— Притворяться, — ответил Лайл. — У меня это плохо получается.
Он приподнял её над полом и поцеловал.
Поцелуй был жёсткий и бескомпромиссный, столь же непоколебимый, как сам Перегрин в своих поступках. Оливия ответила на поцелуй, вкладывая в него всю себя, и ногами обвила его бёдра. Его руки соскользнули, чтобы сжать её ягодицы.
Лайл посадил девушку на стол, разорвав их поцелуй, и снял её руки со своей шеи. Оливия подумала, что задушит его, если он сейчас остановится.
Он повернулся и подошёл к двери на лестницу. Ты труп, про себя подумала Оливия.
Он запер дверь на задвижку. Затем граф поднял кресло, поднёс к другой двери и подсунул под ручку.
Он вернулся и встал прямо перед нею.
— Вот, позволь мне помочь тебе избавиться от этой мокрой одежды, — сказал Перегрин.
Оливия посмотрела на себя и ответила:
— Но я не мокрая.
— А мы притворимся, — предложил он очень тихо.
Оливия почувствовала, как его голос вызывает у неё дрожь от шеи вдоль всей спины.
— Хорошо, — согласилась она.
Лайл положил руки ей на плечи. Он снял с неё шаль и отбросил в сторону. Затем он провёл пальцами по её затылку. И расстегнул первую застёжку на платье Оливии. Потом вторую. Третью.
Крючки были крохотные, однако он расстёгивал их, один за другим. Всё это время его взгляд не отрывался от её лица, и она не могла отвести от него взгляд, от серебра его очей.
Он расстегнул большие по размеру крючки на талии. Оливия почувствовала, как платье разошлось на спине. Он приспустил лиф и развязал ленты рукавов. Он склонил голову и расстегнул маленькие жемчужные пуговки на запястьях. Правая рука. Левая рука.
Оливия заворожено смотрела на макушку его головы, на шелковистые золотые волосы. Позднее она расчешет их пальцами. Позднее она будет прикасаться к нему везде. А пока пусть он делает с ней, что хочет.
Лайл опустил лиф её платья до талии. И потянул. Она приподняла бёдра, и он снял платье, позволив одежде упасть на пол.
Он молчал.
Оливия тоже не говорила ни слова. Стояла совершенная тишина. Никаких слов. Идеально. Только звуки их дыхания и прикосновений рук к одежде и коже.
Перегрин был так настойчив. Методичен. Он развязал завязки её нижних юбок, стянул их и сбросил на пол, ногой откидывая в сторону. Он наклонился через плечо Оливии и стал развязывать тесёмки корсета.
У неё участилось дыхание. У него тоже. Она это слышала. Но ни слова не было произнесено. Они не нуждаются в словах, только не сейчас.
Лайл снял с девушки корсет. Сорочка, которую больше ничего не удерживало, сползла у неё с плеча, обнажая одну грудь. Оливия не пыталась её прикрыть. Как и Перегрин. Он оставил сорочку на месте и принялся за её панталоны.
Щекочущие ощущения разливались у Оливии под кожей.
Перегрин развязал ленты и снял с неё панталоны. Они оказались наверху вороха остальной одежды. Затем её чулки. И тогда он снял с неё нижнюю рубашку через голову.
Оливия сидела, нагая, на столе, дрожа каждым дюймом своего тела. Лайл оставался полностью одетым.
В глубине живота у Оливии что-то прыгало и переворачивалось. Она сидела совершенно неподвижно.
Он посмотрел на неё, взгляд его серебристых глаз касался кожи, подобно ласке. Оливия чувствовала его у себя под кожей, где все ощущения устремлялись к тайному месту между ног.
Тут Лайл наклонился к ней. Она думала, что он её поцелует, и раскрыла губы.
Но он поцеловал её в щёку. А потом слегка лизнул.
Девушка задрожала.
Не от холода. Её кожа горела, словно в огне. Внутри у неё было жарко и беспокойно.
Перегрин лизал её. Везде. Легкие прикосновения его языка. Касания его губ. К её уху. К горлу. К груди. К рукам. К ладоням. Он встал на колени и провёл губами и языком по её ногам. Он перецеловал её ступни, пальчик за пальчиком. Методично. Крайне внимательно.
Глубоко внизу живота Оливия чувствовала сводящее с ума беспокойство, как ранка, которую нельзя почесать.
О, Господь Всемогущий, все боги, Зевс и прочие, ангелы, святые и мученики, и вы, божества с головами крокодилов и ибисов. Перегрин снова покрыл поцелуями её ногу до самых ворот её женственности.
Оливия вскрикнула, или так ей показалось, и эхо крика прозвучало в маленькой комнате.
Он положил ей руку на живот и надавил. Оливия послушно легла на стол, извиваясь, постанывая и произнося бессмысленные слова.
О Боже мой о Боже мой о Боже мой…
У неё внутри изверглись вулканы, она задрожала, и её накрыло мощной огненной волной, которая возносила её всё выше и выше, швырнула в небо и сбросила на землю, разбитую вдребезги.
О Боже мой о Боже мой о Боже мой.
Раздался голос Перегрина, хриплый и тихий:
— Ты вся дрожишь. Мне придётся согреть тебя изнутри.
— Ради всего святого, Лайл, скорее!
Она расслышала его короткий смешок и шорох одежды. Тут он вошёл в неё. Она метнулась к нему, с широко раскрытыми глазами, и попала прямо в его объятия.
Перегрин замер, тоже раскрыв глаза:
— Больно?
— Нет. О, нет. Совершенно наоборот…. О, Лайл. Боже мой.
Прошлой ночью ей было больно, она чувствовала жжение даже в самые лучшие моменты. На сей раз всё оказалось по-другому. Он наполнил её собой, он был горячим и таким замечательным. Оливия потянулась к его плечам, чтобы прижаться к нему теснее и полнее ощущать. Она пошевелила бёдрами.
— О, да, — произнесла она. — Вот так.
На ней не было ни клочка ткани, а его единственная обнажённая часть тела — член, ритмично двигающийся у неё внутри, и это было чудесно. Чудесно быть нагой. Чудесно чувствовать его в себе.
— Это так неправильно, — проговорила Оливия.
— Да.
— Это идеально.
— О, Оливия.
На этом разговоры прекратились. Он поцеловал её. Их бесконечный льнущий поцелуй длился, в то время как их тела раскачивались вместе, всё быстрее и яростнее. И снова волна подхватила Оливию, унося вверх. Эта волна подбросила её до небес, она увидела звёзды, и рассмеялась. И смеясь, проговорила «я люблю тебя».
Та же самая волна бережно принесла её обратно. Оливия поцеловала Перегрина в щёку, и в шею, и в губы. Она выдохнула:
— Я люблю тебя.
И потеряла сознание.
Глава 17
Лайл ощутил, как она обмякла в его объятиях.
Он в ошеломлении смотрел на неё. Оливия мигнула и взглянула на него широко раскрытыми, изумлёнными синими глазами. Сердце Перегрина облегчённо подпрыгнуло.
— Надеюсь, ты лишилась чувств от экстаза, — ворчливо проговорил он.
— Да, — ответила она. — О, Боже мой!
Она сказала, что любит его.
Он взял её за руку, на которой было надето одно-единственное кольцо.
— Что это?
— Это кольцо, — ответила Оливия.
— Что за камень?
— Скарабей, — пояснила она. — Твой подарок. Ты, наверное, не помнишь.
Лайл помнил. Этого скарабея он прислал ей с письмом давным-давно.
— А я оправила его в кольцо, — продолжила девушка.
— Когда?
— Сразу после того, как передумала делать из него ожерелье или браслет. Я подумала, что кольцо я смогу носить всегда.
Перегрин смотрел на кольцо.
Всегда.
Всё это время.
Десятки разорванных помолвок и Происшествий, которые заканчивались Изгнаниями. Сколько писем она ему написала, начинающихся со слов «Я снова покрыла себя ПОЗОРОМ» или «Они отправляют меня в Деревню, пока всё не успокоится».
Оливия, беспечная и безрассудная, живущая по собственным правилам. Но, несмотря на это всё, она хранила верность ему, на свой собственный лад.
— Ты надевала его на вечер у прабабушки? — спросил Лайл.
— Разумеется, надевала, — подтвердила она. — Я постоянно его ношу. Оно позволяет мне чувствовать, что ты всегда… под рукой.
Оливия рассмеялась.
— Ужас, — проговорил он. — Такой ужасный каламбур при подобных обстоятельствах. Ты сидишь тут, совершенно голая.
— Да, и это восхитительно. Я никогда раньше не сидела голой перед окном. Очень освежающий опыт, во всех смыслах. Ты очень изобретателен.
Только сидит она, обнажённая и смеющаяся, в окне холодной комнаты холодного замка. Это зрелище напомнило ему о … Египте.
Однако зрелище подобного рода он не желал бы делить с остальным миром. К счастью, замковые окна располагались в нишах. Эта ниша была, хотя неглубокая, но маленькая. Иначе рабочим внизу было бы на что посмотреть.
А Оливия, вероятно, не стала бы возражать.
— Да, ну, тогда это показалось правильным поступком, — сказал он. — Единственно правильным, на самом деле. В том-то и беда, как видишь, когда начинаешь заниматься этими вещами.
Говоря, он вытянул из груды одежды на полу её шаль и накинул на Оливию. Он заправил свою рубашку обратно в брюки и застегнул их.
Перегрин собирал её одежду, сопротивляясь искушению зарыться в нее лицом. Он набросил девушке на голову сорочку.
— Постарайся не подхватить воспаление лёгких, — сказал он.
— Оно бы стоило того, — заметила она. — Ты собираешься одевать меня?
— Я это всё снял, — ответил Перегрин. — И могу надеть обратно.
Он продолжал возиться с её корсетом:
— Ты можешь повернуться? Гораздо легче возиться с этими штучками, когда они перед тобой.
— Даже Бэйли не может снять его, не вращая меня из стороны в сторону, — сказала Оливия. — Удивительно, что ты расстегнул все крючки и развязал все тесёмки.
— Я изучал конструкцию твоего наряда, — отвечал он. — Твоя одежда сильно изменилась с тех пор, как я был здесь в последний раз. С каждым моим возвращением она становится всё сложнее.
— А тебе нужно её разгадать, — сказала она, — как ты расшифровываешь приводящие в замешательства строчки иероглифов.
— Это не вполне интеллектуальное занятие, — возразил Перегрин.
Он поднял её чулки и панталоны.
— Это я сама могу надеть.
— Я их снимал, — ответил он. — И я верну их на место.
Он никогда не уделял пристального внимания женской одежде, и, в самом деле, здесь было на что посмотреть — многочисленные слои со сложными механизмами расстёгивания и застёгивания. Но одежда Оливии зачаровала его. Он изучил её, сам того не сознавая.