ь – как будто на земле места мало, мать их! Крыша-то в бунгало тонкая, прогибается, а Фома с Петровной головы под крыло прячут и терпят! Страх перед молодым поколением ужасный! Где тут, скажи мне, Викторыч, здравый народный смысл? Ведь вот как бывает-то, в кино смотришь про Чичикова или там „Ревизора“ и думаешь: литература, мол, все это, выдумки, а в натуре – иное! Нет! Все именно так! Стоит на Арнольда посмотреть, да и на Фомича, прости господи! Ну вылитые они из Гоголя!..»
Однако на «Державино», на службе своего супруга, Галина Петровна обычно выказывает ему положенное по штату уважение и почтение. Так что некоторый боевой наскок на Фому Фомича за праздничным столом можно объяснить только рюмочкой, которую она приняла в честь Дня Военно-Морского Флота СССР при тосте: «За тех, значить, защитников наших, которые сейчас в море, на вахте и гауптвахте!»
К концу пиршества я, как непьющий, решил подняться на мостик и подменить вахтенного третьего штурмана, чтобы тот мог принять участие в общем веселье.
Со мной на мостике остался матрос первого класса Рублев.
После застольного шума и духоты особенно чисто, и свежо, и просторно было наверху.
Белое полуночное солнце катилось слева направо над согбенными сопками материкового берега бухты.
Штиль был полный, и тишина была полная.
И бесшумно, черным дневным привидением, скользил-входил в бухту Диксона теплоход «Павел Пономарев».
На его носу изображен белый медведь с агатовым зверским глазом, обозначая принадлежность «Пономарева» к судам арктического братства.
Назван теплоход в честь старого полярного капитана, с которым я когда-то был шапочно, но знаком.
Павел Акимович – первый атомный капитан. Он принимал атомоход «Ленин».
Был час ночи, но солнце пронизывало рубку, и все, что может сверкать под солнцем, сверкало в ней.
Рублев, сын Рублева, явно принял рюмку, не дожидаясь подмены, но такой мир и безопасность царили вокруг, что я сделал вид, что не замечаю этого неуставного нюанса.
Мы смотрели, как бесшумно и спокойно швартовался «Пономарев» к Угольному причалу. И только грохот якорной цепи нарушил и еще больше подчеркнул тишину, – они швартовались с отдачей правого якоря.
Северная тишина! Она особенная, как тишина гор.
Второй после якоря «Пономарева» тишину нарушила тетя Аня: принесла нам в рубку кофе. По своей инициативе принесла. Значит, есть в ней врожденное морское – заботиться о ночной вахте. Плюс тете Ане!
Третьим тишину нарушил Рублев:
– Входить, родима матушка, пожалуй к нам на пир-беседу! -приветствовал он буфетчицу ее голосом. – Не боишша, что снасильничаем тебя, бабуля?
– Янот ты бясхвостный! Тебе кофю приволокла, чтоб не локтем закусывал и командирам сивушным духом не дышал, а он… – совершила четвертое нарушение северной тишины, обидевшись на Рублева, тетя Аня. И, заложив имитатора, ушла.
И мне ничего не осталось, как нарушить тишину в пятый раз:
– Что же вы, Рублев? Часик подождать не могли?
Он вздохнул сокрушенно и поклялся памятью отца, что это первый и последний раз. Я с Андреем как-то говорил о его отце, интересовался тем, насколько правдивы легенды. Вот имитатор и даванул на мою психику – так мне сперва показалось. Но Рублев, сын Рублева, вдруг поведал, что День ВМФ у них в семье особый, что в море погибли в войну все мужчины семьи, что сам он отбухал на крейсере три года в посту управления планшетистом и что в такой День ему пить вместе со всеми как раз и не хочется, а хочется приголубить стопаря именно в одиночку; с такой искренностью он это поведал, что пришлось отпустить ему грех.
Диксон – мыс Челюскин
28.07. 19.00.
Съездил в поселок, чтобы подстричься и купить для личных нужд чай и кофе.
Полубокс (без одеколона) – 74 копейки. С «Шип-ром» – 158 копеек. Интересно на Диксоне вспомнить, что «Шипр» происходит с Кипра.
Парикмахерша хвалила местную милицию.
Полярники Диксона решили подарить атомоходу «Арктика» белого медвежонка (атомоход первым должен был прийти сюда и открыть навигацию). И в ожидании прихода чуда двадцатого века медвежонок жил в милиции: «Отсидел в холодной», – сказала парикмахерша. И отказалась от чаевых, которые я совал взамен одеколонной надбавки (не люблю и никогда не любил одеколоны всех марок, кроме «Тройного»).
«Тройного» не оказалось. Не удалось потом купить чаю и кофе – нет.
Закончил дела на берегу за час, а рейсовый катер должен был отходить только через три.
Сидел и грелся на полярном солнышке, ел апельсиновые вафли и решал вопрос: идти шестьсот метров до могилы Тессема или не идти. И не пошел, -чтобы не лгать самому себе, что, мол, мне идти туда охота.
В ковше между Угольным причалом и берегом торчали из-под воды надстройки затонувшего буксира. Тихо было. На базальте прибрежных скал красовались похабные надписи мореплавателей, имена их судов и даты посещений.
Увы и ах, но там сохранились и мои инициалы, намалеванные свинцовым суриком в 1953 году!
А из цензурных надписей я обнаружил такое стихотворение:
Голодный бич – свирепей волка,
А сытый бич – милей овцы.
Но, не добившись в кадрах толка,
Последний бич отдал концы!
«Бич» – от «бичкамер» – безработный моряк. Слово исчезло уже давно. Потому, вероятно, старомодному сочинителю ответил современный:
Я в нос плевал тому поэту,
Кто пишет здесь, а не в газету!
На следующее утро поехали в штаб Западного сектора на инструктаж. На южных берегах острова Диксон кое-где снег.
Вылезли на остров.
Фома Фомич:
– А земля-то в прогалинах темная, нормальная.
Капитан «Софьи Перовской»:
– Да, чернозем.
Фомич:
– Вчера ходили в магазин, так она, земля, прямо теплая.
Я:
– Это угольная пыль, Фома Фомич. Здесь ледоколы бункеровались от самого дня их рождения.
Идем дальше по мосткам тесовым. Травка в щелях между досок – не пропадает зеленое-то в Арктике! Торчит – живучая природа…
Фома Фомич:
– Трава! А? Козу нормально можно вырастить, а?
Капитан «Перовской» (молодой, сдержанный, замкнутый):
– И козла. Чтобы козе не скучно было.
В штабе Анатолий Матвеевич Кашицкий – начальник Западного сектора.
Лет шестьдесят, широкая и узкая полоса на погончиках, не курит, ни разу не надевал очки.
Солнце просвечивает комнату с картами трассы на стенах. Цветные кальки шелестят под карандашами младших сотрудников.
Обстановка. Тяжелая впереди обстановка. Сутки чистой воды до кромки. Потом мощная перемычка в проливе Вилькицкого, потом – черный ящик: в Восточном секторе за 125-й параллелью стеной еще стоит лед.
У кромки встретит «Капитан Воронин», и будем болтаться в полыньях до конца августа.
Следовало выходить из Ленинграда на месяц позже, но у Ленинграда задача – выпихнуть суда в арктический рейс. У Мурманска – выпихнуть из Мурманска. У штаба Западного сектора – выпихнуть из своего сектора. Об этом и говорим в кабинете Кашицкого, когда ждем обратный катер. Фомич нудит о слабости правого борта в районе машинного отделения. Рассказывает о встрече в Дрогденском канале с бывшим капитаном «Державино» Шониным («Самый знаменитый архангельский капитан!» – это Фомич путает морского Шонина с космонавтом). И как Шонин предупредил в Дрогденском канале по радиотелефону о слабости борта. И как он, капитан Фомичев, хотел из Мурманска дать предупредительную РДО, но потом не дал, так как дублер (я) его отговорил, но теперь, ввиду тяжелой ледовой обстановки, он считает долгом – как бы чего…
Кашицкий скучает, но терпит привычно. Наконец тихо говорит, что если попал в зубы ледоколу, то как к крокодилу. О том, была или не была водотечность, ледокол спросит; про винто-рулевую группу – тоже; а вот уж если, не дай бог, что-нибудь с «Державино» случится, тогда уж ледокол будет индивидуальностью вашего борта интересоваться персонально.
Еще Кашицкий объясняет, что лед тает приблизительно по три сантиметра в сутки. Значит, метровая льдина, которая сегодня означает для нас пробоину, через десять суток превратится в семидесятисантиметровую – совсем иной нарзан, то есть качество: будет разваливаться под форштевнем…
– А все-таки я вам, очень извиняюсь, Анатолий Матвеевич, бумажку оставлю, значить, о нашем бортике… Заготовил тут… схемку… покумекал на досуге… – говорит Фома Фомич ласково.
По лицу капитана «Перовской» вижу, как ему стыдно за коллегу.
Кашицкий берет бумагу. Не читая, пишет синим карандашом что-то наискосок.
Фома Фомич продолжает бормотать, быстро моргая, вкрадчивым голосом:
– …Рейсовое задание… ваши интересы не затронуты… мне большая неприятность… акт только для нашего диспетчера… я очень вынужден просить… я признаю… я понимаю… опыт подсказывает…
Кашицкий зачитывает резолюцию: «С документом ознакомлен и глубоко изучил».
Фома Фомич прячет бумажку в портфель.
Уничижение паче гордости.
– Благодарю, Анатолий Матвеевич, очень извиняюсь, значить, и благодарю от души! Пойду катерок на воздухе подожду… – И уходит, кланяясь. А в душе-то его на самом деле светится снисходительная даже какая-то радость: этого-то – с широкими шевронами, седого – он, Фомич, обдурил как мальчишку. И вот рейс, «Державино» и капитан Фомичев начинают обкладываться, обеспечиваться, обвешиваться нужными бумажками, как портовый буксир -кранцами из автомобильных покрышек…
– Думаю, неправильно, что маленькие трехтысячники идут в Арктику первыми караванами, – говорит старый ледовый капитан Кашицкий. – Но мы не знаем смысл приказов в общеминистерском или в общесоюзном масштабе. Возможно, любые затраты на проводку вас первыми оправданы неизвестными нам причинами. Не след об этом забывать. И объясните это своим людям.
Он провожает нас с капитаном «Софьи Перовской» до дверей домика-штаба, жмет руки, желает счастливого плавания.