Грейс шевельнулась. Он подумал, что она слышала последние слова, и огорчился, хотя мог бы говорить тише.
Он ожидал за завтраком неприятного разговора, но Грейс была только более молчалива, чем обычно. И Фитцпирс тотчас стал раскаиваться, что причинил жене боль, ибо приписал ее молчание своей несдержанности, но ошибался: ни слова его, ни действия не были причиной ее уныния. Она не слышала его утренних сетований.
Над ее домом нависла более серьезная беда, чем крушение честолюбивых замыслов мужа.
Грейс сделала открытие, которое ей с ее прямодушием показалось чудовищным: заглянув в свое сердце, увидела, что ее детская влюбленность в Джайлса ярко разгорелась, ибо у нее было теперь иное понятие о великом и ничтожном в жизни. Простые манеры Уинтерборна не раздражали больше ее утонченного вкуса, недостаток так называемой «культуры» не оскорблял ее образованности, деревенское платье стало радовать глаз, а внешняя грубоватость восхищала. Замужество показало ей, что рафинированный интеллект легко уживается с самыми низменными свойствами души. Она почувствовала отвращение к тому, что прежде считала таким важным. Честным, добрым, верным и мужественным мог быть теперь в ее глазах только простой человек, и такой человек был с самого детства рядом с ней.
И еще в сердце Грейс никогда не угасала жалость к Джайлсу: она жалела его, потому что причинила ему зло, потому что в мирских делах он был неудачник и еще потому, что, подобно другу Гамлета, «который и в страданиях не страждет»[32], испытал такие невзгоды, что стал почти что святым. Вот какие мысли, а не случайно брошенная мужем фраза, повергли Грейс в молчаливое уныние.
Оставив Фитцпирса в лесу, Мелбери пошел к дому и увидел в окне гостиной дочь, которая выглядела так, точно ей нечего было делать, не о чем заботиться. Мелбери остановился и, пристально глядя на нее, окликнул:
– Грейс.
– Что, отец? – отозвалась она.
– Ждешь любимого мужа? – спросил он тоном, в котором прозвучала и жалость, и вместе с тем сарказм.
– Нет, не жду. У него сегодня много больных.
Мелбери подошел к окну:
– Грейс, зачем ты это говоришь? Ведь ты хорошо знаешь… Ладно, спускайся вниз, погуляем в саду.
Он отпер калитку в увитой плющом изгороди и стал ждать. Видимое безразличие Грейс беспокоило его. Уж лучше бы она в порыве ревности бросилась в Хинток-хаус и, позабыв приличия, устроила сцену Фелис Чармонд, вцепилась бы в нее unguibus et rostro[33], обвинив, пусть даже без достаточных оснований, в том, что она украла у нее мужа. Подобная буря только бы разрядила атмосферу надвигавшейся грозы.
Минуты через две появилась Грейс, и они вышли в сад.
– Тебе, как и мне, хорошо известно, что твоему супружескому счастью грозит беда, а ты делаешь вид, что все прекрасно. Ты думаешь, я не вижу постоянной тревоги в твоих глазах? По-моему, ты ведешь себя неправильно. Нельзя оставаться безучастной. Надо что-то делать.
– Я ничего не делаю, потому что моей беде нечем помочь.
Мелбери готов был забросать ее вопросами: ревнует ли она, испытывает ли возмущение? Но природная деликатность удержала, и он лишь заметил укоризненно:
– Ты какая-то вялая, должен тебе сказать: замкнулась в себе.
– Я такая, какая есть, отец, – отрезала Грейс.
Мелбери посмотрел на дочь и вдруг вспомнил, как за несколько дней до свадьбы она спросила его, не лучше ли будет, если она выйдет замуж за Уинтерборна, и подумал, уж не полюбила ли его Грейс теперь, когда он потерян для нее навсегда.
– Что ты хочешь, чтобы я сделала? – спросила Грейс тихо.
Мелбери очнулся от горьких воспоминаний:
– Я бы хотел, чтобы ты пошла к миссис Чармонд.
– Пойти к миссис Чармонд? Зачем?
– Затем, – прости меня за мою прямоту, – чтобы просить, умолять ее во имя вашей женской солидарности вернуть тебе мужа. Твое семейное счастье зависит от нее. Это я знаю наверняка.
Грейс вспыхнула при этих словах отца, юбки ее громко зашуршали, коснувшись цветочного ящика, точно и они выражали негодование.
– И не подумаю! Я не могу, отец, – возмутилась Грейс.
– Разве ты не хочешь снова стать счастливой? – удивился Мелбери, явно озабоченный происходящим больше, чем его дочь.
– Я не хочу еще больших унижений. Раз уж мне суждено страдать, я буду страдать молча.
– Но, Грейс, ты еще очень молода и не понимаешь, как далеко может зайти дело. Посмотри, что уже произошло. Из-за миссис Чармонд твой муж отказался от практики в Бедмуте. И хотя это еще не бог весть какая беда, но лучше бы и ее не было. Миссис Чармонд поступает так не из злого умысла, а по легкомыслию, и одно только слово, сказанное вовремя, может избавить тебя от больших неприятностей.
– Когда-то я любила ее, – дрогнувшим голосом проговорила Грейс, – а она и не подумала обо мне. Я не люблю ее больше. И пусть она делает что хочет, мне все равно.
– Нельзя так говорить, Грейс. Тебе было многое дано. Ты хорошо воспитана и образованна, стала женой ученого человека из очень хорошей семьи и должна быть счастлива.
– Нет, я не могу быть счастлива. Как бы я хотела, чтобы ничего этого не было! Зачем только меня учили в закрытой школе? Как бы я хотела быть такой, как Марти Саут! Я ненавижу господскую жизнь. Если бы я могла, как Марти, резать в лесу ветки для плетней!
– Кто тебе внушил эти мысли? – спросил потрясенный отец.
– Образование принесло мне только страдания и невзгоды. Зачем, ну зачем ты послал меня учиться в эту школу? Отсюда все зло. Если бы я жила дома, то вышла бы замуж…
Грейс оборвала себя на полуслове и замолчала, и Мелбери, увидев, что она едва сдерживает слезы, совсем расстроился.
– Что ты говоришь? Ты хотела бы жить здесь, в Хинтоке? Остаться деревенской девчонкой и ничему не учиться?
– Да, я никогда не была счастлива вдали от дома. У меня всегда болело сердце, когда ты отвозил меня в город после каникул. Какие это были горькие дни, когда я в январе возвращалась в школу, а вы оставались дома, среди лесов, такие счастливые! Я часто спрашивала себя, почему должна все это терпеть. В школе девочки относились ко мне презрительно, потому что знали: мои родители небогатые и незнатные.
Бедного Мелбери очень обидела строптивость и неблагодарность дочери. Он уже давно с горечью понял, что нельзя было мешать юным сердцам, что должен был помочь Грейс понять, кого она любит в действительности, и выдать замуж за Уинтерборна, как он раньше и хотел, но менее всего Мелбери ожидал, что дочь страдает из-за того, что ее воспитали как благородную даму. Скольких денег и какого труда стоило ему это воспитание!
– Ну что же, – проговорил он уныло. – Не хочешь идти к миссис Чармонд – не ходи. Я не собираюсь принуждать тебя.
Мелбери не мог ума приложить, как отвратить беду от дочери. Целыми днями сидел он у очага, погруженный в невеселые думы, и рядом с ним на камине стоял кувшин сидра с рогом, надетым на горлышко. Всю неделю сочинял он послание главному обидчику, несколько раз переделывал, а потом вдруг скомкал его и бросил.
Глава XXXI
Февраль сменился мартом, и дровосеки стали возвращаться домой засветло. Весной по Большому и Малому Хинтоку поползли слухи о неурядицах в доме Мелбери.
Слухи основывались на догадках, ибо никто не знал истинного положения дел. Факты не утоляли любопытства, но намекали на существование определенных отношений между местным доктором и его высокородной пациенткой и одновременно затемняли их, и это вызывало всеобщие толки и пересуды. Вряд ли кто ожидал, что хинтокцы поведут себя, как добрые горожане из Ковентри[34], и будут мирно заниматься своими садами и рубкой леса в разгар столь захватывающих событий.
Как ни странно, слухи почти ничего не преувеличивали. Семье Грейс действительно угрожала беда, древняя как мир, поразившая не одну семью, – беда, которая исторгла плач Ариадны[35], явилась причиной ослушания Васти[36] и гибели Эми Дадли[37]. Действительно, были встречи, случайные и умышленные, тайная переписка, внезапные угрызения совести с одной стороны, дурные предчувствия – с другой. Таким бурным было душевное состояние этой заблудшей пары, что оно заглушало доводы здравого смысла. Решив следовать одним путем, они тут же сбивались на другой; гордая неприступность вдруг сменялась постыдным падением; ни один отчаянный шаг не был сделан намеренно и с расчетом; все совершалось вопреки рассудку.
Этого Мелбери ожидал и боялся, не ожидал он другого: что дело так скоро получит огласку. Что теперь предпринять? Самому идти к миссис Чармонд, раз уж Грейс так непреклонна? Он вспомнил про Уинтерборна и решил поговорить с ним, чувствуя настоятельную потребность посоветоваться с другом. Он совсем утратил веру в собственную рассудительность, на которую столько лет твердо полагался; теперь же его способность здраво рассуждать, как неверный друг, сбросивший маску, предстала перед ним ханжой и лгуньей. Он боялся даже высказать предположение о погоде, о том, который теперь час, или о видах на урожай – так сильно не доверял себе.
Одним промозглым весенним днем отправился он на поиски Джайлса. Лес точно покрылся холодной испариной, на каждом голом сучке и веточке висела прозрачная капля; низко стелилось тусклое, бесцветное небо; деревья расступались перед Мелбери, как серые бесплотные призраки, чья земная жизнь давно окончена. Мелбери последнее время редко видел Уинтерборна, однако знал, что тот живет в одинокой хижине за границей имения миссис Чармонд, но в пределах лесного края. Тощие ноги лесоторговца меряли сырую блеклую землю, взгляд скользил по мертвым прошлогодним листьям, и с уст время от времени срывалось односложное «да!» в ответ на горькие размышления.