Девушка взбиралась всё выше и выше, удивляясь тому, куда исчез весь холодный воздух. В пролётах лестнице дул ветер, но он охлаждал её чувства не больше, чем горячее дыхание пустыни.
Она поднималась по кругу, выше и выше: мимо второго этажа, затем мимо третьего, где раньше размещался гарнизон, а теперь были комнаты слуг. Ещё выше она поднялась, один последний этаж, потом в маленькую дверь и, наконец, на крышу.
Оливия прошла к стене, положила на неё руки, закрыла глаза и глубоко вдохнула. Воздух был прохладным, чудесно прохладным, и здесь царила тишина, вдали от всех разговоров.
Она сделала ещё один глубокий вдох, выдохнула и открыла глаза.
Звёзды были повсюду.
Вокруг неё, над нею.
Оливия никогда не видела так много звёзд. На небе сияла яркая луна, приближающаяся к полнолунию. Оно было прекрасно, это чудное место.
— Какие гравюры? — прозвучал сзади тихий голос.
Оливия не повернулась.
— О, ты же знаешь, — беспечно произнесла она. — Беспутные рисунки, какие продают из-под прилавков в печатных лавках. Вместе с теми, которые прабабушка собирала во время своих путешествий заграницу. Всё от Аретино[18] до последних иллюстраций из «Фанни Хилл»[19]. Она с Гарпиями до сих пор хихикает над ними.
— Я предполагал нечто в подобном роде, — сказал Лайл.
Его вечерние туфли почти беззвучно ступали по каменному полу, но Оливия ощущала его приближение.
Он остановился возле неё, почти на расстоянии фута, и опёрся руками о стену.
— Но ты мне никогда не рассказывала. Ты затронула тему как-то в письме, затем зачеркнула, в этой своей досадной манере.
— Я поверить не могу, что ты запомнил, — Оливия рискнула взглянуть на него, и сделала ошибку. Свет луны и звёзд пронизали волосы Перегрина серебром и превратили профиль в полированный мрамор.
— Разумеется, я помню, — сказал Лайл. — В то время это особенно раздражало. Мне было сколько — четырнадцать или пятнадцать? Я умирал от желания увидеть их и злился на тебя за то, что ты меня дразнила. «Ха-ха, Лайл. У меня есть непристойные картинки», — пропел он. — «А у тебя нет».
— Ты не нуждался в непристойных картинках. У тебя были танцовщицы.
Он развернулся всем телом в её сторону и положил локоть на парапет. Некоторое время он рассматривал её лицо.
Оливия ему не мешала. Она прекрасно играла в карты. Никто не умел прочесть её лица.
— Тебя странным образом беспокоят эти танцовщицы, — проговорил Перегрин.
— Разумеется, — ответила Оливия. — Посмотри на меня.
Она указала на ворох юбок и раздутые рукава.
— Я смотрю, — сказал Перегрин.
— На меня, в этом всём. В корсете, завёрнутую во все эти юбки и оборки со всех сторон.
— Кажется, это сейчас в моде.
— А они танцуют на улицах, — проговорила она.
Лайл наклонил голову в сторону, с озадаченным выражением лица.
— Я бы отдала что угодно за возможность танцевать на улицах, — продолжала Оливия. — Но я этого никогда не сделаю. Я встречу любовь, если мне повезёт, и выйду за этого беднягу, поскольку я не должна позорить семью. Я превращусь в чью-то жену и в мать его детей, и никогда не стану никем иным. Разве что, разумеется, он умрёт, оставив меня богатой вдовой, и я смогу жить как прабабушка… Но нет, этого я тоже не смогу, потому что женщины этим больше не занимаются, а если занимаются, то очень тайно, а я безнадёжна в плане предосторожностей.
Лайл ей не ответил.
Он не понимает. Что может понимать мужчина? Даже он видит в ней в первую очередь женщину, а уже во вторую — или сорок вторую — саму Оливию. Или он, возможно, не разграничивает их.
— Чего ты хочешь? — мягко спросил Перегрин. — Чего ты хочешь на самом деле? Ты знаешь?
Я тебя хочу, простофиля. Но это на неё похоже — желать взобраться на утёс, когда вокруг множество отличных безопасных лужаек для игр.
Даже Оливия не была столь безрассудной, чтобы осложнить и без того трудную ситуацию, сказав ему, что она…что? Влюбилась без памяти?
Она поглядела на мир, простирающийся внизу.
Это была самая высокая точка на мили вокруг. Она могла различить силуэты домов, слабые отблески света в окнах деревни, расположенной в долине. Неподалёку стоял ещё один замок. Лунное сияние и свет звёзд озаряли пейзаж. Прохладный ветер овевал её кожу и шевелил локоны, обрамлявшие её лицо по последней моде. Как великолепно ощущать на лице свежий бриз.
— Для начала я хочу что-то вроде этого, — сказала Оливия. Она обвела жестом серебристый ландшафт. — Магия. Романтика. То, что я почувствовала, когда впервые увидела этот замок, когда вошла в главный зал. А что ты думал, я хочу? Ты меня знаешь. Кто, кроме мамы, знает меня лучше тебя? Ты знаешь, я хочу потерять голову.
Лайл оглядел залитый луною пейзаж, затем посмотрел на луну и сияющее облако звёзд.
— Глупышка, — произнёс он.
Она отвернулась от парапета, засмеялась и подняла руки. Он никогда не переменится. Романтика не имеет ничего общего с фактами. Она могла с таким же успехом говорить с луной и звёздами. Они бы смогли понять её лучше него. Для Перегрина она говорит словно на иностранном языке — с луны, вероятно.
Он оттолкнулся от стены и протянул ей руку:
— Пойдём, здесь холодно.
Практичен, как обычно. Но таков Лайл есть, и он — её друг. Он не может перестать действовать на неё так, как действует. Она знала, что он искренне не подразумевает этого.
В любом случае, она просто эгоистичная негодяйка, что удерживает его здесь. Он не привык к климату. Он подумал, что она мёрзнет, поскольку сам промёрз до костей. Он просто хочет увести её вниз, подальше от ветра. Защищая её.
Оливия приняла его руку.
Лайл потянул, и она потеряла равновесие. Он подхватил её в свои объятия. В следующий миг она оказалась полулежащей, одна мускулистая рука Перегрина обхватила её талию, а другая обвила её плечи. Она инстинктивно подняла руки, чтобы обнять его за шею. Оливия взглянула ему в лицо. Он слегка улыбался, глядя ей в глаза. Его глаза в лунном свете отливали серебром.
— Потерять голову [20], — проговорил Лайл тем же тихим голосом. — Ты имеешь в виду, вот так? Чтобы земля ушла из-под ног?
Глава 12
Лунный свет и свет звёздный, серебристые глаза Лайла и звук его голоса. Он заключил её в свои объятия и прогнал прочь все мысли.
— Да, — сказала Оливия.
Именно так.
— Что дальше?
— Сам подумай, — ответила она.
— Полагаю, страстные поцелуи.
— Да, — согласилась Оливия.
— Это опасно.
— О, да.
— Беспечная девчонка, — сказал граф. — Какая неосмотрительность…
Он склонил голову и поцеловал её.
Возможно, это выглядело наигранно. Но этот поцелуй игрой не был и не мог быть. В голосе Перегрина не чувствовался смех, и ничего весёлого не было в прикосновениях его губ. А значит, он не изображает, поскольку Лайл этого не делает. Он не умеет притворяться. Оливии ложь давалась легко. Он не лгал никогда.
Его губы не обманывали. Они твёрдо удерживали её рот, оказывая давление, пока Оливия не сдалась, а она сдалась, почти сразу. Его горячий и настойчивый поцелуй начался с той точки, где они закончили. Эти чувства оставались. Все разговоры и вся логика в мире не смогли их изгнать. Они кипели, час за часом, ожидая момента вырваться на свободу.
Неоконченное дело. Им было бы лучше оставить его незавершённым, но оно — чтобы ни притягивало их друг к другу — отказывалось тихо умолкнуть.
Правда заключается в том, что Оливия не желала избавиться от этого чувства. Она не хотела, чтобы оно исчезло.
Девушка могла чувствовать вкус вина, которое пил Лайл, что только усилило его собственный вкус, которого она жаждала. Она ждала целую вечность, ждала его.
Да, Оливия потеряла голову. Словно она упивалась светом луны и звёзд и магией ночи. Словно полёт на луну и к звёздам.
Не отпускай меня. Никогда не отпускай меня.
Её руки крепче обвились вокруг его шеи, а Перегрин прижимал её к себе всё сильнее. Он качнулся назад, к парапету. В этот раз его руки двигались быстрее и увереннее, чем прежде. Он стянул с неё шаль и разорвал поцелуй, чтобы губами проложить дорожку вниз, по подбородку. Всюду, где прикасались его губы, они вызывали жар вдоль горла, пока не достигли обнажённой кожи груди.
Оливия ощутила, как по ее телу прокатилась дрожь возбуждения, и не смогла сдержать вскрик, в котором смешались всхлип и стон. Это единственная вещь, которой она не могла управлять. Головокружительный водоворот захватил девушку, когда губы Лайла скользнули по её груди.
Затем там оказались его руки, обхватывая её груди. Оливия застонала, но Лайл губами снова закрыл ей рот. Неистовый поцелуй заставил девушку замолчать, и она сдалась, полностью и с удовольствием, погружаясь в море ощущений и утопая в нём.
Оливия охотно обнимала его могучие руки, плечи и спину. Перегрин был тёплым и сильным, и она не могла насытиться прикосновениями к нему. Он был недостаточно близко к ней.
Лайл передвинул руки ниже, и в ночной тишине шорох её юбок прозвучал словно гром. Но это стучало её сердце, которое билось от счастья и страха. Возбуждение стало столь насыщенным, что причиняло боль.
На этот раз он поднял её юбки быстрее, чем в прошлый раз, более нетерпеливо. Его тёплая рука двинулась по бедру и поспешно нашла отверстие в её панталонах.
Столь интимное прикосновение шокировало, но она целую вечность ждала этого шока. Тепло его руки, ласкавшей её в этом месте, было очень интимным и собственническим. Оно было таким порочным и восхитительным, и в то же время сводящим с ума. Оливия двинулась навстречу его руке, потому что должна была так сделать. Что-то внутри, находящееся в тесноте её живота, нуждалось в этом.
Не останавливайся. Не останавливайся. Не останавливайся.