[96], я бы испугался, что идет тут погром. Господь, Благословен Он, следит за Своим миром. Если евреи не желают молиться, вселяет Он это желание в кацапов, и те проходят гиюр, и собирают миньян, и молятся, и заставляют безбожника взойти на возвышение. В связи с чем сказал я это? В связи с тем самым арабом. Если мы не отличаем субботу от будней, говорит гой: „Презираю я вас“. Когда я был в Иерусалиме, я не нарушал субботу. И когда видел я человека, преступающего закон в Иерусалиме, был поражен: неужели это возможно, что человек грешит в Иерусалиме?! Вообще-то я не знаю, что это — грех. Но когда я хочу сделать нечто, а сердце говорит мне: не делай! — понимаю я, что есть тут грех. Спрашиваю я себя, если грех это, почему же жажду я это сделать? Пока я об этом раздумываю, я не делаю, и оттого, что я не делаю, на сердце у меня покойно, как будто я сделал доброе дело. И оттого что так это, удерживаюсь я от всего, что кажется мне грехом. Если так, то, возможно, и в отношении заповедей — это так. Ведь заповедь — это действие, а действие прогоняет бездействие. Попадается мне случай исполнить заповедь — я делаю, но, несмотря на это, не покидает меня чувство покоя, напротив, оно усиливается. Не покой вроде „сиди и ничего не делай“, но покой, пробуждающий душу. И вот ведь что удивительно, если — покой, так ведь нет пробуждения, а если пробуждение, нет покоя. Но, несмотря на то что есть тут явление и его прямая противоположность, прихожу я в состояние душевного равновесия. Если так, почему мы не соблюдаем заповеди и грешим? Это — вопрос, и я не знаю ответа на него. И наверняка уйду я из мира с грузом грехов. Ты видишь, Ицхак, когда человек умирает, нос его, который стоил в глазах герцога всего золота его сокровищницы, покрывается червями и отпадает». И тут ухватил Сладкая Нога себя за нос и захохотал: ха-ха-ха. Но тут же изменился его голос, и он сказал с грустью: «Что толку от любви, если ее носитель мертв».
В бараке стало жарко, и вся рухлядь барака засверкала на солнце, и звенящая скука повисла в воздухе. Продукты в бараке запахли, и навозная муха влетела в барак и привязалась к Ицхаку. Ударил тот себя по носу. Бросил на него взгляд Сладкая Нога и сказал: «Легок на помине! Но ведь господин Кумар не любит принца и не собирается отдавать ему свой нос? Ицхак, ты собираешься вернуться в Иерусалим? Цуцик, муха мучает Ицхака, а ты молчишь?» Услышал пес и прыгнул на Ицхака. Погрозил ему Сладкая Нога пальцем и сказал: «Собачий разум… я говорю ему: прогони муху, которая напала на Ицхака, а в итоге нападает он на Ицхака за то, что напала на того муха».
Часть четырнадцатаяКОЛДОВСТВО
С того дня, как спустился Ицхак в Яффу, не слышала Шифра о нем ничего. Могла бы Шифра знать все, что происходит с ним, но она запретила ему писать ей из-за страха перед дурной молвой. Тем не менее дурная молва не прекратилась. Как только человеческие создания кладут свой зуб на еврейскую девушку, они уже не отстают от нее.
По-разному ведут себя соседки. Одни показывают ей свой гнев, другие отворачиваются от нее, а есть такие, что выказывают ей свое дружелюбие и рассказывают ей всякую всячину, только чтобы она раскрыла рот и рассказала им про себя. Владыка мира, о чем тут рассказывать? Об одном пареньке, который плыл с ее дедом на одном и том же судне в Эрец Исраэль? Прошло время, и он пришел навестить его. Приняла его радушно ее бабушка. Начал юноша навещать их в качестве друга дома. Однажды поздно вечером в темноте встретил он ее на улице, и взял за руку, и сказал то, что сказал; и самое ужасное, что, когда она думает об этом, на сердце у нее хорошо, но ей грустно. И это не поддается объяснению. Если хорошо у нее на сердце, почему она печальна, а если грустит она, почему хорошо у нее на сердце?
Ривка поняла, что что-то произошло. То Шифра печальна, то возбуждена. Знает Ривка, что все это из-за того маляра, потому что с того дня, как начал он бывать в ее доме, изменилась Шифра. Но теперь, раз он уехал отсюда, к чему так печалиться ей? Неужто она влюбилась в этого парня, как говорят соседки? Действительно, парень — славный, достойный и много добра сделал им, и если бы не он, посланец Господа, Благословен Он, они бы не выжили. Но все-таки как это понять? Неужели, если Файш болен, все дозволено? Был бы он здоров, ухватил бы ее за волосы и вытащил из рук «этого». Как только Ривка представляет себе все, что сделал бы Файш с ее дочерью, тут же она переполняется состраданием к ней. Говорит соседка Ривке:
— «Русский» этот — безбожник.
Отвечает Ривка:
— Я не в ответе за него.
— Он влюбился в твою дочь.
— Владыка мира! Нет разве «русских» девушек, чтобы ему ухаживать за Шифрой?
— Вот и я спрашиваю это. Во всяком случае, надо что-то делать.
— Что я могу сделать? Файш лежит больной, а я… я всего лишь женщина.
— Ты мать, и, если ты хочешь добра своей дочери, ты должна делать что-то.
— Что я сделаю?
Говорит соседка:
— Многое можно сделать, а я скажу только кое-что. Трава есть такая в Иерусалиме. Если кладут ее в стакан чая, человек забывает о своей любви. Рассказывают про одного еврея из Стамбула, дочери которого сосватали юношу из Бухары. Однажды пришел этот парень к своей тетке и спросил ее: «Что это за девушка?» Сказала она ему: «Дочь хахама[97] Нисима». Сказал он: «Нравится она мне». Пришла тетя в дом хахама Нисима. Сказал он ей: «Садись!» Она села. Долго говорила она, потом сказала: «Есть у меня молодой человек, и он хочет твою дочь. И он — хорошая партия». Сказал ей хахам Нисим: «Если от Бога это, будет хорошо, только нужно спросить девушку». Спросил хахам Нисим девушку: «Молодой человек тот-то и тот-то, хочешь ты его?» Она сказала: «Да». Пришли к нему еще раз дядя и тетка молодого человека, и они условились о дне помолвки. И приготовил дядя всякого на пять бишликов. Когда об этом узнали соседи, стали завидовать. Была там одна женщина родом из Магриба, чья родственница хотела выйти замуж за того самого молодого человека. В день помолвки утром пригласила она этого юношу к себе домой и предложила ему стакан чаю. Выпил он чай, и вернулся домой, и сказал: «Не хочу я дочку хахама Нисима!» Расстроился дядя, потому что уже пригласил гостей и потому что это позор для девушки. Была там другая соседка, добрая. Спросила она жениха: «Где ты был сегодня?» Сказал он ей: «У такой-то я был». Поняла она, что та заколдовала его. И тогда пригласила она его к себе домой, и приготовила чай, и дала ему выпить. Знала она, что положить ему в чай. Как только он выпил, стало его тошнить. Вышел он за перегородку, и его сильно вырвало. Колдовство — вышло. Когда он вернулся домой, вымыл он лицо и спросил своего дядю: «Где дочка хахама Нисима, почему она не пришла?» Пошел посланец к хахаму Нисиму и сообщил ему. Сказала дочь: «Теперь, когда он хочет меня, я не хочу его». Объяснили ей, как все было, и она согласилась выйти за него замуж.
Спросила Ривка Шифру: «Что с тобой, Шифра?» Как только спросила — ужаснулась, а вдруг ответит ей Шифра и откроет, что у нее на сердце. Послышался вдруг какой-то звук, и показалось ей, что это голос Файша. Кинулась Ривка, и простерла руки, и заслонила от него Шифру.
Сказала Ривка дочери: «Шифра, расскажи мне всё, может быть, смогу я сделать для тебя что-нибудь!» Положила Шифра голову на грудь матери и заплакала. Погладила Ривка ее по щекам и не знала, что делать дальше. Вгляделась в ее красивые, полные нежности, черты; это — та грустная прелесть, которая навлекла беду: влюбился юноша в нее. Ривка не удостоилась такой красоты, но, несмотря на это, женился на ней Файш. Вряд ли он посмотрел на нее, вряд ли — до женитьбы на ней, и вряд ли — после женитьбы. И если бы она не знала своего мужа, не знала, что вся его жизнь отдана высшей цели, она говорила бы, что поэтому он никогда не выказывал ей знаков внимания.
Лежит головка Шифры на материнской груди. Гладит Ривка свою дочку по щекам и думает о том, сколько лет она прожила с Файшем, пока удостоились они этой дочери. Рабби Файш был за пределами Эрец резником, и мясники ссорились с ним постоянно и говорили, что он несправедливо бракует их животных. И эти свары лишали его сил. В конце концов спрятал он свой нож, и они прибыли в Эрец Исраэль, чтобы избавиться от этих грешников и чтобы удостоиться сыновей. Не сыновей они удостоились, а только единственной этой дочери. И в момент ее рождения испугалась Ривка, что Файш разозлится на нее: она родила дочку, а не сына. Но Файш не рассердился, а наоборот — благословил ее с огромной радостью. Теперь на девочку эту свалилась беда, и мать не в силах спасти ее.
Часть пятнадцатаяМИР И ПОКОЙ
Ицхак не пошел к Абу Хасану, потому что спешил вернуться в Иерусалим, и не вернулся в Иерусалим, потому что нашел тут даровую квартиру. Сладкая Нога уехал с соседом-геодезистом, или с Гольдманом-инженером, или — ни с тем и ни с этим, а просто сбежал от своей разведенки и от обойщика мебели, который хочет на ней жениться. Передал он Ицхаку свой барак, чтобы тот жил в нем. Радуется Ицхак, что может пожить в Яффе, потому что тут приятно жить, тем более — попалась ему квартира даром.
Песчаные дюны тянутся от барака до Средиземного моря. И безбрежное небо простирается над дюнами и над бараком. И цветок выглядывает из песка. И временами спускается птица с поднебесья и садится на цветок. Птица эта — не из тех птиц, которых видел Ицхак на корабле в море. Но нечто похожее на то изумление, с которым он глядел на птиц, когда плыл на корабле в море, ощущает он при виде этой птицы.
Стоит Ицхак у входа в барак и подражает голосом голосу птички. А маленький певец не обращает внимания на него, ведь не к такому созданию он обращается, а к подруге, которую страстно желает. Тут прилетает вторая птица, и вот они расправляют крылья и летят над синими волнами между небом и землей, то одна рядом с другой, то одна перед другой, и снова возвращаются туда, откуда прилетели. И в мире — огромная радость, потому что два создания, которые страстно стремились друг к другу, встретились, и ты тоже стоишь и радуешься. Безмятежность и тишина на всем вокруг него, и покой и мир в его сердце.