— Ты будешь говорить, — сказал он. — Но первым войду я, на случай смертоносных метательных снарядов.
— Не говори чепухи, — возразила Оливия. — Думаешь, мне не справиться с прислугой?
Она локтем больно ударила его в рёбра и протолкнулась мимо него в кухонные угодья. Чертыхаясь про себя, Лайл следовал за ней по пятам.
Поверх её плеча он увидел краснолицего Аллиера, размахивавшего тесаком. Поскольку он был почти шести футов ростом и трёх футов в ширину, не требовалось дара предвидения, чтобы понять, почему вся кухонная прислуга сбежала, когда он вышел из себя.
Лайл слышал его тираду по пути на кухню. Произнесённая на трёх языках, она сводилась к следующему: «Эта кухня, назвать её примитивной означает безбожно польстить! Это же пещера, для животных. Никто не может ожидать, что я стану готовить в подобном месте!»
С появлением Оливии повар остановился, с открытым ртом и рукой, занесённой в воздух.
— Не останавливайтесь, — произнесла она. — Что вы говорили?
Аллиер быстро оправился от своего удивления.
— Это невыносимо, мадемуазель! — вскричал он. — Это варварское место. Эта деревенщина. Они просто невежественные дикари. Как я могу сказать им, что мне нужно? Они не говорят ни по-английски, ни по-французски. Ни слова на немецком или итальянском. Их язык, это звериное наречие, одно сплошное рычание и бульканье губами.
— А он умеет говорить, — прошептал Лайл.
— Понимаю, — сказала Оливия. — Умственно отсталые крестьяне. Что ещё?
Аллиер махнул тесаком, вначале на печь, затем на гигантский очаг, рядом с которым даже он выглядел карликом, на каменную мойку, сковородки и кухонные принадлежности, громоздившиеся на старинном трёхногом столе.
— Ожидать, что я — Аллиер — буду готовить в таком месте, это пытка! — взревел он, однако не так уверенно, как за минуту до этого. — Бесчеловечно помещать творца в эту… эту пещеру. Я этого не перенесу.
Оливия медленно и не спеша осмотрелась по сторонам. Кухня занимала весь первый этаж северного крыла замка. Даже учитывая толщину стен и размеры очага, оставалось довольно много места. Одно из трёх больших окон было переделано под печь. Однако даже в дождливые дни освещение здесь было лучше, чем во многих других кухнях, виденных Лайлом. В некоторых богатых английских домах кухни располагались глубоко под землёй.
— Я думаю, она довольно впечатляющая, — пробормотал Лайл.
Никто не обратил на него внимания.
— Это не пытка, — заявила Оливия Аллиеру. — С пытками придётся подождать, пока подземелье оборудуют должным образом. Здесь у нас сложные условия. Великий шеф-повар может готовить где угодно. Вы помните задачу, которую князь Талейран поставил перед великим главным поваром Каремом? Целый год трапез, где ни одно блюдо не повторяется, и используются только ингредиенты по сезону, выращенные в поместье. Но если вы не можете справиться с таким заданием, ничего не поделаешь. Бесполезно желать, чтобы у вас появились умения более высокого порядка или уверенность в тех навыках, которыми вы обладаете. Если вы не отвечаете требованиям…
— Не отвечаю!
— Не забывай, пожалуйста, что у этого человека в руке огромный тесак, с чертовски острым лезвием, — шепнул ей Лайл.
— Если вы решили сдаться, мсье Аллиер, — продолжила Оливия, — тогда хватит об этом болтать, так и поступайте. Одна из деревенских женщин может заняться кухней, пока я пошлю в Лондон за настоящим поваром из Лондона. За итальянцем, на сей раз. Мне говорили, они не знают страха перед трудностями.
Выпустив свой залп, она повернулась и совершенно хладнокровно выплыла из кухни.
Лайл не двинулся с места. Какое-то время он мог только стоять и смотреть. Он видел, как Аллиер наблюдает за её уходом, с раскрытым ртом, с лицом малинового оттенка.
Лайл приготовился к худшему. Но главный повар медленно опустил руку с тесаком.
Лайл попятился в коридор. Летающих лезвий не последовало, но тишина в кухне воцарилась зловещая.
Затем он услышал голос Аллиера, ворчащий о проклятых итальянцах и их несъедобных соусах. После чего донёсся звон кастрюль, которые развешивают по местам.
Лайл прошёл половину расстояния до двери, где его ждала Оливия. И тут в мозгу у него возникла сцена: Аллиер, машущий своим тесаком, Оливия, ростом вполовину меньше повара, с её гигантскими рукавами и обширными юбками, кудри девушки закручены в шелковистые спирали. Оливия, вздёрнув подбородок, хладнокровно ставит огромного повара на место. И это выражение на его лице. И выражение её лица.
О, боги. О, боги. Оливия.
Оливия ненадолго остановилась, когда услышала этот звук. Вначале она подумала, что кого-то душат. Аллиер. Неужели он бросился в коридор? И напал на Лайла? Сердце её пустилось в галоп, и она поспешно развернулась.
Перед ней в полумраке стоял Лайл, прислонившись к стене, согнувшись пополам и держась за живот…
Он смеялся.
Оливия шагнула к нему.
— Не здесь, идиот! — проговорила она, понизив голос. — Он услышит!
Аллиер всё ещё разговаривал сам с собою, развешивая сковородки, но они стояли всего в нескольких футах от кухни.
Лайл взглянул на неё, сжал губы, но у него вырвался всхлип. Она схватила его под руку и потянула к двери. Он пошёл за нею, но через несколько шагов снова привалился к стене, ладонью зажимая рот.
— Лайл, — окликнула Оливия.
— Ты, — выговорил он. Больше ничего он сказать не успел, зайдясь в очередном приступе хохота.
— Лайл, — повторила она.
— Так смешно. Ты. Он.
— Ты себе что-то повредишь.
— Ты, — сказал он. — И только ты.
И снова засмеялся.
Оливия могла только стоять, глядя на него и удивляясь. Когда она приехала, он был таким усталым и стоически мужественным, а теперь…
Перегрин вынул платок и вытер глаза.
— Прости, — произнёс он.
— Ты переутомился, — сказала она.
— Да, — подтвердил Лайл. — Возможно.
Он отошёл от стены. И снова забился в конвульсиях, смеясь и смеясь. Как под гипнозом, Оливия стояла, беспомощно улыбаясь, в то время как внутри у неё всё снова и снова переворачивалось, как золотые пылинки, танцующие вокруг него. Она падала куда-то, падала и падала, потому что Перегрин смеялся. В его смехе звучали озорство и радость, и было невозможно не впустить его в своё сердце.
Затем Лайл остановился, снова вытер глаза и сказал:
— Прости… Я не знаю, что… Оливия, ты действительно лучше всех.
Он взял её за руку. Чтобы повести к двери, как подумала девушка.
И тут Оливия оказалась у стены, в углу за дверью, и руки Перегрина обхватили её лицо, и она ощутила вкус его смеха, когда он губами накрыл её губы.
Глава 11
Оливия была великолепна. Он только хотел ей сказать об этом. Лайл думал, что так и делает.
Но его руки сами собой поднялись, и он уже держал в ладонях её прекрасное лицо, желая сказать: «Я забыл, забыл об этой части тебя».
Он забыл, каким чудом она была. Девчонка, которая готова испробовать всё, столкнуться с чем угодно. Её красота затмевала всё, и он не мог видеть сущность Оливии.
Но она была и той девочкой, и этой женщиной, столь же удивительной, сколь и прекрасной. Перегрин смотрел в её огромные синие глаза, цвет которых он не мог разглядеть в тёмном коридоре, но ему и не требовалось, поскольку он был запечатлён глубоко в его памяти — этот пронзительно-синий цвет, изумивший его с первого дня их встречи.
Её губы, полные и мягкие, слегка приоткрытые от удивления, находились в нескольких дюймах от губ Лайла. Он не смог ничего выговорить. И тут он её поцеловал.
Перегрин ощутил, как девушка напряглась. Её руки поднялись к его груди.
Да. Оттолкни меня, так будет лучше. Но нет, ещё нет.
Мягкость её губ и аромат кожи, её близость к нему и её тепло. Он был не готов расстаться с этим всем. Не сейчас.
Оливия не оттолкнула его. Напряжённость растаяла, и она стала нежной и податливой, растворяясь в нём, в то время как её руки вцепились в его плечи. Оливия поцеловала его в ответ, очень быстро. Внезапно и пылко. Этот вкус, который он пытался забыть. Словно кусаешь спелую вишню. Он заставляет мужчину забыть обо всех других вкусах в этот сладостный миг. Вероятно, именно вишню дала Ева Адаму. Ибо какой ещё плод имеет столь греховный вкус?
Лайл позабыл об остальном тоже: о решимости, совести, мудрости. Отбрось их в сторону и что останется?
Он скучал по ней.
А теперь она в его объятиях, девочка, по которой он так соскучился, и женщина, этот хамелеон в человеческом обличии, знакомый ему с незапамятных времён. Такая бесстрашная и уверенная в себе минуту назад, и такая тёплая и податливая сейчас. Он тоже сдался в плен — греховной вишнёвой сладости, аромату её кожи, и лёгкому запаху цветочной воды в её волосах и на платье. Этот запах вползал в его разум, словно опиумный дым.
Что-то ещё замаячило вдруг. Тень. Голос, предупреждавший: Достаточно. Остановись. Вспомни.
Не сейчас.
Пальцы Оливии скользнули в его волосы. И это ласковое прикосновение проникло в него. Оно заполнило пустоту в его сердце, которую он так тщательно скрывал, где он прятал самые невозможные желания и стремления. Лайл желал до боли, сам не зная чего, но это было не животная страсть, простая и очевидная. Её бы он распознал. Это чувство было ему незнакомо.
Ему было нужно что-то ещё, и это всё, что он понимал.
Перегрин опустил руки на плечи девушки, на её руки. Он сильнее прижал её к себе и, в поисках чего-то ускользающего, углубил поцелуй.
Она поддалась его натиску, как расступаются пески пустыни, когда затягивают в себя. Она бросала ему вызов, как всегда делала это, отвечая на его настойчивость своей собственной.
Оливия тоже не знала, что ищет. Он чувствовал, что этот мир тоже был для неё чужим. Здесь они оба новички, хотя ни один из них не был совершенно невинным.
А тем временем преграды, возведённые ими, чтобы уберечь их дружбу, рассыпались в прах и сгинули.