Так он прождал час, два. Он чувствовал, что бледнеет и что у него кружится голова. Вошел дворецкий и предложил ему выпить стакан вина.
– Нет-нет, – отказался Мелбери, поднимаясь со стула. – Госпожа скоро выйдет?
– Она кончает завтракать, господин Мелбери, – ответил дворецкий. – Я как раз иду наверх доложить о вас.
– А вы еще не докладывали?
– Нет, конечно, – ответил дворецкий. – Вы пришли слишком рано.
Наконец зазвонил звонок. Миссис Чармонд была готова принять посетителя. Когда Мелбери вошел в маленькую приемную, там никого еще не было, но в ту же минуту на парадной лестнице послышались легкие шаги, и наконец явилась сама хозяйка Хинток-хауса.
В этот утренний час миссис Чармонд выглядела, пожалуй, несколько старше своих лет. Она была то, что называется «тридцатилетняя женщина», хотя в действительности ей было лет двадцать семь – двадцать восемь. Но красота ее уже достигла расцвета, если не начала блекнуть.
В комнате было нетоплено, и миссис Чармонд куталась в большую наброшенную на плечи шаль. Она и не подозревала, что Мелбери могло привести сюда что-то иное, чем торговля лесом. Фелис одна во всем приходе находилась в неведении относительно слухов, ожививших однообразное течение деревенской жизни. Не они были причиной уныния, которое порой овладевало ею. Она понимала, что ее увлечение Фитцпирсом может обернуться большой бедой.
– Садитесь, пожалуйста, мистер Мелбери. Вы ведь уже почти что закончили с порубкой тех деревьев, что купили в этом году? Остались, кажется, только дубы?
– Да-да, – рассеянно подтвердил Мелбери, думая о другом.
Он стоял, опираясь на свою палку, и миссис Чармонд тоже осталась стоять.
– Миссис Чармонд, – начал лесоторговец, – я пришел к вам по более важному, по крайней мере для меня, делу, чем рубка леса. Если моя речь покажется вам грубой, то виной тому моя неотесанность, а не отсутствие уважения к вам.
Миссис Чармонд нахмурилась: она вдруг поняла, куда клонит Мелбери. Все грубое, неизящное в жизни, в том числе и открытое проявление чувств, было противно ее утонченной натуре, и, услышав первые слова Мелбери, она сильно расстроилась и коротко спросила:
– В чем дело?
– Я старик, – продолжал Мелбери. – На склоне лет Господь наградил меня ребенком. Я очень любил ее мать, но она рано покинула нас. И единственное, что у меня осталось, – это моя дочь. Дороже у меня ничего нет. В ней вся моя жизнь. Ради нее я и женился второй раз на простой крестьянке, ее няне, которая любит ее как родная мать. Когда девочка подросла и пришло время ее учить, я сказал себе, что буду есть один хлеб, но дочь моя будет воспитываться в самой лучшей школе. Я не мог спокойно думать о ее будущем замужестве. Мысль, что придет чужой мужчина и уведет ее, была для меня равносильна смерти. Но нельзя противиться законам природы. Я понимал, что моя дочь может быть счастлива только в своем доме, у своего очага. Тогда и мне будет легче умирать. И я решил все устроить сам. В молодости я нанес обиду своему другу, который давно уже умер, и, чтобы искупить вину, решил отдать свою дочь, свое бесценное сокровище, его сыну. Молодые люди нравились друг другу, но я стал сомневаться, будет ли моя дочь счастлива. Он был беден, а она воспитана как благородная дама, появился другой мужчина, моя дочь приглянулась ему. Он был образован, хорошо воспитан – словом, во всех отношениях ей ровня. И мне показалось, что в его доме моя дочь будет счастлива. Я не препятствовал ей, и она вышла замуж. Но, мадам, в основе всех моих расчетов крылась роковая ошибка. Этот благородный джентльмен, в котором я так был уверен, оказался слабохарактерным и ветреным человеком, и это грозит большой бедой моей дочери. Он встретил на своем пути вас, остальное вам известно… Я пришел не затем, чтобы требовать чего-то или угрожать. Я пришел как отец, глубоко встревоженный за судьбу своего единственного чада. Умоляю вас, пощадите мою дочь, не отвращайте от нее сердце мужа. Запретите ему видеть вас, напомните о его долге. Вы имеете над ним такую власть, что это будет нетрудно. И я уверен, что все у них наладится. Вы от этого не потеряете ничего, ваша стезя пролегает гораздо выше стези простого доктора, а благодарность – мою и моей дочери – за ваше доброе отношение нельзя будет описать никакими словами.
В первую минуту миссис Чармонд пришла в сильнейшее негодование. Ее бросило в жар, потом в холод.
– Оставьте меня, оставьте! – воскликнула она, но Мелбери точно не слышал ее, и мало-помалу смысл его речи стал доходить до нее.
Когда же он умолк, она спросила, задыхаясь от волнения:
– Но отчего вы так плохо думаете обо мне? Кто вам сказал, что я посягаю на счастье вашей дочери? Кто-то распространяет ужасные слухи, а я в полном неведении.
– Но, мадам, – Мелбери простодушно взглянул в глаза миссис Чармонд, – вы знаете правду лучше, чем я.
Черты лица миссис Чармонд вдруг чуть заострились, и первый раз на ее красивом лице стала заметна тончайшая пленка пудры.
– Оставьте меня, – проговорила она, выказывая слабость, близкую к обмороку, свидетельствующую о нечистой совести. – Это так неожиданно. Вы проникли сюда обманным путем.
– Небо свидетель, мадам, это не так. Я никого не обманывал. Я был уверен, что вы знаете, зачем я пришел. Эти слухи и…
– Но я ничего не знаю. Какие слухи? Расскажите мне, ради бога!
– Разве могу я вам рассказать это? Да и не так важно, что говорят. Важно, что есть на самом деле. А это-то вам известно. Дыму без огня не бывает. Простите старика за грубость. Ведь я пришел сюда затем, чтобы просить вас, умолять стать другом моей дочери. Когда-то она любила вас, мадам, и вы любили ее. Но потом почему-то забыли о ней. Это ранило нежное сердце моей дочери. Я вам не указ, вы стоите высоко над всеми нами. Но если бы вы знали, каково ее положение, вы бы не стали причинять ей зла.
– Но я не причиняла ей зла… я…
Глаза их встретились. Все красноречие Мелбери пропало бы втуне, если бы не упоминание о том, что Грейс любила когда-то миссис Чармонд.
– О, Мелбери! – воскликнула миссис Чармонд. – Как я несчастна! И это все вы! Как могли вы прийти ко мне с такими речами! Ах как все ужасно! Уходите, умоляю вас, уходите.
– Я ухожу. Но вы хорошо обо всем подумайте, – глухо проговорил Мелбери.
Оставшись одна, миссис Чармонд бросилась в кресло в углу комнаты и залилась слезами. Душу ее терзали не только досада и уязвленное самолюбие, но и более благородные чувства.
Переменчивой натуре миссис Чармонд были свойственны бурные периоды ураганов и наводнений. Но до разговора с Мелбери она и не подозревала, до какой степени ее душа опять во власти безумия: под действием его она переставала трезво мыслить, теряла чувство собственного достоинства, становилась одним слепым порывом и живым воплощением страсти.
Миссис Чармонд чувствовала себя пленницей могущественных чар, точно чья-то бархатная длань крепко держала ее. Очнувшись, она вдруг увидела себя во мраке глубокой ночи, среди опустошения, оставленного ураганом.
Пока она сидела в кресле, сжавшись в комок, потрясенная разговором с Мелбери, наступил час второго завтрака, пробило полдень, но она не замечала времени. Вошел слуга и доложил о приходе незнакомого господина, не пожелавшего назваться.
Фелис знала, кто это: один из многочисленных воздыхателей, которому она мимолетно улыбнулась, путешествуя за границей. Но видеть его сейчас ей было невыносимо.
– Меня ни для кого нет дома! – сказала она слуге.
Больше о посетителе не было слышно. Немного погодя, надеясь энергичной ходьбой восстановить душевное равновесие, миссис Чармонд надела шляпу и мантилью и отправилась гулять. Пошла по тропинке, ведущей по косогору в лес. Она не любила лес, но только здесь могла бродить часами никем не замеченной.
Глава XXXIII
В тот день много волнений было пережито всеми участниками описываемых событий. Грейс обнаружила отсутствие отца только за обедом, который в Хинтоке подавался в час дня, и узнала, что, никому ничего не сказав, он ушел утром из дому и до сих пор не возвращался. Поразмыслив немного над этим и кое-что уточнив, она догадалась, куда отец направил свои стопы.
Мужа не было дома, отец все не возвращался. Из Хинток-хауса Мелбери отправился в Шертон, надеясь, что дела хоть немного развлекут и успокоят его, но Грейс не знала об этом. Опасаясь, как бы визит отца к миссис Чармонд, вследствие неровности его характера, а также подверженности гневным вспышкам, не усугубил беды, Грейс в три часа пополудни вышла из дому и отправилась не спеша по лесной дороге в сторону Хинток-хауса, предполагая, что отец вернется именно этим путем. Стена деревьев по бокам дороги и сплетение голых ветвей над головой надежно защищали путника от внешнего мира ветров. Грейс все шла и шла, под ногами у нее хрустел сухой валежник. Скоро высокие деревья остались позади, и она вступила в молодую рощу, где Уинтерборн с дровосеками вырубал подлесок.
Если бы Джайлс был поглощен только делом, то не заметил бы Грейс, но с самого утра, после неудачной попытки отговорить Мелбери идти в Хинток-хаус, пребывал в состоянии сильнейшего беспокойства: вчерашний разговор с лесоторговцем не шел у него из головы, так что появление Грейс произвело на него действие, какое не произвело бы появление самого Мелбери с новостями.
Грейс давно уже не видела своего бывшего возлюбленного, но, вспомнив, что нашептывало ей сердце последние дни, не могла сейчас спокойно и просто смотреть на него.
– Я только ищу своего отца, – сказала она, точно оправдываясь.
– Я тоже хотел пойти поискать его, – ответил Джайлс. – Но, по-моему, искать его надо подальше отсюда.
– Значит, вы знали, Джайлс, что он пойдет в Хинток-хаус? – спросила Грейс, посмотрев на Уинтерборна большими кроткими встревоженными глазами. – А он говорил вам, зачем туда собрался?
Уинтерборн нерешительно взглянул на Грейс и в двух словах рассказал о вчерашнем разговоре с Мелбери и о том, что дружба их восстановлена. Остальное Грейс поняла без слов и воскликнула: