С тех пор Володя полюбил парилку.
Я привел его в магаданскую баню, очень скромную, даже убогую по столичным меркам. Но она ему понравилась, пар был неплохой (не такой, конечно, как в Сандунах), и мы немного пришли в себя после вчерашнего.
После бани мы прошлись немного по городу, спустились к Нагаевской бухте, проголодались и пошли опять на обед к моим магаданским друзьям.
Нас уже ждали, все было так же вкусно и обильно, как вчера, и, как накануне, мой Володенька быстро набрался и пошел спать в соседнюю комнату.
Я решил сходить на работу, хотя весь город уже знал, что ко мне прилетел Высоцкий, и наверняка мое отсутствие было объяснимо, но я все-таки решил побывать в редакции: мало ли что, может, какой срочный материал по моему отделу ну и т. д.
Редактор был в курсе происшедшего, сказал, чтобы я не беспокоился, только поинтересовался, сколько дней Володя пробудет в Магадане, и, когда я сказал, что завтра он должен вылетать в Москву, ужасно расстроился. Оказывается, ему уже звонили из обкома и спрашивали, не может ли Высоцкий дать хотя бы один концерт. Я сказал, что это невозможно, что у него с переменой часовых поясов (разница между Москвой и Магаданом восемь часов) нет сил на это.
Вернувшись к Кошелевым, я застал такую картину: Володя сидит на кухне с мамой Виктора (а она была классная выпивоха, очень любила «это дело» и могла выпить очень много, оставаясь вполне адекватной) и о чем-то мило беседует, гитара стоит в углу рядом.
— Наверно, он вас измучил своими песнями? — невольно спросил я.
— Ни в коем случае, мы про них даже забыли, правда, Володя?
По тому, как это было сказано, можно было понять, что они нашли общий язык и общие темы для разговоров. Володя был очень жаден до рассказов о том, о чем сам не имел ни малейшего представления. А так как мама Виктора всю жизнь проработала на кораблях дальнего плавания, ей, наверное, было что ему рассказать.
Сели за стол. Володя поднялся с рюмкой в руке. Тост его был долгим, я его, конечно, не помню, но смысл был таким, что вот он, мол, в Москве очень беспокоился, как его другу здесь живется, думал, что одиноко и тоскливо, а оказалось, что он среди таких людей, а рядом с ним такая женщина — Володя обернулся к Свете, — что теперь можно не волноваться, и вообще, так как в Москве нет дома, куда бы он хотел пойти, то, будь Магадан не так далеко, а за углом, он непременно был бы частым гостем этого дома.
Но очень скоро он опять «отключился». Я знал за ним эту слабость: когда он в запое, он напивается очень быстро. В Москве, бывая с ним рядом в таких ситуациях, я незаметно выпивал его рюмку, а «разливающим» давал знак, чтобы ему больше не наливали. Но здесь, в Магадане, я понял, что делать этого не стоит. Тем более что на завтра я ему уже купил билет и позвонил Валерию Золотухину, чтоб тот встретил его во Внуково, так как он за двенадцать часов полета точно «наберется», и его надо будет доставить домой.
На следующий день все повторилось, с той лишь разницей, что часов в пять вечера мы с ним уже сели в такси. Было довольно прохладно, и я открыл в машине окна, а так как до магаданского аэропорта около шестидесяти километров — ехать больше часа, — то по пути Володя пришел в себя.
Сажая его в самолет, я поведал стюардессе, что вот это артист Высоцкий (она сказала, что узнала его, так как смотрела фильм «Вертикаль»), прошу холить и лелеять. Вручил ей незаметно бутылку коньяка и сказал, что давать только в экстренных случаях — если начнет буянить.
Через несколько дней я позвонил в Москву узнать, как там дела у Володи, все ли обошлось. Оказалось, все прекрасно, в Одессе он все закончил, хотя на несколько дней все же пришлось лечь в больницу — остановить запой.
А в результате этого краткосрочного «рейда» появилась еще одна прекрасная песня — «Нагаевская бухта», или, как она названа в одном из Володиных сборников, «Я уехал в Магадан»:
Ты думаешь, что мне не по годам,
Я очень редко раскрываю душу, —
Я расскажу тебе про Магадан —
Слушай!
Как я видел Нагаевскую бухту
да тракты,
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
Однажды я уехал в Магадан —
Я от себя бежал, как от чахотки.
Я сразу там напился вдрабадан
Водки!
Но я видел Нагаевскую бухту
да тракты,
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
За мной летели слухи по следам,
Опережая самолет и вьюгу, —
Я все-таки уехал в Магадан
К другу!
И я видел Нагаевскую бухту
да тракты,
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
Я повода врагам своим не дал —
Не взрезал вены, не порвал аорту, —
Я взял да как уехал в Магадан,
К черту!
Я увидел Нагаевскую бухту
да тракты,
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
Я, правда, здесь оставил много дам,
Писали мне: «Все ваши дамы биты!»
Ну что ж, а я уехал в Магадан —
Квиты!
И я видел Нагаевскую бухту
да тракты,
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
Когда подходит дело к холодам —
Пусть это далеко, да и накладно, —
Могу уехать к другу в Магадан —
Ладно!
Ты не видел Нагаевскую бухту —
дурак ты!
Улетел я туда не с бухты —
барахты.
Но песню эту я услышу потом, по приезде в Москву. Тогда же, после Володиного визита, после его краткосрочной больницы, я как-то позвонил домой — узнать от моей мамы, как там дела у Володи, и мама сказала, что ей звонила Нина Максимовна, мама Володи, интересовалась, когда я приеду, сказала, что сын ее опять запил, все от него отвернулись, отец «умыл руки». Люся тоже устала от такого мужа, она одна ничего не может сделать, а был бы я, может, в чем-то ей помог бы. Мне полагался долгий отпуск — за три года, это шесть месяцев, — и я рассчитывал приехать вместе со Светой примерно в августе (она не могла раньше). Но тут, извинившись перед Светой и объяснив ей ситуацию с Володей (а он опять загремел в больницу), я решил ехать в Москву немедленно, а она пусть приезжает следом, как только ее отпустят.
Через пару дней я уже был у себя на улице Горького. А на следующий день ко мне приехал Володя (его опять быстро «привели в чувство» и отпустили). Обнялись, и было ощущение, что только вчера расстались. Правда, с момента его приезда в Магадан прошел-то всего месяц.
— Я тебе хочу кое-что показать, — сказал он заговорщицки и взял гитару.
Я услышал:
Возвратился друг у меня
неожиданно.
Бабу на меня променял —
Где же это видано!
Возвратился друг,
когда нет вокруг
никого — с этим свыкнулся…
Ну а он в тот же час
враз все понял без фраз
и откликнулся.
Может, это бред, может, нет,
только знаю я:
Погасить бы мне красный свет!
И все же зажигаю я…
Оказался он
как брони заслон,
а кругом — с этим свыкнулся —
нет как нет ни души,
хоть пиши, хоть вороши…
А он откликнулся.
Правда, этот друг — не секрет —
ну ни грамма вам!
А у меня уже много лет —
с детства самого.
Он передо мной
как лист перед травой,
а кругом — с этим свыкнулся —
ни души святой,
даже нету той…
А он откликнулся.
— Васёчек! Я твой должник, и когда рассчитаюсь — одному Богу известно…
— Да что ты, Васёчек! Я так рад, что ты приехал, тем более ты же говорил, что вроде не раньше августа.
— Да, потому что Светку раньше не отпустят, а мы хотели вместе…
— А вот еще, послушай. Это Марине.
Песня была отчаянная — слышалась грусть о женщине, которая далеко. Но в ней были такие слова почти рядом: «со звездою в лапах» рифмовалось с «в пумах косолапых»… Я сказал, что ему, городскому, столичному парню, писать о каких-то «пумах» не есть хорошо…
— Ладно, Васёчек, не придирайся. Может, потом исправлю…
А через несколько дней он позвонил мне рано утром:
— Васёчек, привет. Ты видел сегодняшнюю «Советскую Россию»?
— Нет. А что там?
— Там жуткая статья про меня. Сейчас приеду.
Открыв ему дверь, я увидел все того же улыбающегося Володю, каким он был, вернее, казался почти всегда. Правда, улыбка на сей раз была грустноватой. А когда он закурил и немного пришел в себя, стало заметно, как он расстроен и разозлен.
Статья называлась «О чем поет Высоцкий». Была она написана тем, как говорится, бойким пером, моментально выдающим заданность и тенденциозность темы. За всем этим прямолинейным и псевдопатриотическим пафосом обличений четко просматривались демагогия и ограниченность ангажированного автора, получившего, видимо, задание приструнить не в меру смелого и откровенного барда. А когда я вспомнил, что не так давно в этой же газете была аналогичная разгромная статья о Г. Горбовском, то стало ясно, что началась очередная кампания травли неугодных, не поддающихся укрощению администраторов от идеологии.
Но судьба и на этот раз была милостива к Володе. Дело в том, что главным «обвинительным пунктом» публикации, вокруг которого организовывалась и велась атака на певца, было уличение В.Высоцкого в якобы оскорблении и насмехательстве над всем, говоря словами одной из Володиных песен, «чем гордится коллектив». И в подтверждение этой мысли автор статьи цитировал строчки из песни Ю.Визбора о технологе Петухове: «Зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей». (Конечно, добродушная ирония этих строк была явно за пределами понимания зашоренного критика.)