На мгновение исчезли все его обиды и разочарования, и граф снова стал беззаботным мальчишкой. Он откинулся на ограду и хохотал так, как не делал целую вечность.
Тут Лайл рассказал ей историю о мисс Летиции Сэйдж, первой британской женщине-воздухоплавательнице, весом в четырнадцать стоунов [8], которая летела на следующем шаре с другом Лунарди — Биггинсом.
Естественно, Оливия изобразила сценку в лицах: корзина, крутящаяся на ветру, крупная женщина, которая падает на пол, прямо на перепуганного Биггинса. Но в это самое время ветер меняется, и Биггинса минует участь быть раздавленным.
Она не просто пересказывала, она изобразила это, с разными голосами всех персонажей, включая животных.
Обмениваясь историями и смеясь над ними, они сблизились. Это было столь бездумно и естественно. Как в прежние времена.
Лайл мог бы оставаться так очень-очень долго, забыв о злости и негодовании, и просто наслаждаясь её обществом. Он соскучился по Оливии, и этого факта отрицать было нельзя. Перегрин вспомнил, как восстановилось правильное равновесие в мире, когда она завела его в переднюю тем вечером, всего лишь пару дней тому назад, и произнесла: «Рассказывай».
Разумеется, у неё не заняло много времени снова весьма эффектным образом нарушить порядок в его мире, и ему всё ещё хотелось её убить. Но в этот момент он был также опьянён ею и счастлив, как не был счастлив уже давно.
Перегрин не спешил уезжать, даже когда резкий порыв ветра хлестнул его в лицо.
Но Оливия задрожала, и он проговорил:
— Нам лучше вернуться.
Она кивнула, её взгляд оставался прикованным к памятнику:
— Мы дали нашим леди достаточно времени, чтобы посплетничать о том, чем именно мы здесь занимаемся.
— Что за парочка, — сказал Лайл. — Каким дьяволом тебе удалось убедить моих родителей, что они послужат для нас подходящими компаньонками? Если речь зашла об этом, я ума не приложу, как тебе удалось убедить их всех…
— Лайл, ты же прекрасно знаешь, что объяснение механизма надувательства противоречит кодексу Делюси.
Он внимательно рассматривал в профиль ее слегка улыбающееся лицо.
— Значит, ты смошенничала, — заключил он.
Оливия повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом, её синие глаза глядели бесхитростно и, казалось, ничего не скрывали:
— Всеми мыслимыми способами. Ты на меня ещё злишься?
— Я в ярости, — ответил Перегрин.
— Я тоже на тебя злюсь, — сказала она. — Но я ненадолго забуду об этом, потому что ты показал мне памятник вместо того, чтобы подвергнуть скучной нотации о морали, этике и всём прочем.
— Я никогда не читаю нотаций, — возразил он.
— Ты делаешь это постоянно, — заметила Оливия. — Обычно я нахожу их милыми, но сегодня у меня нет настроения. Поскольку ты себя сдерживаешь, я готова обменяться поцелуями и помириться. Метафорически говоря. На текущий момент.
Лайл понял, что взгляд его прикован к её губам. Он осторожно его перевёл на правое ухо Оливии, сочтя его более безопасным объектом. Напрасно. Оно оказалось маленьким и изящным. С него свешивалась филигранная золотая серьга с нефритом. Он понял, что его голова невольно клонится к девушке.
Перегрин заставил себя смотреть на монумент, на лужайку, куда угодно, только не на неё. Слишком много женственности находится чересчур близко к нему, и куда, к дьяволу, подевался этот ветер? Он улёгся также внезапно, как и поднялся, и теперь Лайл мог вдыхать её запах.
Граф повернулся, чтобы сказать, что им пора уезжать.
В тот же самый момент Оливия повернулась к нему, слегка наклонившись вперёд.
Её губы коснулись его губ.
Шок пронизал его.
На какой-то трепетный миг они просто глядели друг на друга.
Потом они отпрыгнули в разные стороны так, словно молния ударила в ограду.
Оливия резко вытерла губы, словно на них оказалось насекомое.
С колотящимся сердцем, Лайл сделал то же самое.
Вытирать губы было бесполезно. Оливия знала, что никогда не сможет стереть это: упругое, тёплое прикосновение его губ, соблазнительный намёк на его вкус.
— Твой рот не должен был оказаться на пути, — сказала она.
— Я поворачивался, чтобы заговорить с тобой, — возразил он. — Твои губы не должны были находиться так близко.
Она перелезла через ограждение.
— Я говорила, что хочу поцеловаться и заключить мир, выражаясь метафорически.
— Ты сама меня поцеловала!
— Это должен был быть лёгкий сестринский поцелуй в щёку!
Она надеялась, что так и было задумано. Она надеялась, что думала хоть о чём-то. Онанадеялась, что не потеряла рассудок.
— Ты мне не сестра, — говорил Лайл в своей обычной педантичной манере, следуя за нею. — Мы с тобой никак не связаны. Твой приёмный отец был когда-то женат на сестре моего отца.
— Благодарю за урок по генеалогии, — ответила Оливия.
— Всё дело в том, что…
— Я больше этого не сделаю, — перебила его она. — Можешь быть уверен.
— Дело в том, — упрямо продолжал Перегрин, — что мужчины не разбираются в таких вещах. Когда рядом есть привлекательная женщина, и, кажется, что она делает авансы…
— Это не был аванс!
— Кажется. — Повторил он. — «Кажется». Ты меня вообще слушаешь?
— Прямо сейчас мне хочется оглохнуть.
— Женщины проницательны, — втолковывал ей Лайл. — Они видят отличия. А мужчины нет. Мужчины как собаки… Бог ты мой, почему я это всё тебе объясняю? Ты сама прекрасно знаешь, каковы мужчины.
Она считала, что знает.
Они дошли до лошади. Оливия взглянула сначала на неё, потом на Лайла.
— Нам лучше вернуться до того, как наши леди умрут от любопытства. Ты сможешь продолжить свою лекцию, когда мы будем в карете.
— Я не сяду на это животное вместе с тобой, — сказал он.
Она не хотела снова ехать с ним. Мускулы, жар и мужской запах действуют как яд наженский рассудок. Оливия не выдержит превращения в дурочку перед мужчиной, а вособенности перед Лайлом.
Он сцепил руки перед собой:
— Залезай.
Это самый разумный поступок. И вместе с тем…
— На дороге грязь по щиколотку, — проговорила Оливия. — Ты испортишь сапоги.
— У меня есть другие, — ответил он. — Лезь.
Девушка замаскировала свой вздох облегчения под раздражённое фырканье, взялась за повод и поставила ногу в сапожке на его сцепленные руки. Она несильно оттолкнулась и оказалась в седле.
Перегрин оживлённо и деловито помог ей подтянуть стремена, затем стал оправлять её юбки.
— О, ради всего святого, — сказала Оливия.
— Люди могут видеть всё.
— Каким ты стал пуританином, — заметила она.
— Ты ведёшь себя ужасно беспечно, — ответил Лайл, — демонстрируя это… всю эту женственность целому свету.
А, значит, его это всё-таки волнует, не так ли?
Хорошо. Её волнует он.
Оливия усмехнулась и, тихо прищелкнув языком, дала кобыле сигнал двигаться.
Дамы спали, когда Оливия возвратилась, и не проснулись, когда карета снова двинулась в путь.
В то время как они похрапывали, Оливия раскрыла дорожный путеводитель Паттерсона и, пока они ехали, зачитала Бэйли информацию о городах и деревеньках, которые они проезжают, имена выдающихся людей, живших в окрестностях, и описание домов этих персон.
Медленный подъём в гору привёл их к повороту на Бантингфорд. Дорога шла вверх до следующего поворота в Ройстоне. После этого скорость лошадей возросла, пока они проезжали по участку ровной дороги. Они проехали над рекой Кэм и через Аррингтон. Здесь они остановились в «Гербе Хардвика», где их приветствовала хозяйка собственной персоной, что неудивительно. Она узнала дорожный экипаж вдовствующей графини и, как любой другой владелец гостиницы вдоль королевской дороги, знала, что фамильный герб — это знак, который читается как «Деньги. Целые кучи. Тратятся не считая[9]».
Во время этой остановки леди полностью проснулись. Объявив себя умирающими от жажды и измученными, они выпрыгнули из кареты в ту же минуту, как лакей опустил подножку.
Оливия как раз собиралась выйти, когда Лайл, пешком на сей раз, подошёл к двери экипажа.
— Я знаю, ты говорил, что берёшь командование на себя, но мы должны остановиться, чтобы поесть, — сказала она. — Мы умираем от голода.
Благодаря фурору в «Соколе» она так и не позавтракала. В Уэре она была ещё слишком сердита, чтобы подумать о еде.
— Я не собирался морить тебя голодом, — сказал Перегрин. Он предложил ей руку, и Оливия приняла её, между делом игнорируя совершенно неуместную волну возбуждения, поднявшуюся в ней, пока она торопливо спускалась по узким ступенькам. Как только девушка уверенно стала на землю, она высвободила руку и направилась к гостинице.
Однако она не смогла его опередить. Граф широким шагом легко её догнал.
— Я бы остановился раньше, если бы ты мне напомнила, что не позавтракала, — заговорил Лайл. — Тебе лучше не полагаться на то, что я буду обращать внимание на такие вещи. Если я не голоден, то вообще забываю о еде. В Египте, когда мы путешествуем, я не думаю о пище, поскольку об этом заботятся слуги. Более того, мы обычно путешествуем в дахабейе [10], вместе с поваром, провизией и кухонными принадлежностями. Нам не нужно останавливаться, чтобы поесть, в попутных гостиницах, которых и так немного за пределами Каира. Плавать на дахабейе всё равно, что путешествовать вместе с домом.
Образы возникли у Оливии перед глазами, достаточно яркие, чтобы заставить её забыть о неприятных чувствах.
— Как это должно быть замечательно, — проговорила она. — Грациозная лодка плывёт по Нилу, матросы в белых одеждах и тюрбанах. Полностью отличатся от всего этого.
Она махнула рукой, обводя двор.
— Вы скользите посередине реки. Рядом с другой стороны раскинулся великолепный вид. Полоса зелени с буйной растительностью. Где заканчивается зелень, начинаются пустыня и горы, и там, среди них, виднеются храмы и гробницы, призраки древнего мира.