ьмемся за дело. И еще этот вопрос с усыпальницей, все нас изводят просьбами взглянуть на нее.
— Это не…
— Не могу сказать, сколько ученых здесь было, подсчитывающих и спорящих. Последнее, что я слышал, — устранение ущерба будет стоить сто тысяч фунтов, но это не включает гробницу. Поскольку они не решили, что с ней делать. По меньшей мере половина ученых говорит, что ее следует раскапывать, а вторая половина выступает за то, чтобы оставить все как есть.
— Это не…
— Возвращайтесь завтра, господа, и кто-нибудь вам с радостью покажет все, ответит на ваши вопросы, расскажет, почему они спорят о том, где норманнский стиль, где — перпендикулярный. — Мужчина стал подталкивать их в сторону двери.
— Мы ищем двух леди, — громко сказал Лайл, предположив, что сторож не только болтлив, но и слегка глуховат.
— Леди? — Мужчина перестал махать фонарем в сторону двери.
— Моих тетушек, — проговорила Оливия голосом, ужасно напоминающим голос мальчишки-подростка. Подражание легко удавалось ей.
Лайл бросил взгляд в ее сторону. Ей всегда надо было приврать.
— Одна вот такого роста, — Лайл держал руку на уровне уха Оливии, — а вторая — немного ниже. Они хотели осмотреть церковь, и особенно усыпальницу.
— О да, в самом деле, — сказал сторож. — Я предложил им прийти завтра. Это вовсе не безопасно, я предупредил их, но они слушать не хотели. Прежде чем я понял, что происходит, я уже указывал им дорогу и отвечал на вопросы. Но, сэр, меня не нанимали для экскурсий по ночам, и больше никаких исключений я не сделаю.
— Разумеется, нет, — согласился Лайл. — Но возможно, вы сумеете нам подсказать, когда они ушли?
— Не более десяти минут назад, я уверен. Может быть, четверть часа, в точности не припомню. Но они очень спешили, сказали, что утратили всякое представление о времени.
— Они, случайно, не сказали, куда направляются? — спросил Лайл.
— В «Георг» на Кони-стрит, как они сказали. Они еще спрашивали меня, как скорее туда добраться. Говорили, что опаздывают на ужин.
— Если они ушли десять минут назад, мы должны были встретить их, — сказал Лайл.
— Они могли пойти другой дорогой, — ответил сторож. — Вы пришли со стороны Стоунгейта?
— Да. А они…
— Я объяснил им, что это название происходит от камня, привезенного для строительства собора, — поделился сторож. — Его везли баржами по воде и выгружали на Стоунгейте, ниже Гилдхолла.
— Вы думаете…
— Им было интересно узнать, что писатель Лоренс Стерн в свои холостяцкие дни жил на Стоунгейте.
— Думаете, они пошли другой дорогой? — торопливо спросил Лайл.
— Возможно, они по ошибке свернули на Литл-Стоунгейт, — сказал сторож. — Надеюсь, леди не заблудились. Я проследил, чтобы они благополучно вышли из церкви. Даю вам слово. Выход вообще-то плохо освещен, а со всеми этими обломками вокруг очень легко…
Его слова прервал вскрик.
Лайл повернулся в сторону звука. И ничего не увидел. Потом он понял, что там, где должна была стоять Оливия, пусто.
— Оливия! — крикнул он.
— Ой, ой! — послышался ее голос. — Черт побери! — добавила она, вспомнив, что выдавала себя за мальчишку. — Я здесь! — Голос ее дрожал. От боли на глаза навернулись слезы, и ей хотелось заплакать, но больше всего — от раздражения. Она не видела возможности достойно выйти из этой ситуации.
— Где?
Свет свечи и фонаря блуждал по грудам обломков.
— Здесь, — повторила она.
Наконец свет пролился на нее, лежащую в унизительной позе задом кверху на куче хлама, камней и всякой прочей ерунды, о которую она споткнулась. Когда мужчины подошли ближе, Оливия увидела, что это был совсем небольшой холмик. Но, как и маленькая ямка, которая погубила Меркуцио, для нее этого оказалось достаточно. Она сильно ударилась коленом и упала на локоть, боль от которого резко отдавалась вверх по руке. Но эту боль нельзя было сравнить с тем, что она ощутила при попытке подняться.
Лайл передал свечу сторожу и присел на корточки рядом с ней.
— Вот поэтому я запрещаю им ходить ночью, — заговорил сторож. — Можно споткнуться и раскроить себе череп. Даже в дневное время нужно следить, куда идешь.
— Отойдите немного назад, — сказал Лайл. — И держите фонарь повыше.
Сторож отступил и сделал так, как ему было сказано.
Подавив стон, Оливия ухитрилась немного повернуться. Ей было безразлично, что видит Лайл, но она не хотела, чтобы на ее зад пялился сторож.
— Где твоя шляпа? — спросил Лайл тихим голосом.
— Не знаю.
— Крови, кажется, нет, — подытожил он, коснувшись пальцами ее туго заколотых волос.
— Я упала на руку.
— Если бы не это, ты разбила бы себе голову.
— С моей головой все в порядке.
— Это спорный вопрос.
— Моя нога… Я не могу подняться.
— Я готов тебя задушить, — сказал Лайл. — Говорил же тебе…
— Держаться рядом. Знаю. Но я совсем немного сдвинулась в сторону, хотела только быстро осмотреться, пока он нас не выставил. А потом…
— Ты оступилась.
— Я не сильно ударилась, но не могу встать на правую ногу. Кажется, я вывихнула лодыжку. Помоги мне встать, пожалуйста, а?
— Что-нибудь сломано, будь оно неладно?
— Не думаю. Только нога. Она не слушается и ужасно болит, если я пытаюсь встать на нее.
Лайл пробормотал что-то по-арабски. Оливия предположила, что крепких английских словечек для выражения собственных чувств ему оказалось недостаточно. Тут его рука обхватила правую ногу Оливии, и она едва не взвилась в воздух. Лайл осматривал ногу, дюйм за дюймом, осторожно поворачивая в разные стороны. Оливия из последних сил сдерживала стон, и у нее не было полной уверенности, вызвано ли это болью или ощущением его руки.
От ступни Лайл быстро, но осторожно перешел к колену.
— Непохоже, что ты что-то сломала.
— Это я и…
Она не договорила, поскольку он посадил ее. И едва Оливия успела перевести дыхание, как Лайл подхватил ее под руки и поставил на ноги. Когда ее правая нога коснулась земли, Оливия поморщилась.
— Не становись на нее, — сказал он. — Тебе придется опираться на меня. К счастью, мы ушли недалеко.
Говоря это, он просунул руку под ее плащ и обнял за спину. Его рука, так уверенно обнимавшая Оливию, была теплой и крепкой. Она чувствовала ее у себя под грудью. Грудь, напрягаясь, тоже реагировала на эту близость, а ощущение жаркой волны, сокрушающей все моральные принципы, каскадом устремилось вниз.
Удерживая Оливию, Лайл выудил из кармана несколько монет и отдал их сторожу.
— Простите за беспокойство, — проговорил он.
— Надеюсь, юный джентльмен скоро поправится, — сказал мужчина…
— Благодарю, — мальчишеским голосом произнесла Оливия.
Лайл промолчал. Он ловко провел ее через дверь и стал медленно спускаться по лестнице во двор.
Лайл боялся заговорить и голосом выдать свое волнение.
Он до смерти испугался. Она могла бы сломать шею или разбить голову.
Даже зная, что она более или менее цела, он все равно волновался, думая о сломанных костях, осколочных переломах, сотрясении мозга, — обо всех тех травмах, которыми могло закончиться ее падение.
Кажется, она всего лишь подвернула щиколотку. Но беда в том, что он не сразу пришел к этому выводу и сильно переволновался.
Он ощупывал ее голову, ступню и голень. Он осматривал ее слишком тщательно и потратил на это довольно много времени.
Это было неразумно. Он повел себя еще глупее, когда ставил Оливию на ноги: просунул руку ей под плащ, вместо того чтобы обхватить ее поверх одежды.
Тут потребовалось бы самообладание святого, чтобы идти рядом с ней так близко: пока они медленно передвигались по собору, спускались по лестнице, шли через церковный двор и далее, ее грудь касалась руки Лайла, а бедро оказалось прижатым к его бедру. Он удерживал ее так близко к себе, что мог вдыхать запах ее волос и кожи.
«Продолжай идти, — сказал себе Лайл. — Одна нога за другой. Это приемная дочь Рэтборна. Помни об этом».
— Лайл, — произнесла Оливия.
— Не надо.
— Я знаю, что ты злишься. Но так случилось, и кто знает, когда я снова вернусь домой. И я всего лишь немного…
— Всего лишь, — перебил ее Лайл. — Всего лишь это. Всего лишь то. Если бы ты сломала шею, что я должен был сказать твоей матери, твоему отчиму? «Оливия всего лишь умерла»?
Он не может и не будет думать об этом.
Да и не нужно. Оливия жива. Но он прикасался к ней, и каждое прикосновение напоминало его телу о долгом, беспощадном поцелуе прошлой ночи и о том, как ее голая нога скользила по его ноге. Ее аромат проникал ему в нос, грудь прижималась к его руке, и всеми инстинктами он желал удостовериться, самым примитивным способом и прямо у стен этой узкой улочки, что она жива и он жив.
— Да, но я же не сломала шею, — оправдывалась Оливия. — Это так на тебя не похоже — рассуждать о том, что могло бы произойти.
— Не похоже на меня? — переспросил Лайл. — Ты не знаешь, что на меня похоже, а что нет. Ты видишь меня только здесь, в состоянии постоянного напряжения, собирающим силы в ожидании очередного стихийного бедствия.
«И старающегося не совершить безумных и непростительных поступков, после которых обратной дороги нет», — мысленно добавил Лайл.
Он обладает здравым смыслом и принципами. У него есть совесть. Ему известна разница между честным и подлым поведением. Но он перешел черту, и его тщательно упорядоченный мир начал рушиться.
— В самом деле, Лайл, ты устраиваешь много шума из-за…
— Каждый раз, когда я возвращаюсь домой, происходит одно и то же! — взорвался Лайл. — Что тут удивительного, что я не желаю жить в Англии? В Египте я сражаюсь только со змеями, скорпионами, песчаными бурями, ворами и грабителями. Здесь же сплошные скандалы и неприятности, возникающие на пустом месте. Если мои родители не кричат, не рыдают и не устраивают сцен, тогда ты провоцируешь мятежи и пытаешься себя погубить.
— Я этому не верю. — Оливия попыталась вырваться.