел в гостиницу. Решил: эту ночь переночую в гостинице, а завтра вернусь в Иерусалим.
Все номера гостиницы были заняты, потому что наступил сезон морских купаний, и приехали купаться в море многие из Иерусалима и из поселений. Поставила ему хозяйка гостиницы кровать в маленькую комнатку, в которой жил Теплицкий, надзирающий за имуществом своего дяди Спокойного. Чудеса, сказал Ицхак, когда я уезжал отсюда, обнаружил здесь Виктора, а когда вернулся сюда, обнаружил Теплицкого. Получается, что проводят передо мной всех тех, из-за кого не удостоился я обрабатывать землю. Теплицкий не узнал Ицхака, так как никогда не смотрел на людей, но обрадовался: раз есть у него сосед, снизят ему плату за комнату.
В тот день большое горе свалилось на Теплицкого. Сирота росла в доме его дяди Спокойного, которого ее отец назначил опекуном над ее имуществом. Решил Теплицкий жениться на ней, потому что стало известно ему, что та плантация, за которую он отвечает, не принадлежит его дяде, а принадлежит той самой сироте. И уже радовался в душе, что если он женится на ней, то попадет эта плантация ему в руки. Что сделал его дядя? Поехал и выдал ее за какого-то бездельника, студента-медика в Бейруте, который согласился взять ее в жены такую, как она есть, без приданого. Лег Ицхак в постель и прочел «Шма» и благословение «Смежающий сном глаза мои», как поступал иногда. Пала дремота на его веки, и не пугали его дурные сны или сны, похожие на хорошие, но на самом деле дурные. Однако под утро услышал он голос Гемары. И поскольку Теплицкий этот, ночевавший с ним в комнате, нуль в Торе, понял Ицхак, что реб Юдл, дед его, вот кто учится. И поскольку деда его уже нет в живых, стало казаться ему, что это не кто иной, как он сам. Вошел сват и предложил ему невесту. Положил Ицхак платок на Гемару, чтобы послушать, что сват говорит. Заполнилась вся комната людьми в талитах и тфилин, так что тфилин одних касаются тфилин других…
После завтрака пошел Ицхак в барак, и собрал свои вещи, и отправился искать носильщика, который доставит их на вокзал. Увидели его носильщики и принялись спорить друг с другом, кому он достанется. Обратил внимание Ицхак на одного, стоявшего в стороне, с руками за спиной, и позвал его. Этот парень был носильщиком похоронной службы, обязанность которого – обслуживать мертвецов, но раз позвали его, не отказался от заработка, свалившегося на него вдруг. Развязал свои веревки и пошел за Ицхаком.