Ещё стук. И голос.
— Сэр?
Мужской голос. Знакомый. По ту сторону двери.
Инстинкты выживания Делюси, отточенные поколениями, выдернули Оливию из той безумной вселенной, куда завели её чувства. Она вернулась в свой, неожиданно равнодушный, холодный мир.
Девушка ощутила, как Лайл напрягся и начал отодвигаться.
Она отпустила его.
Оливия осмелилась бросить взгляд на его лицо. Оно было идеально сдержанным. Перегрин уверенно стоял на ногах.
Он спокойно вернул на место её ночную сорочку.
Чтобы не отставать, она разгладила его халат.
Более того, Оливия даже дружески похлопала Лайла по груди.
— Ну, пусть это послужит тебе хорошим уроком, — сказала она.
Девушка распахнула дверь, царственно кивнула Николсу и выплыла, на дрожащих ногах и с кружащейся головой, надеясь, что не врежется в стену и не упадёт навзничь.
Во сне на Оливии было лишь очень тонкое бельё. Она стояла наверху каменной лестницы и манила его к себе. За ней стояла непроглядная тьма.
— Иди, взгляни на моё тайное сокровище, — говорила она.
Лайл начал подниматься по ступеням.
Девушка ему улыбнулась. Затем она юркнула за дверь, которая с грохотом захлопнулась за нею.
— Оливия!
Он постучал в дверь. И услышал ответный стук. Но нет, это не стук. Ему знаком этот звук. Скалы, сдвигающиеся с места. Ловушка. Он обернулся назад. Темнота. Лишь грохот огромных камней, катящихся к выходу.
Удар. Удар. По дереву.
Не по камню. В дверь.
Кто-то стучит в дверь.
Лайл полностью проснулся, как он научился делать много лет назад в Египте, где умение мгновенно стряхнуть с себя сон могло означать разницу между жизнью и смертью.
Он принял сидячее положение. Неяркий свет, сочащийся из окна, подсказал ему, что солнце уже взошло.
Где, к дьяволу, находится Николс? В такое время, он, весьма вероятно, выбирается из постели горничной, либо же он нашёл дорогу в спальню одной из дам?
Проклиная своего камердинера, Лайл выбрался из кровати, натянул халат, втолкнул ноги в шлёпанцы и потопал к двери.
Он открыл дверь.
Оливия замерла, с поднятой рукой.
Лайл затряс головой. Ему всё ещё снится сон.
Но нет. Коридор за ней был освещён тем же серым светом, что и его комната.
Оливия была полностью одета. Его затуманенный сном рассудок медленно уяснил: чрезмерно украшенная шляпка… высокий воротник дорожного платья, с модными рукавами-фонариками… ладные полуботинки. Одежда для поездки, как доложил его сонный разум. Но в этом не было никакого смысла.
— Что? — спросил он. — Что такое?
— Мы готовы выезжать, — ответила Оливия. — Повозки со слугами уже поехали вперёд. Дамы ждут в карете.
Лайл понятия не имел, о чём она говорит. В уме он перебирал образы минувшей ночи: она, почти голая… он, утративший рассудок. Большая ошибка. Ужасная, огромная, почти роковая ошибка.
Но она стояла здесь, не более чем в расстёгнутой сорочке, с рассыпавшимися волосами, пока она размахивала руками, и прочие части тела двигались вместе с ней.
Перегрин видел каирских танцовщиц. Даже находясь на публике, и будучи полностью одетыми, они двигались так, что наводили на непристойные мысли. На частных приёмах они заходили куда дальше, временами оголяя свои груди и животы, или танцуя в одном лишь поясе. Несмотря на способности их удивительно гибких тел, Лайл удерживал голову на плечах.
Оливия сейчас стояла перед ним, сердясь и не пытаясь его соблазнять. Строго говоря, одежда закрывала её тело с головы до ног, — и он терял от неё голову.
Если бы Николс не подошёл к двери.
— Который сейчас час? — спросил Перегрин.
И какой день? Он всё ещё видит сон?
— Половина седьмого, — ответила девушка.
— Утра?
Она улыбнулась ослепительно и опасно.
— Если мы выедем сейчас, то приедем в Йорк до заката.
— Выедем? — спросил Лайл. — Сейчас?
— Мы легко обгоним почтовый дилижанс до Йорка, — пояснила она.
— Я спал всего три часа, — возразил он. — Что с тобой такое?
— Я бы хотела как можно скорее приехать в Горвуд, — ответила Оливия. — Чем быстрее мы доедем, тем скорее сможем завершить нашу миссию, и тем скорее ты сможешь вернуться в Египет.
Она оглядела его сверху донизу:
— Ты, кажется, не готов?
— Разумеется, я не готов.
Ещё одна ослепительная улыбка.
— Ну, что ж, тогда ты приедешь в Йорк, когда приедешь, осмелюсь сказать.
Оливия повернулась и ушла.
Перегрин стоял в дверях, недоверчиво глядя, как она неторопливо уходит по коридору, покачивая бёдрами.
Он попятился в комнату и закрыл дверь.
— Я знаю, что это, — проговорил он. — Это месть.
— Сэр?
Вошёл Николс, неся поднос.
— Я заметил, что леди готовятся уезжать, — сказал он. — И подумал, что вы пожелаете выпить кофе.
Глава 8
Ещё мальчиком, Лайл однажды наблюдал, как почтовый дилижанс отправляется на закате в путь от «Таверны Йорка» на площади святой Елены.
Он сомневался, что Оливия увидела это сегодня. Возможно, она со своей свитой прибыла вовремя, но они доехали только до «Джорджа» на Кони-стрит. Это была большая старинная гостиница, чей причудливый островерхий фасад с необычными фигурами датировался шестнадцатым веком.
Когда Лайл прибыл на место, наступила ночь, и почтовая карета давно уехала. Он проехал больше сотни миль за этот день. Перегрин неистово мчался, чтобы не думать о прошлой ночи, и останавливался ненадолго по той же причине. В настоящее время он должен был быть слишком уставшим и голодным, чтобы думать, но его совесть не умолкала.
Граф с трудом одолел лестницу и прошёл по коридору. Он словно издалека услышал чьи-то торопливые шаги.
Оливия вышла из-за угла столь быстро и неожиданно, что Перегрин едва успел собраться, как она в него врезалась. Хотя он слегка пошатнулся от удара, но его руки сразу поднялись и обняли девушку, чтобы удержать её от падения.
— Я знал, что ты станешь по мне скучать, — проговорил Лайл.
Не самое благоразумное высказывание в свете того, что случилось прошлой ночью.
Не отпустить её немедленно было так же не самым разумным действием. Но Перегрин был, прежде всего, мужчиной, а уж после человеком благоразумным, и поэтому он поступил так, как поступает мужчина, когда кружевная масса женственности падает в его объятия.
Оливия была облачена в целые мили чего-то тяжёлого и шелкового, с кружевами и оборками. Не меньше шести миль ткани пошло на огромные дутые рукава. То есть она была одета везде, кроме тех мест, которые действительно следовало бы закрыть: плечи молочной белизны и щедрый обзор груди. Девушка была тёплой, хорошо сложённой и нежной, и на какой-то головокружительный миг Перегрин забыл о том, почему ему следует её отпустить.
Оливия томно взглянула на него синими очами.
— Я ужасно по тебе скучала, — проговорила она прерывающимся голосом. — Часы тянулись как целая вечность. Как я вынесла разлуку, не могу сказать, но это истощило последние запасы моих сил.
Девушка обмякла. Сильная усталость и цветущая женственность в его объятиях, превратившая графа в идиота, заставили Лайла ровно на три секунды поверить в то, что она в обмороке.
Затем он вспомнил, что это же Оливия.
— Я на лошади с самого раннего утра, — сказал он. — У меня затекли руки, вместе со всем остальным, и я, вероятно, уроню тебя. Весьма вероятно.
Оливия выпрямилась и несильно толкнула его.
Перегрин отпустил её, сделав два шага назад.
— Либо дело во мне, — сказал он, — либо на тебе надето гораздо меньше обычного.
— Это платье для ужина, — ответила Оливия.
— Но ты не на ужине, — возразил он. — Ты бегаешь по людной гостинице в состоянии помешательства.
— Потому что они удрали, — пояснила девушка. — Наши дамы. Стоило мне отвернуться, как они сбежали.
— Учитывая изнурительную поездку, которую они пережили сегодня днём, это неудивительно, — сказал граф. — Оливия, в самом деле, тебе ведь известно, что антиквариат нуждается в нежном обращении.
— Они не антиквариат, — проговорила она. — Это две проказливые женщины, которые и близко не одряхлели, и они отправились блуждать в ночи.
Оливия взмахнула руками, в своей обычной манере, заставляя нежную плоть, выставленную напоказ, волноваться самым вызывающим образом.
Перегрин попытался отвести взгляд, но он устал, и это оказалось непосильной задачей для его силы духа.
— Они вбили в себе в головы, что необходимо посетить кафедральный собор, — говорила Оливия, — поскольку они не были там со времён пожара. И пожелали осмотреть усыпальницу.
Лайл отвлёк свой разум от созерцания сатанинской плоти. Он припомнил, что некий безумец два года назад устроил пожар в Йоркском соборе. Среди обломков обнаружили большую усыпальницу под клиром.
— Они захотели копошиться в недрах сгоревшего собора, — произнёс он. — Ночью. Это безумие даже по твоим меркам.
— Не копошиться, — поправила его Оливия. — Это не то, что ты со своими могильниками. Они лишь хотят, чтобы у них кровь застыла в жилах. Пепелище ночью представляет собою неотразимое зрелище. И в нескольких минутах ходьбы отсюда — очень удобно. Они давным-давно должны были вернуться.
— Я их разыщу, — сказал Перегрин.
Будь они неладны. Он умирает с голоду. Он почти бредит наяву от недосыпания. И теперь ему предстоит бродить по улицам Йорка, разыскивая двух престарелых лунатичек.
— Я сама их найду, — ответила Оливия. — Они моя проблема, и я сама виновата, что позволила им втирать мне очки. «Хорошая ванна и сон — это всё, чего я хочу». — Она мимикой изобразила леди Купер. — Безнравственные обманщицы. Они знали, что это то, что я собираюсь делать. Мне следовало сообразить. Они вздремнули перед завтраком. А потом вечером. Они прекрасно отдохнули и до краёв полны энергии. Мне следовало заподозрить, что они что-то затевают. Я виню только себя. Возьму несколько лакеев и найду их.