— Ты не пойдёшь в сгоревшую церковь посреди ночи без меня, — сказал Лайл. — Я привык лазить по могилам и храмам в темноте. А ты нет.
— Тебе нужна ванна, — запротестовала Оливия. — Ты пахнешь конюшней.
— Я хочу принимать ванну спокойно, — ответил он. — Я хочу спокойно есть свой ужин. Не возражаю против ночи непрерывного сна. Я не смогу сделать ничего из вышеперечисленного, пока эта парочка рыщет на свободе.
— Я полностью в состоянии…
— Знаю, знаю, — перебил её Перегрин. — Мы пойдём вместе, но тебе придётся переодеться в более практичную одежду.
— Нет времени!
— Если они погибли, то останутся мёртвыми и к тому времени, когда мы туда доберёмся, — сказал он. — Если они пока лишь в беде…
— Пока лишь?
— Или только запахло неприятностями, что наиболее вероятно, то осмелюсь предположить, что наши леди выживут ещё четверть часа. Они не более хрупки, чем дикий вепрь.
— Лайл!
— Ты не сможешь карабкаться среди обуглившихся руин, разыскивая их тела, в таком платье, — сказал он. — Позволь Бэйли переодеть тебя во что-то менее… менее…
Он жестом указал на её оголённую грудь.
— Менее воздушное. Но поторопись. Я даю тебе четверть часа, не больше. Если ты не будешь готова, я ухожу без тебя.
— Брюки, — угрюмо проговорил Лайл.
Девушка выскочила из дверей как раз вовремя. Он стоял уже на мостовой, готовый уйти — без неё. В точности как Оливия и подозревала.
— Ты сказал мне надеть что-то более практичное, — ответила она, всё ещё не в силах отдышаться после спешки. — Мне ни за что не удалось бы пролезть в узкие проходы в платье.
— Ты не полезешь ни в какие узкие проходы.
— В наши дни для женщин большинство проходов узки, — сказала она. — Если ты не заметил, в моде фасоны гораздо шире прежнего. Мои рукава размером с маслобойку. Уверена, что прабабушке было намного легче разгуливать в кринолине.
— Если бы ты осталась на месте и позволила мне заняться поисками, тебе не пришлось бы втискиваться в одежду, которая не предназначена для женских форм.
— Ясно, — заключила Оливия. — Ты думаешь, что мой зад чересчур велик.
— Я такого не говорил, — возмутился Лайл. — Ты сложена иначе, чем мужчина. Никто тебя не примет за такового. Боже, у меня нет времени на подобную чепуху.
Он отвернулся и зашагал по улице.
Оливия пошла рядом с ним.
Перегрин находился в ужаснейшем настроении, и это, как ей было известно, отчасти — по меньшей мере — благодаря ей. Она разбудила его спозаранок, после долгого и утомительного дня… и ночи… после невероятно эмоционального события…о котором она и думать не желала. Оливия сердилась на него, и была необъяснимым образом расстроена.
Её утренний поступок стал эквивалентом пощёчины и побега. Сущее ребячество. Но она оказалась в проигрыше — редкое состояние для неё — а Оливия ненавидела проигрывать.
— Идея не в том, чтобы сойти за мужчину, — пояснила она. — Я оделась ради удобства и комфорта. Ты сказал надеть что-то практичное, а женские наряды просто непрактичны. Более того, разумный человек сообразил бы, что для женщины невозможно сменить платье за четверть часа. Тебе повезло, что я не спустилась в одной нижней сорочке.
— Как будто я тебя в сорочке не видал, — заметил Лайл.
— Если ты намекаешь на прошлую ночь, то это была моя ночная рубашка, — проговорила Оливия.
И давай не будем говорить о прошлой ночи. Я не готова.
— А мне показалось, что это была сорочка.
— Значит, ты видел не так много сорочек, если не можешь увидеть разницу.
— Я мужчина, — заявил Перегрин. — Мы не вдаёмся в детали дамского платья. Мы замечаем, много или мало на женщине одежды. По моим наблюдениям ты выглядела скудно одетой.
— В сравнении с кем? — не сдавалась девушка. — С египтянками? Которые, кажется, склонны к крайностям. Они либо полностью закутаны до самых глаз, либо пляшут в одних колокольчиках. Дело в том…
— Сюда, — сказал он, поворачивая на площадь святой Елены.
Площадь была шире, чем Кони-стрит, и светлее.
Проходя «Таверну Йорка», Оливия посмотрела наверх. Тёмные здания вырисовывались силуэтами на фоне неба, освещённом расплывчатыми пятнами звёзд.
Через миг они уже пересекли площадь. Они свернули ненадолго на Блэйк-стрит, затем к Стоунгейту и на узкую Йорк-лейн.
— Всё дело в том, — продолжила Оливия, — что женщинам следует разрешить носить брюки в подобных случаях.
— Всё дело в том, — парировал Лайл, — что женщины не должны попадать в ситуации, которые требуют ношения брюк.
— Не будь ханжой. Тётя Дафна носит брюки.
— В Египте, — подчеркнул он. — Где женщины носят одеяние наподобие шаровар. Которые не облегают фигуру. И они надевают слои другой одежды поверх них. Если бы ты надела такие брюки в Каире, то тебя бы арестовали за непристойное поведение и высекли кнутом.
— Они немного тесноваты, я признаю, — согласилась Оливия. — Не знаю, как мужчины могут это выдерживать. Они натирают в чувствительных местах.
— Не говори о своих чувствительных местах, — предупредил Перегрин.
— Мне нужно говорить о чём-то, — сказала она. — Кто-то из нас должен пытаться развеять уныние от твоего общества.
— Да, ну что же… — Он остановился. — Ох, проклятие. Оливия… Относительно прошлой ночи… когда ты пришла к моей двери…
Девушка тоже остановилась, с колотящимся сердцем.
— Это была ошибка, — произнёс Лайл. — Очень большая ошибка, по всем возможным меркам. Я прошу прощения.
Он прав, сказала себе Оливия. Это ужасная ошибка, со всех точек зрения.
— Да, — подтвердила она. — Так и есть. И не только по твоей вине. Я тоже прошу прощения.
Перегрин испытал облегчение.
Она сказала себе, что ощущает то же самое.
Он кивнул:
— Хорошо. Значит, это улажено.
— Да.
— Только чтобы внести ясность: ты всё так же невыносима, и я не извиняюсь за то, что выбранил тебя, — уточнил Лайл.
— Я поняла, — ответила она. — Я тоже не извиняюсь за свои слова.
— Что ж, очень хорошо.
Они снова двинулись в путь.
Это было неловко. Лайл никогда прежде не испытывал неловкости в её обществе. Вот что значит перейти границу, которую не следовало переходить. Он принёс извинения Оливии, но не мог извиниться перед Ратборном, и не мог избавиться от ощущения, что предал своего бывшего опекуна. Не мог избавиться от чувства, что совершил нечто непоправимое. Он открыл ящик Пандоры и теперь…
Голос Оливии прервал затянувшееся молчание.
— Пятнадцать минут, — сказала она. — Только мужчина сочтёт это разумным количеством времени.
— Тебе прекрасно известно, что я рассчитывал на то, что ты не успеешь, — ответил Перегрин.
— А ты прекрасно знал, что я это сделаю это, или в лепёшку разобьюсь, — проговорила она. — Поначалу мы немного запаниковали. Бэйли не могла отыскать мои брюки, и я подумала, что придётся взять штаны Николса.
Лайл посмотрел на неё. Она ничуть не походила на мальчика. Или походила? И не его ли походку она сейчас изображает?
— На тебя и в самом деле смешно смотреть, — проговорил он.
— О, я знала, какие трудности могут возникнуть, — сказала она, — но это было первое, что пришло мне на ум, когда мы не смогли найти мои вещи. И, пока Бэйли освобождала меня от платья и нижних юбок и втискивала меня в брюки, я представляла себе, как бы это могло произойти.
Лайл представил себе, как горничная раздевает Оливию и помогает натянуть узкие брюки.
Ящик Пандоры.
Однако помечтать не вредно. Он мужчина. У мужчин всегда бывают непристойные мысли. Это совершенно естественно и нормально.
— Он поднял бы шум, — продолжала Оливия, — и мне бы пришлось его отвлечь, пока Бэйли оглушит его ударом. Потом мы забрали бы его брюки. А потом, после моего ухода, Бэйли перевязала бы его раны и пояснила ему, как ей жаль, и почему нельзя было этого избежать.
— Почему бы тебе не сидеть спокойно в Лондоне и не писать драмы для театра? — поинтересовался граф.
— Лайл, подумай головой, — произнесла она. — Будь у меня хоть малейший талант жить спокойно, я бы тихонько ухватилась за первого же джентльмена, с которым обручилась, вышла замуж, завела бы детей и исчезла в том безымянном полу-существовании, в котором пропадают остальные женщины.
Оливия снова начала размахивать руками.
— Почему женщины должны сидеть жить тихо? Почему нам следует становиться маленькими лунами, каждая из которых прикована к своей орбите, вращаясь вокруг некой планеты под названием мужчина? Почему мы не можем быть другими планетами? Почему мы должны быть спутниками?
— Выражаясь астрономически, — заговорил Лайл, — все эти другие планеты вращаются вокруг солнца.
— Ты всегда всё воспринимаешь буквально, — сказала она.
— Да, я до ужаса буквален, а ты обладаешь потрясающей фантазией. К примеру, я вижу собор, который высится впереди, за теми зданиями. А что видишь ты?
Оливия посмотрела в конец Стоунгейта, где в ночном небе высилась чёрная башня.
— Я вижу призрачные руины, виднеющиеся в узком проулке, огромный чёрный остов на фоне ночного неба, усыпанного звёздами.
— Я не уверен, что это развалины, — отозвался Перегрин, — но мы скоро увидим.
Они пересекли Хай-Питергейт, вошли в переулок и вступили на тёмную территорию призрачных руин или, в зависимости от точки зрения, слегка обгоревшего Большого Кафедрального собора Йорка.
Лайл полагал, что слабый мерцающий свет за витражным окном добавляет «призрачности» месту для Оливии. Для него это был лишь признак жизни.
— Похоже, дома кто-то есть, — проговорил он. — Вместе с тем, я бы не хотел обо что-то споткнуться.
Из кармана своего плаща он извлёк трутницу и огарок свечи.
— У меня есть спички, — сказала Оливия.
Он покачал головой:
— Грязные, мерзко пахнущие штуки. — Молодой человек высек искру и зажег короткий огарок.
— Они отвратительны, — согласилась девушка, — но никогда не знаешь, когда они пригодятся.