е ни одна женщина, имеющая гордость, не чувствовала бы их после всего, что было, но хочу, чтобы приличия были соблюдены.
– Да-да, конечно. Но твой отец пишет в письме, что жизнь коротка. И он прав, поэтому я так хочу знать, Грейс, твое теперешнее ко мне отношение. Минутами я чувствую себя, после того как получил это письмо, точно ребенок, который ничего не понимает и всего боится. Если одному из нас суждено умереть до того, как будут окончены все формальности и ты станешь свободна, если один из нас отойдет в мир иной и мы не воспользуемся этой краткой, минутной, но вполне реальной возможностью, то я, умирая, спрошу себя, если это буду я, «правильно ли, что ни разу тебя не поцеловал». А я, видит Бог, ни разу тебя не целовал, хотя ты и обещала быть моей, а теперь уже никогда не поцелую. Вот что я подумал бы.
Грейс смотрела, как слова слетают с губ Уинтерборна, точно они были видимы, лицо ее становилось печально. Услышав же последние слова, она опустила голову и сказала:
– Да, я тоже об этом все время думаю и совсем не хочу быть сдержанной и холодной с тобой, моим единственным другом, который столько лет и так преданно любит меня; я не хочу причинять тебе боль, как причиняла когда-то в те бездумные дни. Не хочу! Но могу ли я сейчас позволить тебе… Не слишком ли рано?..
В глазах Грейс от смущения и страха заблестели слезы. Честный Уинтерборн не стал настаивать, видя смятение Грейс.
– Да, ты права, – ответил он, уже раскаиваясь в сказанном. – Лучше подождать, пока все устроится. А что пишет тебе отец?
Уинтерборн хотел спросить, в каком положении дело, но Грейс, поняв его по-своему, стала простодушно пересказывать ту часть письма, где Мелбери советовал ей, как вести себя.
– Он пишет… то, что я уже сказала тебе. Рассказать подробнее?
– Нет, конечно, если это секрет.
– Вовсе не секрет. Я перескажу тебе все слово в слово, Джайлс, если ты хочешь. Он пишет, что я должна подать тебе надежду. Вот! Но я не могу пока зайти так далеко, как он этого хочет… Ну, пойдем отсюда, – прибавила Грейс и, мягко высвободив свою руку из его ладони, первая пошла к выходу.
– Я подумал, что не мешало бы пообедать, – сказал Уинтерборн, спускаясь с небес на землю. – Тебе надо обязательно поесть. Пойдем, я знаю здесь такое местечко.
У Грейс за стенами отцовского дома не было во всем свете ни одного друга. Фитцпирс не ввел ее в общество, скорее напротив: пока жила с ним, она временами чувствовала себя одинокой, как никогда, – и теперь ей было приятно ощутить чью-то заботу. Но все-таки она стала сомневаться, благоразумно ли предложение Уинтерборна и не является ли оно следствием его неискушенности. Грейс ласково сказала ему, что было бы лучше, если бы он пошел один и заказал ей обед где-нибудь поблизости, а она подождет его в привратницкой монастыря. Джайлс понял сомнения Грейс и, упрекнув себя в незнании приличий, пошел, куда велела ему Грейс.
Вернулся он через десять минут и застал Грейс на том же месте, где оставил.
– Пока ты дойдешь туда, обед будет готов, – сказал он и назвал харчевню, где заказал обед.
Грейс никогда о такой харчевне не слышала.
– Я спрошу, как туда идти, – сказала Грейс, спускаясь со ступеней храма.
– Мы еще увидимся сегодня?
– Конечно, приходи туда ко мне. Как будто ты случайно зашел. Это совсем другое дело, не то что идти вместе. А потом поищешь мою двуколку.
Уинтерборн подождал четверть часа: достаточно, по его мнению, чтобы пообедать, – и поспешил в харчевню. Харчевня «Три бочки», маленькая, опрятная и недорогая, находилась в соседнем переулке. По дороге Уинтерборн вдруг со страхом подумал, достаточно ли хорошо это место для Грейс, а войдя в зал и увидев там Грейс, сразу понял, что совершил промах. Грейс сидела за столом в зале, бывшем по ярмарочным дням и столовой и гостиной. Это была длинная узкая комната с полом, посыпанным песком, на котором метла оставила след в виде елочки, и двумя окнами – одно, занавешенное красной шторой, выходило на улицу, другое – во двор. Грейс забилась в самый дальний угол, поглядывая растерянно на молочников и мясников, занявших все передние столики. Надо отдать Уинтерборну справедливость: когда он заходил сюда, чтобы заказать обед, этой публики еще не было.
Грейс была совершенно подавлена. Войдя в харчевню и оглядевшись, она немало изумилась, но было уже поздно отступать, и она, сделав над собой героическое усилие, прошла вперед и села на тщательно выскобленную скамейку за длинный узкий стол со стальными ножами и вилками, оловянными перечницами и голубыми солонками. Со стены на нее глядели вывески, рекламирующие торговлю волами. Последний раз, когда Грейс обедала вне дома, это было в фешенебельной гостинице «Эрл-ов-Уэссекс», в обществе Фитцпирса, а до этого месяца путешествовала с ним по Европе и останавливалась в тамошних роскошных гостиницах.
Но разве она могла ожидать что-нибудь другое теперь, когда спутником ее стал Уинтерборн? И все-таки перемена была разительной! А она и не подозревала до этой минуты, что ей в такой степени привились вкусы и наклонности Фитцпирса. Правда, элегантный Фитцпирс еще и по сей день не уплатил по весьма внушительному счету вышеназванной гостинице: всякий раз, приезжая с Грейс в Шертон, он останавливался и обедал именно в этом комфортабельном заведении. Но так уж устроен человек, что Грейс, несмотря на долги, обедала в «Эрл-ов-Уэссексе» с легким сердцем, тогда как здесь, в «Трех бочках», вкушая еду, за которую Уинтерборн честно уплатил вперед, чувствовала себя несчастной и униженной.
Уинтерборн мгновенно понял, что Грейс страдает в этой непривычной обстановке. И радость его как рукой сняло. У него родилось то горькое чувство приниженности, которое испортило тогда памятный рождественский праздник.
Он не знал, что эта вспышка тщеславия в Грейс была единичной и кратковременной, – так бывает на первых порах со всеми, кто, как она, твердо решил начать новую страницу жизни. Грейс закончила свою трапезу, бывшую, как заметил Уинтерборн, для нее мучительной. И он постарался поскорее увести ее отсюда.
– Ну вот, – сказал он, как только они вышли, глядя на нее огромными печальными глазами. – Ты голодная. Пойдем в «Эрл-ов-Уэссекс»: хоть там чаю выпьешь. Я не подумал, что то, что хорошо для меня, для тебя может быть плохо.
Поняв, что происходит в его душе, Грейс совсем расстроилась.
– О Джайлс! – воскликнула она с горячностью. – Я совсем не хочу есть. Зачем ты так говоришь, ведь ты ничего не знаешь? Ты никогда, никогда не поймешь меня!
– Нет, миссис Фитцпирс, вы не правы. Разве вы станете отрицать, что в «Трех бочках» вам было очень плохо?
– Ах, я не знаю!.. Ну хорошо, поскольку ты первый об этом заговорил, мне там было действительно не по себе.
– А я обедаю в этой харчевне вот уже двадцать лет и чувствую себя как дома. Вы с вашим мужем останавливались обычно в «Эрл-ов-Уэссексе»?
– Да, – неохотно откликнулась Грейс. Как могла она здесь, на улице, объяснить Джайлсу, что это не она, не ее чувства обижены, а привитые ей вкусы, наносные и преходящие?
К счастью или к несчастью, но в этот момент они увидели двуколку, которой правил работник Мелбери и вертел головой по сторонам, явно высматривая Грейс: назначенный час, когда должен был встретить ее, давно прошел. Уинтерборн окликнул его, и Грейс пришлось оборвать разговор. Она села в двуколку, возница взял вожжи, и лошадь побежала. Лицо Грейс было печально.
Глава XXXIX
Всю ночь Уинтерборн не смыкал глаз, мучаясь воспоминаниями о том, как грустно окончилось их свидание с Грейс, позабыв все приятные его минуты. Он опять стал сомневаться, смогут ли они быть счастливы, даже если Грейс и выберет теперь его. Она была образованна и хорошо воспитана. Он был неотесанный деревенский парень. Это препятствие существовало всегда, и он не мог легкомысленно от него отмахнуться, как на его месте поступили бы многие.
Уинтерборн был по натуре человек независимый и малообщительный, никогда не искал чьего-нибудь расположения или покровительства и – возможно, поэтому – обладал редкой проницательностью. Он нелегко менял свои взгляды и склонности, и если уже какое-то убеждение или надежда, пройдя все стадии развития, в конце концов умирали в его груди, то впоследствии он редко к ним возвращался, как бывает с людьми более сангвинического склада. Когда-то он боготворил Грейс, был готов до конца дней служить ей, уже видел ее своей женой и вдруг потерял ее. И хотя он вернулся к ней почти с тем же пылом сердца, но прежних надежд уже не питал и не позволял себе беспредельно поддаваться ее очарованию.
Он больше не приблизится к ней ни на шаг, даже оттолкнет ее, уступая велению совести. Преступление склонять Грейс к замужеству с таким, как он: для нее это будет еще одно не менее горькое разочарование. Отец ее сейчас слеп, а раньше-то хорошо видел эту опасность, и долг Уинтерборна – открыть глаза Грейс ради ее же блага.
Грейс также провела бессонную ночь, наутро ей передали еще одно письмо от отца, но и оно не принесло успокоения ее смущенной душе: отец все так же упрямо стоял на своем. Порадовавшись выздоровлению дочери, он писал:
«Дело опять затягивается. Адвокат, к которому мы хотим попасть, сейчас в отъезде. Так что я не знаю еще, когда буду дома. Задержка больше всего пугает меня тем, что ты можешь потерять Джайлса Уинтерборна. Я не сплю по ночам, думая, что, пока мы тут тянем время, он может почему-то обидеться на тебя или от застенчивости совсем уехать из наших мест. А я решил бесповоротно: Джайлс или никто. Пожалуйста, Грейс, будь с ним ласковее, хотя, быть может, это и преждевременно. Но я верю, что Господь простит нас, когда вспоминаю, сколько мы натерпелись. У меня есть еще одна причина, почему я так уповаю на твою дружбу с Джайлсом: я уже стар и чувствую, что дело идет к концу, – последние события совсем доконали меня. И пока ты не устроена, я не умру спокойно».
В конце письма стояла приписка: «Только что стало известно, что адвокат вернулся, и завтра мы идем к нему. Вероятно, буду дома к вечеру того дня, как ты получишь письмо».