Пока Дэн проверял все стекла автомобиля, новые друзья алчно его облепили.
Трудно было понять, о чем шла беседа, хотя голоса спасителей становились все напряженнее.
Был там мужичок потише, лет шестидесяти, не высокий, как его младшие приятели, но широкий в плечах и с грудью колесом, с выдающимися бровями, с красными полузакрытыми глазами, седой растительностью и озорным настроем. Молодые мужчины держались стаей, настойчиво договаривались, колебались, но не отклонялись от курса. Дело было в Дэне, у которого, как он заявил, не было бакшиша.
Старик не проявил интереса к этой размолвке. Все его внимание сосредоточилось на мне.
Я протянул руку. Он пожал ее.
– Где ты вырос?
– Под Мельбурном. Далеко.
– Чертова река Ярра, – сказал он без желания объяснять. Затем вдруг он дернул меня за волосы. В тот момент мне показалось это странным. Теперь мне это кажется еще страннее.
– Настоящий белый, – сказал он.
– Я Вилли. Вилли Баххубер.
– Никакой ты не Баххубер, – заявил он.
Кожа на голове болела, но он улыбался. При мне были водительские права, я ему показал.
– Настоящий белый, – улыбался он.
Прошло много дней, прежде чем я понял, что он знал больше меня. В любом случае я бы никогда не допустил мысли, что он говорит с сарказмом.
Я подумал, боже. Возможно, его предки были убиты белыми людьми.
– Гулболба? – спросил я, потому что в моем представлении холм был в этой местности.
– Баххубер, – ответил человек.
Возможно, я неправильно произнес «Гулболба».
– До свидания, – попрощался я. Двигатель «плимута» зарычал. Воздух был полон взметнувшейся пылью. Мои голени заныли от ударов гравия. Молодые мужчины бросили пару камней в улепетывающий «плимут», а затем повернулись к Коротышке, который уже держал руку в кармане.
Старик еще раз хотел дернуть меня за волосы, но я был уже готов к этому, и он засмеялся, когда я перехватил его запястье.
Вернувшись в машину, я взял в руки планшет и карту. Ничего не сказал про трагическую историю людей, которых Коротышка обозвал «бунгами»[85].
10,2 МИЛИ. НАЛЕВО, НАПРАВО, ПОВОРОТ НА РУЧЕЙ.
Дорога была жесткой. Ушло восемнадцать минут, прежде чем мы достигли места, где показался обзор на ручей, и я увидел на западе, среди переплетенных, омытых водой стволов деревьев другую машину с «Редекса», «холден», агрессивно украшенную гоночными стикерами, с номером, который мне лучше не упоминать. Машина застряла носом вниз, почти вертикально, уткнувшись в почти пересохший ручей. Перевернутые автомобили скоро станут обычным делом, но в ту секунду это казалось невозможным. Задние колеса были запрокинуты в воздух, обнажая рессоры, словно гениталии трупа. Коротышка тихо затормозил и заглушил двигатель. Дал знак выйти из машины и оставить миссис Боббсик.
Мы позвали «ку-и». У ручья было тихо, никаких птиц, кроме унылого курравонга[86], который кричал, как потерявшееся дитя. Вскарабкались по сучковатому стволу дерева, лежавшему в ручье, в открытое окно водителя – маршрутные карты разбросаны спереди и сзади, а в зажигание вставлен ключ. Стоял сильный запах бананового пюре.
Разбитый автомобиль выглядел столь опасно покалеченным, что я бы не осмелился приблизиться к радиатору, но Коротышка, представив, что это он мог разбиться насмерть, объявил, что радиатор почти остыл.
В нем сейчас было что-то до странности вороватое: он влез по ветхому стволу дерева на затапливаемый берег и стоял, как дух леса в желтых перчатках, левая рука подпирает правый локоть, а правая касается ярко-красного рта.
– Скажи ей подъехать сюда на машине, – объявил он наконец.
– Как?
– По тропе, по которой мы прошли.
– Она не сможет сюда проехать.
– Просто скажи ей, Вилли.
В первый раз он назвал меня по имени.
7
Машина остановилась, муж пропал. Баххубер стоял у моей открытой двери, извинялся, что разбудил: случилась авария. Не могла бы я подъехать на машине по тропе у ручья. Я так и сделала, полагая, что это миссия милосердия.
Но затем Коротышка объявил, что мы должны снять листы рессор. Я спросила, не собирается ли он сделать свою жену расхитительницей могил. Он подмигнул, и я поняла, что он решил как-то схитрить.
Мы с Баххубером старались раскачать каркас точно так же, как это делали в Бахус-Марше. Воняло гнилой листвой, и запах еще держался на нашей одежде, когда мы прятали ворованные рессоры и клипсы под своим задним сиденьем.
Никто не говорил мне, что мы сможем воспользоваться этими рессорами без штрафа. Муж держал это от меня в тайне. Наблюдатели «Редекса» наносили радиоактивную краску на детали автомобилей. И если мы поставим украденные рессоры, счетчик Гейгера это распознает. Глядя на этот обман, я думала о миссис Маркус.
Оставалось еще шесть часов езды до Таунсвилла, и, припрятав рессоры, мы заторопились: скорей, ну же, жми на газ. Я сказала, что меня зовет природа. Он ответил: очнись. Я подумала: он потратил время на помощь отцу, теперь может потратить немного и на меня. Демонстративно взяла первую страницу газеты с моим интервью подтереть зад. Если он и заметил, то не прокомментировал.
Штурман наверняка думал, как и все мужчины: я должна снять комбинезон и остаться голой, как Ева, прямо на трассе. И я прошла подальше вверх по ручью, где скопились сломанные ветки, листва, деревья, вынесенные потопом. Я взяла с собой садовую лопатку, но наткнулась на огромное дерево, вырванное с корнем, из-за чего рядом осталась воронка шесть футов глубиной. Копать не пришлось. Я раскачивалась над воронкой в чем мать родила, цепляясь за корень дерева, измазанный глиной.
Зов природы оказался лишь шепотом. На стенах воронки всего в футе от поверхности я увидела корни, опутавшие кости. Первая рассыпалась в моих руках, и я увидела множество других – кладбище, тошнотворно. Дело в том, что это были не животные. Их было так много, должно быть, черные.
Я вытащила человеческую челюсть. Вернулась. Поспешила надеть комбинезон. Я женщина настырная. Вернулась в раскоп, где смогла достать человеческий череп из потревоженной почвы.
Он был крошечный, хрупкий, готовый вот-вот рассыпаться, как яйцо эму. Я мать. Я знала, каково держать нежного младенца, и понимала, что это скорее всего маленький мальчик, а все эти кости вокруг него – его семья. Он был вполне чистым и очень легким и, казалось, обратится в пыль, если я буду неуклюжа. Я сунула лопатку в задний карман и взяла его обеими руками, и понесла, осторожно, словно чашу с водой, назад сквозь сухой кустарник и травы.
Придя к машине, я показала им, что у меня было.
– Ничего, – сказал Коротышка. – Я поведу.
Ему больше нечего было добавить.
Штурман открыл мне заднюю дверь, но затем встал передо мной, вглядываясь в моего маленького приятеля, так давно погибшего. У Баххубера, как обычно, за ухом был заложен карандаш, и теперь он достал его, и я отдернула от него головку. Но нет, он сказал, что хотел только указать мне на круглую дырку, прямо там, где раньше было ушко, которое слушало воду в ручье.
Бог знает, почему я плакала о том, что случилось так давно. Муж пытался понять, но это была не наша вина. Мы не знали этого негритенка.
Я не вела машину следующие шесть часов, но чувствовала злую стиральную доску на дороге, словно мы ехали по шпалам. Чуяла запах листвы с ручья, напоминавший о скотобойне и сыромятне из детства. Бедный малыш, я держала его по-матерински, ладонью – затылок. Затем дорога углубилась в заросли сахарного тростника футов двенадцати высотой. Мы были насекомыми, летевшими сквозь заросли травы. Порой появлялся просвет, порой нет. Затем мы лениво ехали в утренней мгле, когда фермеры поджигали тростник. Пепел влетал в открытые окна. Они называли его «Бёрдекинский снег». В дыму я держала головку и слушала рев тростникового пожара.
Я нянчила череп, пока мы проезжали нескончаемые тростниковые плантации. В тропических городках виднелись трубы, и беспокойные мельницы, и серые потрепанные дома, построенные на столбах. Раскидистая бугенвиллея, такая большая и старая, что опрокидывала решетки, на которых вилась.
Наконец, в сумерках, мы зарегистрировались на Таунсвиллской выставке. В гигантских фиговых деревьях над нашими головами тучи лорикитов ссорились из-за того, кто с кем и где будет спать. Для меня это была чужая земля.
Когда муж узнал, что я собиралась отнести череп в полицию, он приказал Баххуберу сопровождать меня.
Я была бы благодарна, пойди он со мной сам.
Нет, ему нужно встретиться кое с кем.
«Осторожно, чтобы он тебя не покусал», – не сказала я.
Выставка находилась в Уэст-Энде Таунсвилла, а полиция – минимум в двух милях от нее. У местных было вдоволь времени поглазеть на меня. Вот женщина в комбинезоне. Разрази меня гром. Полицейский участок был огромным, как фабрика, и мы нашли там сержанта, сцепившегося с потрепанным чернокожим, и пришлось подождать, пока его не сопроводили в «спальное помещение», прежде чем заявить о нашем деле.
Не скажу, что сержант смеялся или ухмылялся, но ему явно было неприятно и трудно понять, чем он может помочь команде «Редекса».
Что я намеревалась ему сказать? Неужели это такая загадка? Кем-то было совершено преступление.
Баххубер указал на пулевое отверстие.
– Ваш друг – криминалист? – спросил меня полицейский. Затем Баххуберу:
– Похоже, у вас личный интерес к черным расам, приятель.
– Неужели?
– Одного взгляда на вас достаточно, приятель. Это очевидно.
– И что же вы видите?
– Может, это не ясно там, откуда вы приехали, приятель. Но здесь у нас, что называется, глаз наметанный.
Я спросила, при чем тут черные расы.
– Вы с юга, миссус? Ваш парень белый человек с юга?
Я подумала: «Мы здорово посмеемся над этим вечером».
– Что ж, похвально. Удачи вам обоим. А что до этого, – он подтолкнул ко мне головку, – считайте это сувениром. Возможно, выручите у себя за него шиллинг-другой. Что смешного, Джимми? – И он таращился на Баххубера, пока тот не отвернулся. – А теперь, – повернулся он ко мне, – вот что мы сделаем с вашей находкой.