— Они годны для тех, кто привык, что слуги разводят для них огонь, — сказал Перегрин. — Любой сведущий человек может высечь искру с той же лёгкостью и скоростью, но гораздо безопаснее, с помощью трутницы.
— Большинство людей не будут пробовать сделать что-то десять тысяч раз с целью просто доказать, что они на это способны, — заметила Оливия.
— Я не пробовал десять… Мой Бог, почему я позволяю тебе себя дразнить? Ты можешь просто держаться рядом? Мы не знаем, сколько мусора они убрали.
— Из-за того, что я втиснула свой исполинский зад в мужские штаны, не следует полагать, что мой мозг сжался до размеров мужского, — заявила она. — Я прекрасно сознаю, что свеча есть только у тебя, и вовсе не стремлюсь споткнуться об обломки собора. Здесь жутко темно и тихо, не так ли? Лондон ночью такой же шумный, как и в дневное время. И гораздо лучше освещён. Но здесь всё находится в гармонии: средневековая церковь, средневековая тьма и гробовая тишина.
Как оказалось, вход был расчищен. Но далеко они не зашли. В южном трансепте к ним навстречу поспешил человек с фонарём.
— Простите, господа, — сказал он. — Посетителям после темноты вход воспрещён. Знаю, некоторым по душе задумчивая атмосфера или хочется испугаться без памяти…
— Мы не для посещения, — заговорил Лайл. — Мы просто пришли…
— Вы должны вернуться днём. Здесь много рабочих, я признаю, но им нужно всё вычистить прежде, чем мы возьмёмся за дело. И теперь этот вопрос с усыпальницей, все нас изводят просьбами взглянуть на неё.
— Это не…
— Не могу сказать, сколько учёных здесь было, подсчитывающих и спорящих. Последнее, что я слышал, устранение ущерба будет стоить сто тысяч фунтов, но это не включает гробницу. Поскольку они не решили, что с ней делать. Половина, по меньшей мере, говорит, что её следует раскапывать, а вторая половина за то, чтобы оставить как есть.
— Это не…
— Возвращайтесь завтра, господа, и кто-то вам с радостью покажет всё, ответит на ваши вопросы, расскажет о спорах о том, где норманнский стиль, где …
Он начал подталкивать их в сторону двери.
Предположив, что сторож не только болтлив, но и слегка глуховат, Лайл сказал более громко:
— Мы ищем двух леди.
Мужчина перестал махать фонарём на дверь:
— Леди?
— Моих тётушек, — проговорила Оливия голосом, странно напоминающим мальчика-подростка. Подражание легко удавалось ей.
Лайл уставился на неё. Ей всегда необходимо добавить несколько красочных деталей.
— Одна вот такого роста, — Лайл держал руку на уровне уха Оливии, — а вторая немногим ниже. Они хотели осмотреть церковь, и усыпальницу в особенности.
— О, да, в самом деле, — сказал сторож. — Я сказал им приходить завтра. Это вовсе небезопасно, я предупредил их, но они слушать не хотели. Прежде чем я понял, что происходит, я уже указывал им дорогу и отвечал на вопросы. Но, сэр, меня не нанимали для экскурсий по ночам, и больше никаких исключений я не сделаю.
— Разумеется, нет, — согласился Лайл. — Но, возможно, вы нам сможете сказать, когда они ушли?
— Не более десяти минут назад, я уверен. Может быть, четверть часа, в точности не припомню. Но они ушли второпях. Говорили, что потеряли счёт времени.
— Они не упоминали, случайно, куда направляются? — спросил Лайл.
— В «Джордж» на Кони-стрит, как они сказали. Они спрашивали меня, как скорее добраться туда. Говорили, что опаздывают на ужин.
— Если они ушли десять минут назад, мы должны были встретить их, — сказал Лайл.
— Они могли пойти другой дорогой, — ответил сторож. — Вы пришли от Стоунгейта?
— Да. А они…
— Как я им пояснил, это название происходит от камня, привезённого для строительства собора, — поведал ему их осведомитель. — Его везли баржами по воде и выгружали в Стэйн-Гейте, ниже Ратуши.
— Вы думаете…
— Им было интересно узнать, что писатель Лоуренс Стерн жил в Стоунгейте в свои холостяцкие дни.
— Думаете, они пошли другой дорогой? — торопливо спросил Лайл.
— Возможно, они по ошибке свернули в Малый Стоунгейт, — отвечал сторож. — Надеюсь, леди не заблудились. Я проследил, чтобы они благополучно вышли из церкви. Даю вам слово. Проход в самом деле плохо освещён, а со всеми этими обломками вокруг, очень легко…
Его прервал вскрик.
Лайл повернулся в сторону звука. И не увидел ничего. Затем он понял, что не видит ничего на месте, где должна была стоять Оливия.
— Оливия! — крикнул он.
— Ой, ой, — отозвалась та. Затем, припомнив, что должна изображать мужчину, девушка добавила:
— Чёрт побери!
Её голос прерывался. В самом деле, от боли слёзы навернулись на глазах, и ей хотелось заплакать, хотя, по большей части, от раздражения. Не было возможности красиво выйти из этой ситуации.
— Я здесь.
— Где?
Свет свечи и фонаря блуждал по грудам обломков.
— Здесь, — повторила она.
Наконец, свет пролился на неё, находящуюся в унизительной позе.
Оливия лежала, задом кверху, на куче хлама, камней и всякой прочей ерунды, о которую споткнулась. Когда мужчины подошли ближе, девушка увидела, что это был очень маленький холмик. Но, как и маленькая ямка, которая погубила Меркуцио, для неё этого оказалось достаточно. Она сильно ударилась коленом и упала на локоть, боль от которого резко отдавалась вверх по руке. Но эту боль нельзя было сравнить с тем, что она ощутила при попытке подняться.
Лайл передал свечу сторожу и присел на корточки рядом с ней.
— Вот поэтому я говорил им не ходить ночью, — заговорил сторож. — Можно запнуться и раскроить себе череп. Даже в дневное время нужно следить, куда ступаешь.
— Немного назад, — сказал Лайл. — И держите фонарь повыше.
Сторож отступил и сделал так, как ему было сказано.
Подавив стон, Оливия ухитрилась немного повернуться. Ей безразлично, что видит Лайл, но она не хотела, чтобы ее зад оказался в центре внимания и сторож глазел на него.
— Где твоя шляпа? — спросил Лайл тихим голосом.
— Не знаю.
Он легко провёл пальцами по её туго заколотым волосам.
— Ты, кажется, не истекаешь кровью.
— Я упала на руку.
— Если бы не это, ты разбила бы себе голову.
— С моей головой всё в порядке.
— Это спорный вопрос.
— Моя нога. Я не могу подняться.
— Я тебя задушу, — сказал Перегрин. — Говорил же тебе…
— Держаться рядом. Знаю. Но я только отодвинулась в сторону совсем немного. Я хотела только быстро осмотреться, пока он нас не выставил. А потом…
— Ты оступилась.
— Я упала не сильно, но моя правая нога меня не держит. Думаю, я вывихнула лодыжку. Ты поможешь мне встать?
— Что-нибудь сломано, будь ты неладна?
— Не думаю. Только нога. Она не слушается и адски болит, если я пытаюсь заставить её повиноваться.
Лайл пробормотал что-то по-арабски. Она предположила, что английских ругательств оказалось недостаточно для выражения его чувств. Тут его ладонь сжала её правую ногу, и она практически взвилась в воздух. Перегрин осматривал ногу, дюйм за дюймом, мягко поворачивая в разные стороны. Оливии пришлось сделать всё возможное, чтобы удержать стон, и у неё не было полной уверенности, вызвано ли это болью или ощущением его руки на ней.
От ступни Лайл быстро, но осторожно перешёл к колену.
— Не думаю, что ты что-то сломала.
— Я так и сказала…
Она не договорила, поскольку он привёл её в сидячее положение. И прежде чем девушка успела набрать воздух, Перегрин подхватил её под руки и поставил на ноги. Когда нога коснулась земли, Оливия поморщилась.
— Не становись на неё, — сказал он. — Тебе придётся опираться на меня. К счастью, мы не далеко зашли.
Говоря это, он просунул руку под её плащ и обнял за спину. Надёжно держащая Оливию рука была тёплой и крепкой. Она чувствовала её у себя под грудью. Грудь тоже чувствовала эту близость, напрягаясь всей кожей, в то время как ощущения, сокрушающие мораль, каскадом устремились ниже.
Удерживая девушку, Лайл выудил из кармана несколько монет и отдал их сторожу.
— Простите за беспокойство, — проговорил он.
— Надеюсь, юный джентльмен скоро поправится, — на прощание сказал им мужчина.
— Благодарю, — мальчишеским голосом произнесла Оливия.
Лайл промолчал. Он ловко повёл её к двери и стал медленно спускаться по лестнице во двор.
Они в молчании шествовали по узкому переулку к Хай-Петергейт.
Лайл не доверял своему голосу.
Она до смерти напугала его. Она могла сломать шею или разбить голову.
Даже зная, что она более-менее цела, он волновался — о сломанных костях, осколочных переломах, сотрясении мозга.
Кажется, она всего лишь подвернула щиколотку. Но беда в том, что он слишком долго шёл к этому заключению.
Лайл ощупал её голову, ступню и ногу. Он осматривал её слишком тщательно и потратил на это слишком много времени.
Это было неразумно. Он повёл себя ещё глупее, когда ставил девушку на ноги: просунул руку ей под плащ, вместо того, чтобы положить руку поверх одежды.
Вместо встречи с защитным слоем жилета Перегрин ощутил тонкую ткань рубашки и талию её брюк. Когда она оперлась на него, нижняя часть ничем незащищённой груди прижалась к его руке. Под рубашкой нежная плоть была такой тёплой.
Требовалось терпение святого, чтобы идти таким интимным образом: её грудь ударялась об руку Лайла, а бедро было прижато к его бедру, пока они медленно передвигались по церкви, по лестнице, через церковный двор и далее. Держа её так близко к себе, Перегрин мог вдыхать запах её волос и кожи.
Продолжай двигаться, напоминал он себе. Одна нога за другой. Это приёмная дочь Ратборна. Помни об этом!
— Лайл, — начала Оливия.
— Не надо, — сказал он.
— Я знаю, что ты злишься. Но мы уже были там, и кто знает, когда я смогу вернуться снова. И я всего лишь отошла немного…
— Всего лишь, — повторил Лайл. — Только это. Только то. Если бы ты сломала шею, что мне следовало сказать твоей матери, твоему отчиму? «Оливия всего лишь умерла»?