Девушка обратила внимание на шеренгу слуг, которые совсем не выглядели счастливыми. Странно, но те, кто находился здесь несколько дней, казалось, были взволнованы не больше, чем те, кто приехал с нею. Она предположила, что Лайл, как мог, укреплял их дух. Но все они были слугами-лондонцами, в конце концов. Они, должно быть, чувствовали себя так, словно очутились в тёмном средневековье.
Оливия расправила плечи, не физически, но мысленно. С этой частью она справится легко. Чем быстрее она это сделает, тем скорее будет выполнена их работа здесь.
Тогда Перегрин сможет возвратиться к своей единственной любви, а она…
О, ради всего святого, ей только двадцать два года. У неё ещё есть время тоже найти свою истинную любовь.
Шансы были невысоки, но ей и раньше приходилось выигрывать с такими шансами.
Только взгляните, как многого она достигла с того дня, когда встретила Лайла. Теперь у неё есть замок — пусть не навсегда, но ведь она сама — женщина, не склонная к постоянству.
Лайл знал, что Оливия меняет облик как хамелеон. Она может изобразить не только акцент и диалект, но и осанку и манеры. Он видел, как она сливается с уличными беспризорниками, ростовщиками и бродячими торговцами. Почему бы ей так же легко не вжиться в роль властительницы замка?
Однако он был изумлён, когда едва войдя, она сняла свою нелепую шляпу и превратилась в свою прабабушку леди Харгейт. Романтичная и затаившая дыхание, Оливия, которую он видел стоящей на дороге, стала хладнокровной и невозмутимой. Удерживая всё под контролем, она раздала указания слугам.
В первую очередь надлежало привести в порядок большой зал, поскольку в нём они проводят большую часть времени. Николс с первой группой слуг уже убрали помещение. Проинспектировав их работу, Оливия стала давать указания по размещению мебели и всему прочему.
Когда Лайл понял, что рассматривает её так же, как изучает пеленальные покрывала мумии, он собрался с мыслями и покинул холл.
Он пошёл в свою комнату и прочитал себе продолжительную и логическую лекцию о чаровницах, которые оборачиваются в песчаную бурю. Затем он собрал свои планы и чертежи и вернулся к Оливии.
Отдавая ей их, Лайл очень спокойно и логично заметил:
— Я подумал, что тебе будет легче понять строение замка, если они будут у тебя.
Она вынула листы бумаги и разложила их на большом столе, который слуги водрузили в центре комнаты. Некоторое время Оливия изучала рисунки, а свет от очага и свечей плясал в замысловатом сооружении, которое горничная соорудила у неё на голове.
— О, Лайл, это блестяще, — произнесла она.
Если он обернёт один из этих локонов вокруг пальца, каким он будет наощупь?
— У меня есть кое-какие книги и бумаги твоего кузена Фредерика, — продолжала она. — В них имеются планы и чертежи, но ничего столь подробного, как эти.
— Это то, что я обычно делаю, когда попадаю в незнакомую обстановку, — ответил Перегрин. — Мне нужно было заняться чем-то полезным. Дождь ограничил мою свободу, и так пошло с первого дня.
— В Эдинбурге шёл дождь, понемногу каждый день. — Оливия не поднимала глаз. Она продолжала рассматривать рисунки, планы и заметки.
— Здесь было больше, чем «немного», — говорил он. — Холодные потоки дождя начались с Колдстрима, нашей первой остановки после того, как мы с Николсом покинули Алнвик. Я полагаю, это проявление шотландского юмора [17]. Дождь лил беспрестанно всю дорогу сюда. Он не прекращался до прошлой ночи. Осмотр дома помог мне скоротать время.
Предполагалось, что сие занятие также будет удерживать тревожные мысли в узде. В этой части оно сработало не очень хорошо.
— Вот это ты делаешь в Египте? — спросила Оливия.
— Да. После того, как мы отчищаем весь песок.
— Твои рисунки прекрасны, — произнесла она, наконец, подняв глаза.
Лайл поглядел на разбросанные по столу рисунки, затем на ее лицо.
Этот прелестный румянец у неё на щеках. Кажется, он идёт изнутри, но, возможно, свет свечей усилил его. Даже днём сквозь узкие окна и пятнадцатифутовые стены внутрь проникало очень мало света.
— Я не шучу, и это не лесть, — сказала Оливия. — Твои чертежи превосходны.
Они обменялись смеющимися взглядами. И этим всё было сказано, подумал Лайл.
Они думали об одном и том же: в первый день их знакомства Оливия сказала ему, что его рисунки ужасны.
— У меня ушло всего каких-то десять лет на то, чтобы продвинуться от «отвратительных» к «превосходным», — проговорил Перегрин.
Оливия снова обратилась к рисунку. Он наблюдал, как её тонкий палец обводит линии большой спальни первого этажа.
— Это всё упрощает, — сказала девушка.
Упрощает ли? Или всё стало невозможно сложно: тонкий грациозный палец и её тонкокостная рука, свечение её кожи в тусклом освещении древнего холла и улыбка при общих воспоминаниях.
Перегрин отступил на шаг, прежде чем уступил искушению прикоснуться.
— Так проще установить очерёдность для ремонтных работ, — сказал он. — Когда и если мы отыщем рабочих, я буду точно знать, где им начинать и что им делать.
— И поэтому ты был сегодня в деревне, — догадалась Оливия.
— Так и есть.
— Поверить не могу, что тебе не повезло с крестьянами, — сказала она. — Ты управлял толпами рабочих в Египте.
— Там всё иначе. Я знаю достаточно разных языков, чтобы общаться с ними, и знаю их образ жизни. Культура Шотландии совершенно другая. Но я подозреваю, что обитатели Горвуда намеренно притворяются тупыми, поскольку не хотят меня понимать. И я поспорил бы на что угодно, что они специально добавляют акцент к тупости, чтобы я не понимал их.
— Я жажду докопаться до сути этого, — проговорила Оливия. — Ты сын лэрда. У них неприятности с твоим замком. Им следует ощутить, что они могут доверить тебе свои тревоги.
— Возможно, они не находят меня человеком, которому можно довериться.
Она отмела это возражение одним взмахом ладони.
— Не глупи. Тебе стоит всего лишь встать там, чтобы вызвать доверие, в отличие от нас, остальных. Но я должна заниматься всем по очереди. Первым пунктом идут наши слуги.
— Да, прости за это, — сказал Лайл. — Я не собирался терять дворецкого.
Оливия оставила рисунки, чтобы внимательно выслушать его.
— Эдвардс, — начала она. — Я намеревалась спросить тебя, но вид замка вытеснил всё остальное у меня из головы. А потом я увидела слуг, они все выглядят такими…
— Близкими к самоубийству, — подсказал Перегрин. — Их трудно винить. Им пришлось поселиться в большом зале, в точности как делали их предки столетия тому назад. Я удивлён, что все они не сбежали.
Её синие глаза загорелись интересом.
— Думаешь, Эдвардс сбежал?
— Так выглядит…
Рёв и ужасный шум прервали его. Дверь прохода на кухню распахнулась, и кухонная челядь высыпала в большой зал.
Шум голосов продолжался, усиливаясь.
Оливия взглянула на поварят, столпившихся под балконом для музыкантов, затем на двери кухонного коридора, затем на Лайла.
— Это, должно быть, Аллиер, — сказал он, назвав имя лондонского повара, которого она направила им готовить. — Он был немного угрюмым в последнее время.
— Немного угрюмым?
— Мы питаемся холодным мясом и сыром, — пояснил Лайл. — Он не печет хлеб. Говорит, что здешняя печь омерзительна. Я хотел выбросить его из окна, но он, вероятно, не пролезет, а если пролезет, то мы останемся без повара, как уже остались без дворецкого.
Оливия вздёрнула подбородок.
— Я могу помочь тебе выбросить его из окна, — сказала она, в том же невозмутимом тоне, который бы употребила леди Харгейт. — Не печет хлеб, ну и ну. Неудивительно, что прислуга находится в унынии.
С высоко поднятой головой и горящими глазами, Оливия устремилась в сторону кухни.
Николс, который беседовал с одним из перепуганных слуг, поспешил ей навстречу, чтобы блокировать двери.
— Прошу прощения, мисс Карсингтон, за то, что становлюсь у вас на пути, но это небезопасно. Мне сказали, что он угрожает тесаком. Я рекомендую вначале позволить мне его обезоружить.
Оливия осмотрела Николса с головы до ног. Он мог бы надеть доспехи и при этом всё равно весил бы не более десяти стоунов.
— Он крепче, чем выглядит, — сказал Лайл, словно читая её мысли. — И сильнее, — добавил он вполголоса. — И обладает поразительной выносливостью. По крайней мере, такова его репутация среди женского населения Египта.
Голос его был слишком низким, а губы находились чересчур близко к её уху. Тёплое дыхание Перегрина щекотало ей ухо и чувствительное местечко за ним.
На это у неё нет времени.
Эти мужчины…
— Благодарю, Николс, — произнесла Оливия. — Но мы никому не можем позволить превзойти нас.
Она повернулась к Лайлу и ответила так же тихо, как и он:
— Мы не можем позволить, чтобы казалось, будто нас запугал темпераментный французский повар. Жители деревни узнают об этом и будут смеяться до упаду.
— Прости, Николс, — заявил Лайл более громко. — Мы не можем позволить тебе повеселиться одному. Мисс Карсингтон и я займёмся этим.
Оливия повелительно взмахнула рукою.
Николс отступил с её дороги.
Ещё больше криков донеслось из-за двери.
Оливия глянула на Николса. Тот открыл перед нею дверь.
И она устремилась в логово дракона.
Оливия попыталась оказаться впереди Перегрина, но он схватил её за талию, поднял вверх и опустил позади себя. Последнее — снова отпустить её — оказалось не таким простым делом, каким должно было быть. Девушка была легче, чем выглядела, громоздкая одежда обманывала глаза. И шелестела слишком соблазнительно, чересчур схоже со звуком отброшенных простыней. Это заставило Лайла вспомнить о стройности и утончённости её ступни, грации пальчиков, шелковистом ощущении её кожи под его руками.
Все мечты и фантазии, которые он столь жестоко подавлял, восстали подобно призракам. Перегрин снова отринул их.