Ничто не могло сдвинуть его с места, и карете пришлось вместе с возком ехать вспять до разъезда, нарочно устроенного на случай подобных встреч. Там мимо посрамленных экипажей, как назло скосившихся к обочине, с торжествующим грохотом проехала подвода, опережаемая триумфальным звоном шестнадцати колокольчиков, кстати сказать, мало согласовавшимся с настроением Джайлса Уинтерборна.
Поравнявшись с неподвижной каретой, Джайлс услышал, как изнутри раздался тихий голос:
– Кто этот грубиян? Не Мелбери?
Голос был такой беззащитно-женский, что Джайлс почувствовал угрызения совести.
– Нет, мэм, ему до Мелбери далеко. Это молодой парень из Малого Хинтока, Джайлс Уинтерборн.
Карета тронулась.
– Ну, мистер Уинтерборн, – сказал возчик, покачав головой, – это же была она сама… миссис Чармонд! Кто бы мог подумать! Какое у нее может быть тут дело, что она разъезжает спозаранку? В Италию, дескать, едем… Может, и впрямь в Италию. Я слыхал, она собиралась за границу, – видать, не по ней наши зимы.
Происшествие огорчило Уинтерборна, тем более что мистер Мелбери, всегда преклонявшийся перед Хинток-хаусом, первым осудит его поведение, если узнает о случившемся. Ничего не ответив возчику, он проводил подводу до тракта и зашагал назад, намереваясь по дороге домой заглянуть к Саутам – проведать, не полегчало ли старику со вчерашнего дня.
Как раз в это время, несмотря на ранний час, Мелбери послал Грейс, давно уже не опаздывавшую к семейному завтраку, справиться о здоровье старого Саута. Марти встретила ее в дверях. Не успели они поздороваться, как на дороге показалась разделавшаяся с препятствиями карета миссис Чармонд. Девушки проводили ее глазами. Профиль миссис Чармонд ясно различался в занимавшемся свете дня: она смотрела прямо перед собой, откинув голову с пышно рассыпавшимися по плечам локонами.
– Какая она сегодня красивая! – проговорила Грейс, в великодушном восторге позабыв о нанесенной ей обиде. – Как к лицу ей эта прическа. Никогда не видела прически красивее!
– Я тоже, мисс, – сухо отозвалась Марти, рассеянно проводя рукой по голове.
Грейс с сожалением провожала глазами удалявшуюся карету с возком, пока оба экипажа не скрылись из виду. Узнав от Марти, что старому Сауту не стало лучше, она уже собралась идти назад, когда к калитке подошел Уинтерборн. Однако, завидев в дверях Грейс, он повернулся и пошел к себе переждать, пока она уйдет.
Глава XIV
Встреча с каретами не выходила у Уинтерборна из головы и заставляла его призадуматься над тем, что после смерти Саута к помещице немедленно перейдут числившиеся за стариком дома и службы в обоих Хинтоках. О чем думали люди былых времен, изобретая такие немыслимые условия аренды? Что заставило его хинтокских предков обменять свою собственность на пожизненное пользование чужой? Джайлс не покладая рук трудился в унаследованном им хозяйстве и мог теперь только дивиться беспечности отца, не застраховавшего себя от последствий кончины Саута.
С этими мыслями Уинтерборн после завтрака поднялся наверх, свернул постель и извлек из-под матраца плоский полотняный мешочек. В таких мешочках под матрацами фермеры обычно хранят бумаги. Джайлс сел на край кровати и просмотрел арендные права, в которые не заглядывал со смерти отца. Это были обычные договоры на аренду в течение трех жизней, по которым кто-то из Саутов лет пятьдесят назад уступил свои права владельцу поместья в обмен на ремонт обветшавших строений. Большинство этих бумаг отец Уинтерборна получил от своей матери, урожденной Саут.
К пергаменту одного из договоров было подшито письмо, прежде не попадавшееся Джайлсу на глаза. На нем стояла давняя дата, почерк принадлежал какому-нибудь поверенному или посреднику, внизу красовалась подпись арендатора. Письмо гласило, что в любое время до истечения последней из упомянутых жизней мистер Джайлс Уинтерборн-старший имеет право, уплатив ничтожную сумму, приписать свою жизнь, равно как и жизнь своего сына, к условиям аренды. Уступка эта делалась в силу согласия Уинтерборна-старшего снести дом, который стоял у крутого поворота узкой дороги и мешал движению.
Дом этот сломали давным-давно. Непонятно, отчего отец Джайлса не воспользовался своим правом и не вписал в бумаги себя и сына. Скорее всего, причиной была его смерть, ибо Уинтерборн-старший не принадлежал к тем людям, которые легко расстаются с собственностью.
Пока последний из Саутов был еще жив, Джайлс, вероятно, мог утвердиться в правах, упущенных его отцом. Эта возможность немало его обрадовала, ибо от домовладения зависело слишком многое. Разве не сомнительность его арендных прав в Большом и Малом Хинтоках мешала Мелбери отдать за него Грейс? Уинтерборн решил не откладывать дела в долгий ящик, тем более что для продления аренды требовалось внести небольшую сумму, которую он мог собрать без труда. Однако замысел этот нельзя было осуществить в один день, поэтому он во второй раз отправился к Саутам узнать, помогла ли вчерашняя рубка сучьев.
Марти встретила его в дверях.
– Ну как, Марти… – начал он, но по ее лицу понял, что дела не так хороши, как он надеялся.
– Увы, ваши труды пропали зря, – сказала Марти. – Отец говорит, что дерево стало еще выше.
Уинтерборн оглянулся. Обнажившийся ствол и впрямь подчеркивал высоту дерева.
– Когда утром увидел, что вы сделали, он совсем обезумел от страха, – продолжала Марти. – Он твердит, что дерево теперь падет на нас, как «меч Господень и Гидеонов»[16].
– М-да. Могу я чем-нибудь помочь? – спросил Джайлс.
– Доктор сказал, что дерево надо срубить.
– Так к вам приходил доктор?
– Я его не звала. Это миссис Чармонд перед отъездом узнала, что отец болен, и распорядилась, чтобы доктор посещал нас за ее счет.
– Очень любезно с ее стороны. Значит, доктор считает, что дерево надо срубить. Но мы же не можем срубить его без ведома миссис Чармонд.
Джайлс поднялся наверх. Старый Саут сидел в кресле, не сводя глаз с удлинившегося ствола. К несчастью, ветер, разогнавший туман, принялся раскачивать дерево, и взгляд старика неотступно следовал за мятущимися ветвями.
Послышались шаги – мужские, но необычно легкие.
– Это опять доктор Фитцпирс, – сказала Марти и вышла ему навстречу.
Вскоре заскрипели ступеньки.
Мистер Фитцпирс вошел к больному именно так, как в подобных случаях входят доктора, особенно когда им случается входить в убогое крестьянское жилище, то есть глядя на пациента с той преувеличенной деловитостью, которая ясно говорит, что врач со времени своего последнего посещения почти совсем забыл о больном и его болезни. Он кивнул Уинтерборну, с которым был шапочно знаком, и, припоминая, чем болен Саут, направился к его креслу.
Фитцпирс был строен и, пожалуй, даже красив. Его темные выразительные глаза излучали свет, свидетельствовавший не то об энергии, не то о восприимчивости, а может, о том и другом сразу. Взгляд их не был быстрым, легким и трезвым, который бодро скользит по поверхности, не проникая вглубь, однако только в поступках выявилось бы, чем была эта глубина: свойством натуры или случайной художественной особенностью его облика.
Лицо его было скорее мягко, чем сурово, скорее привлекательно, чем надменно, скорее бледно, нежели румяно. Не слишком взыскательный скульптор мог бы увековечить в мраморе его нос. Это был обыкновенный прямой нос, лишенный признаков властолюбия. Классическим линиям его губ недоставало определенности. Тем не менее то ли по понимающему и сочувственному выражению лица его, то ли по неторопливости манер, то ли по приверженности к глубокомысленным фразам можно было заключить, что это скорее философ, нежели денди или праздный гуляка. Такому впечатлению способствовало и отсутствие брелоков и других побрякушек на его костюме, более элегантном, чем это обычно бывает у сельских врачей.
Придирчивые великосветские судьи, узнав о докторе, пожалуй, обвинили бы его в том, что у него скорее чересчур много идей, нежели чересчур мало, и, пожалуй, сочли бы его бесплодным мечтателем или страстным приверженцем какого-нибудь лжеучения. Что бы там ни было, мы еще убедимся, что он представлял собой редкостное для Малого Хинтока сочетание врача и джентльмена, невесть откуда свалившееся в эту деревню.
– Это необыкновенный случай, – обратился он к Уинтерборну, осмотрев больного и по его речам, виду и пульсу удостоверившись, что навязчивая идея только окрепла. – Сойдемте вниз, я хочу вам кое-что сказать.
Они спустились по лестнице, и доктор продолжил:
– Дерево надо срубить – иначе я не отвечаю за жизнь больного.
– Дерево принадлежит миссис Чармонд, и для рубки необходимо ее разрешение, – сказал Джайлс. – Миссис Чармонд уехала – придется поговорить с управляющим.
– О, так ли важно, чье это дерево: что значит дерево рядом с человеческой жизнью! Срубите его! Я пока не имею чести знать миссис Чармонд, но все же готов взять риск на себя.
– Это же строевой лес, – возразил Джайлс, который, разумеется, был бы менее щепетилен, если бы дело не затрагивало его собственных интересов. – Прежде чем срубить дерево, на нем ставят отметку: или сама миссис Чармонд, или управляющий.
– Так давайте учредим новые порядки! Как давно он страдает? – спросил доктор у Марти.
– Много недель, сэр. Ему кажется, что это дерево – злой дух, что оно околдовало его. Он говорит, что они ровесники, что оно все понимает – как человек, что, когда он родился, дерево проросло, чтобы сделать его своим рабом. Такое в Хинтоке уже бывало.
Сверху послышался голос Саута:
– Ах как оно клонится! Оно упадет на нас! Упадет! Прикончит мою бедную жизнь – а от нее зависит столько домов. Ох! Ох!
– И так все время, – сказала Марти. – Он смотрит только в окно и ворчит, когда я задергиваю занавески.
– Так срубите дерево и не думайте о миссис Чармонд! – воскликнул Фитцпирс. – Только сделать это надо вечером, в темноте, или рано утром, когда он спит. Иначе, когда дерево будет падать, он может перепугаться насмерть. Не раздергивайте занавески, пока я не приду. А я объясню ему, что все беды позади, и покажу, что дерева больше нет.