Чувства Грейс совпадали с желанием отца, и все-таки вчера Грейс чуть было не нанесла глубокого оскорбления Джайлсу. Стараясь изо всех сил снова стать простой деревенской девушкой, как хотел того отец, желая вытравить из себя мисс – точнее, миссис недотрогу, – она споткнулась на первом же шагу: именно эта «мисс недотрога» вдруг ожила в ней, вопреки всем ее добрым намерениям. Отец, вернувшись и увидев, что Джайлс обижен, упрекнет ее за строптивость: когда-то она противилась воле отца, настаивавшего на браке с Фитцпирсом, а теперь отваживает бедного Уинтерборна.
В тот день Уинтерборн работал в саду напротив окна Грейс. Он решил не втягивать больше Грейс в эти опасные разговоры. Но если бы у него было как раз обратное намерение, если бы он был самым искусным обольстителем, он вряд ли придумал бы более верный способ возбудить ее интерес. Грейс не могла разглядеть, чем занимается Джайлс, но видела, что он все еще расстроен: он ходил по саду с самым сосредоточенным видом и ни разу не взглянул в сторону ее дома.
О, как хотела она помириться с ним! Отец ее возвращался вечером – это значит, что очень скоро никакие формальности не будут стоять между ними, замужество ее потеряет силу и она станет свободной. И подумать только, что у них с Джайлсом размолвка! Как она взглянет в глаза отцу?
Был июньский день, яркий от молодой зеленой листвы. Грейс вышла в сад и села на стоявший под лавровишней стул, сколоченный из голых дубовых ветвей, оставшихся после заготовки коры. Глянцевые темно-зеленые листья над головой упруго шелестели от налетавшего ветерка, но Грейс, защищенная ими, не чувствовала даже слабого дуновения. Весь день она ожидала, что Джайлс придет осведомиться, как она доехала вчера до дому, или найдет другой предлог, но он не пришел. А теперь все ходил по соседнему саду, точно дразнил ее. Грейс не спускала с него глаз.
Работа Уинтерборна была прервана появлением Кридла, принесшего письмо. Грейс догадалась, что Кридл вернулся из Шертона, где перед отъездом в Хинток заглянул на почту, чтобы прихватить письма, полученные дневной почтой, которые почтальон должен был доставить на другой день. Грейс любопытствовала узнать, что содержало письмо Джайлса: отец, верно, решил и ему отправить еще одно напутственное послание.
Но письмо, по-видимому, не имело к ней никакого отношения. Джайлс прочитал его и тотчас пошел к воротам, ведущим из сада, точнее говоря – к проему в живой изгороди, если можно так назвать невысокую бровку, поросшую кое-где кустами. Он вышел в лес и, без сомнения, зашагал в сторону своей таинственной хижины, которая находилась где-то в другом конце леса.
Шуршит в песочных часах струйка быстротечного времени: Грейс в эти дни не раз слыхала ее печальный звук, – и вот опять, вспомнив, подобно Джайлсу, печальные предчувствия отца, задумалась она о том, как быстро летит время. Ее девическая свежесть поблекнет, и давняя многострадальная любовь Джайлса может вдруг оборваться – оборваться в эту самую минуту. Мужчины ведь так странно устроены. Мысль эта произвела переворот в душе Грейс: от ее застенчивости не осталось и следа. Она решила действовать немедленно. Если после вчерашней размолвки или ссоры – называйте как хотите – необходимо восстановить мир, то она сделает это сейчас же. Грейс встала со стула, вышла за ворота, пересекла сад, где работал Джайлс, и, пройдя сквозь проем в изгороди, устремилась вслед за Джайлсом, чья фигура, удаляясь, мелькала между деревьями, подобно фавну, резвящемуся под зеленым пологом на мягком коричневом ковре.
Грейс ошиблась – очень сильно ошиблась, – предположив, что письмо не имеет к ней отношения, раз Джайлс, прочитав его, не поспешил к ней, а ушел в лес. Но Джайлс, как это ни прискорбно, именно поэтому и пошел в лес, что содержание письма прямо ее касалось. Он побоялся, что она увидит, как вдруг опечалилось его лицо.
Письмо было от Бокока, отослано вслед за посланием Мелбери Грейс и содержало плохую весть.
Джайлс когда-то оказал услугу этому непутевому малому, и теперь тот по-своему решил отблагодарить его. За несколько дней в компании Мелбери он, конечно, немало наслышался о его искупительных планах в отношении Джайлса и поспешил поэтому уведомить его о том, что их попытка спасти Грейс не удалась: боялся, как бы молодой человек, надеясь на успешный исход дела, не поставил себя в фальшивое положение. В письме Бокок писал, что поведение Фитцпирса оказалось недостаточно вопиющим для расторжения брака и что Грейс, по всей вероятности, суждено до самой могилы оставаться его женой.
Все обиды и сомнения тотчас вылетели из головы Уинтерборна, и огромная – всепрощающая и вместе с тем мучительная – любовь к бедняжке Грейс захлестнула его. Такое действие оказало на Джайлса это роковое известие.
Навсегда отказаться от нее… это значит конец всему. Нечего больше сомневаться, подходят ли они один другому, не будет больше размолвок из-за разницы вкусов. Опять между ними воздвиглась стена. Грейс никогда не будет принадлежать ему. С нестерпимой болью вспомнил он, как совсем недавно радовались они вновь обретенной надежде. Как могли они быть до такой степени наивными, чтобы поверить в возможность чуда?
Вдруг Уинтерборн услышал, что кто-то нагоняет его, и, обернувшись, увидел, как Грейс чуть не бегом бежала за ним сквозь чащу. Он сразу понял, что ей еще ничего не известно.
– Джайлс, почему ты не зашел ко мне? – спросила Грейс с ласковым упреком. – Разве ты не видел, что я весь день сидела в саду?
– Видел, – ответил Уинтерборн, захваченный врасплох. Он еще не успел сообразить, как теперь вести себя с Грейс.
Грейс же, введенная в заблуждение его тоном, подумала, что ее слова опять обидели его, и решила быть с ним помягче, отчего щеки ее слегка зарделись.
– Я получила еще одно письмо от отца, – поспешно продолжила она. – Он, наверное, приедет сегодня вечером. И ему будет очень неприятно – ведь ты знаешь его мечту, – что мы с тобой поссорились.
– А мы не ссорились, – ответил Джайлс, глядя на нее печально и ломая голову над тем, какими словами высказать Грейс горькую правду.
– Я боюсь, что ты все еще дуешься на меня за то, что мне не понравилась та харчевня.
– Нет, я не дуюсь.
– А почему у тебя такой несчастный вид? – спросила Грейс, подойдя к нему совсем близко и прелестно улыбаясь. – Ты не веришь, что будешь когда-нибудь счастлив?
Джайлс несколько секунд молчал.
– Я буду счастлив не раньше, чем луч солнца коснется северной стены Шертон-Аббас, – глухо проговорил он, глядя в землю.
– Но тогда, значит, есть еще что-то, кроме обиды из-за этой глупой харчевни? Может, ты сердишься, что я… не позволила тебе поцеловать меня? Но, Джайлс, ты ведь знаешь, это не потому, что я не питаю к тебе никаких чувств, я просто думала тогда, что еще рано, хотя мой бедный отец думает другое. Это одна-единственная причина, честное слово. Я не хочу обижать тебя, Джайлс: видит Бог, не хочу, – сказала она, и голос ее задрожал. – Может быть, раз уж я вот-вот стану свободна, я не права, и нет ничего дурного, если ты поцелуешь меня.
«О господи!» – взмолился про себя Джайлс. У него закружилась голова, но он все еще упорно смотрел в землю. Последние несколько минут он видел, как соблазн по всем правилам военного искусства вел против него осаду, и вот наконец он в плену. Для Джайлса, чья жизнь была так проста и бесхитростна, так неукоснительно подчинена требованиям дедовской морали, было страшным грехом, почти преступлением воспользоваться неведением Грейс и уступить ей.
– Ты что-то сказал? – спросила Грейс смущенно.
– Нет, я только…
– Ты веришь, что раз мой отец возвращается сегодня вечером, то, значит, все уже окончательно решено? – спросила она обрадованно.
– Да…
– Тогда почему же ты не делаешь того, что хочешь? – сказала она чуть ли не с досадой.
И хотя Уинтерборн отчаянно боролся с собой, хотя дорожил добрым именем Грейс как зеницей ока, он был мужчина, а мужчины не боги, как говорила Дездемона. И перед лицом этой нежной соблазнительницы, не ведающей, что творит, не искушенной в мирских делах и требованиях света, Уинтерборн не устоял. Поскольку так уж получилось, поскольку Грейс, считая себя свободной, сама просила его доказать ей свою любовь, а любовь его была самой искренней и верной, поскольку жизнь коротка, а человек слаб, он не устоял перед соблазном, хотя знал, что Грейс безвозвратно потеряна для него. В эту минуту Уинтерборн не думал больше ни о прошлом, ни о будущем; настоящее сулило ему блаженный миг: один-единственный раз прижмет он к груди ту, которую он так давно знал и любил.
Грейс вдруг отпрянула, прервав долгое объятие и поцелуй.
– Правда ли, что я свободна? – прерывающимся голосом прошептала она. – Не поступаем ли мы плохо? Действительно ли есть такой закон? Не мог же отец так легкомысленно…
Уинтерборн молчал, и Грейс, сама того не желая, разрыдалась.
– О, почему отец не возвращается, – плакала Грейс, уткнувшись Уинтерборну в грудь. – Скорей бы уж он приехал и все объяснил. Это безжалостно – сначала велеть мне… а потом так долго не приезжать… я не знаю, кто я теперь. А вдруг мы поступили дурно?
Ко всем прежним горестям, выпавшим на долю Уинтерборна, прибавилась еще одна: он чувствовал себя Каином, убившим родного брата. Как мог он взять на душу столь тяжкий грех: умолчать о том, что ему было известно. Уинтерборн отпустил Грейс и отвернулся: раскаяние все сильнее мучило его. Как осмелился он даже помыслить поцеловать Грейс. Уинтерборн сам едва сдерживал слезы. Трудно было представить себе более несчастное существо, чем Грейс – жертву отцовской слепоты и его благих намерений.
Даже в тот момент, когда Мелбери, сам вполне уверенный, убеждал его, что несчастье Грейс легкопоправимо, Джайлс питал в душе подозрение, что любой закон, будь то новый или старый, потребует ее личного присутствия в суде, но не знал, как вывести Грейс из приятного заблуждения, будто для освобождения от ненавистных уз достаточно будет росчерка пера, как об этом говорил Мелбери, но ему и в голову не могло прийти, что дело Грейс безнадежно.