В сарае уже все. Мать, Рэйчел, дядюшка Гаспар, соседские пострелята Билли и Вилли. И отец. Он так редко выходит из кабинета, что я начинаю забывать, как он выглядит. Он ест в кабинете и, по-моему, спит в кабинете. Зато его аналитические статьи печатает The Times. И другие газеты. Раз в неделю он едет в город за книгами. Возвращается и начинает писать. И снова шесть дней его никто не видит.
Если пришёл даже отец, значит, Харпер достал всех основательно.
У Харпера торжественное лицо. Он даже обтёр его какой-то тряпкой, потому что следов сажи не видно. Он провозглашает:
— Сейчас вы станете свидетелями второго в истории человечества и первого удачного путешествия во времени! Это мышь!
Он достаёт белый комочек из клетки.
— Белая мышь! — будто это имеет хоть какое-то значение. — Я помещаю её в приёмник и отправляю в будущее на тридцать секунд! Через тридцать секунд она появится на платформе прибытия.
Он заталкивает перепуганную мышь в какое-то отверстие на поверхности машины.
— Поехали!
Он дёргает рычаг.
Машина трясётся и пыхтит. Между рогами на её верхней части перебегают разряды. Харпер считает.
— Девятнадцать… восемнадцать… семнадцать… шестнадцать…
Что-то громко щёлкает. Харпер прерывает счёт и испуганно оборачивается. Раздаётся треск стекла. Харпер бежит куда-то за машину. Я переглядываюсь с Рэйчел.
Харпер появляется снова.
— Всем из сарая! — ревёт он.
Начинается паника. Билли и Вилли выскакивают первыми, за ними дядюшка. Он всегда был отъявленным трусом. Я выхожу последним, медленно, напоследок оборачиваюсь, и тут раздаётся страшный грохот. Я вижу, как задняя стенка сарая падает, крыша обрушивается на машину, а из неё пышет огонь во все стороны, и в этом хаосе скрывается фигура Харпера. Я смотрю на сарай. Он наполовину обрушился, всполохи пламени лижут его стены. Мать кричит.
— Харпер! Харпер!
Отец удерживает её от того, чтобы броситься в пламя. Из сплошной завесы копоти и дыма выскакивает Харпер. Он грязен до умопомрачения, на скуле кровь, но он невредим. Он отлично подошёл бы на роль Скорби в древнегреческой трагедии. Его лицо выражает смесь ужаса, разочарования и печали. Я втайне радуюсь. Теперь всё будет гораздо спокойнее. Теперь он будет строить себе новый сарай — и я не позволю ему строить его в том же месте. Пусть делает это где-нибудь подальше от моего сада.
Сада.
Я вспоминаю падение задней стенки и всполохи огня.
Бросаюсь к саду, огибая горящий сарай справа. Так и есть. Стена похоронила под собой всю левую сторону первой дорожки. Но это не самое страшное. Огромный металлический обломок, железный лист, валяется точно посередине сада, на главной клумбе. Гиацинтам конец. Новому сорту, который я выводил так старательно и готовил к выставке в городе — теперь всё сначала. Я хватаюсь руками за лист и тяну его на себя. Он весит, наверное, тонну. И он безумно горячий. Он обжигает руки, и я сдираю кожу, а лист не сдвигается ни на сантиметр.
Я сажусь рядом, прямо на чёрную землю, и опускаю голову на руки.
Сволочь. Мелкая сволочь!
Я бегу к нему, его успокаивают, мать говорит что-то насчёт «в следующий раз получится», Рэйчел промывает ему порез на скуле.
Я расталкиваю их всех и с размаху бью по этой наглой харе, он падает, я бью его ногой под рёбра и ору, ору что-то нечленораздельное. Отец оттаскивает меня, кричит мне прямо в ухо, но я вижу перед собой только изувеченный сад и скрючившегося на земле Харпера.
Я просыпаюсь с мыслью о том, сколько работы предстоит. О расширении сада пока придётся забыть. Нужно исправлять устроенное этим подонком. Рыхлить, засеивать, удобрять, восстанавливать землю. Ехать в город за семенами. Чёрт с ним, одновременно и про запас куплю, для будущего расширения.
Я лежу в постели. В окно бьёт яркое утреннее солнце. Я поднимаюсь, облокачиваюсь о подоконник. Розы благоухают. Сад точно разделён на две половины. Двуликий Янус растительного мира. Ближняя ко мне — такая же аккуратная и прекрасная, какой была всегда. Дальняя покрыта обломками стены, кусками машины, копотью и пеплом. Сарай выгорел дотла. Потушить, конечно, не успели. Слава богу, не дали огню распространяться дальше.
По саду идёт Рэйчел. Она поднимает глаза и смотрит на меня.
— Привет, — говорит она.
Я киваю и отворачиваюсь. Мне нечего ей сказать. Мне нечего сказать матери, отцу, дядюшке. И Харперу. Его мне хочется убить. Но я сдерживаюсь. Нельзя.
Я одеваюсь и иду на кухню. Семья готовится завтракать. Дядюшка и мать уже здесь, мать хлопочет у стола. Отец, наверное, в кабинете. Входит Рэйчел.
— Где Харпер? — хрипло спрашиваю я.
Мать смотрит на меня с укоризной.
— После того, что ты вчера сделал… — начинает она.
Я взрываюсь:
— А он? Что он сделал? Он спалил к чертям собачьим свой грёбаный сарай и заодно мой сад! Он чуть дом не поджёг, этот изобретатель хренов! Да его вообще к людям опасно подпускать! А ты мне говоришь: что я сделал? Я сделал? Будь моя воля, я бы запер его в подвале и держал на хлебе и воде! Шнурки бы отобрал, чтобы ничего не изобретал!
Я вскакиваю из-за стола и бью по нему кулаком.
— Я сделал?
Я зол. Я выбегаю из кухни и иду к комнате Харпера. Если он там, я ему добавлю ещё.
Вслед слышу крик матери:
— Бедный мальчик не выходит из комнаты!..
Дверь заперта. Я не трачу время на разговоры и открываю её ударом ноги.
Харпера там нет. Посередине комнаты стоит его письменный стол. Он очень тяжёлый, но Харпер зачем-то оттащил его от стены и поставил в центре. На столе — записка.
Я беру её.
«Мама, папа, Джерри, Рэйчел, дядюшка Гаспар!
Я не знаю, получится ли у меня, но нынче ночью я понял, что вся моя машина — это глупость, и путешествовать во времени можно гораздо проще. Я проведу эксперимент сегодня же. Я хочу отправиться на двадцать лет вперёд. А потом — назад. Если я вернусь, я принесу что-нибудь оттуда, какое-нибудь доказательство. Если не вернусь — что ж, значит, такая судьба. Может, мы снова встретимся через двадцать лет.
Текст в его духе. Красиво, вычурно написано, а информации — никакой. В будущее он отправится, видите ли! Вернётся, сволочь, к обеду, когда проголодается. Только зря маму разволнует. Может, не показывать ей записку?
Лучше показать, всё же спокойнее будет, чем вовсе без вести.
Сволочь. Испугался меня и сбежал куда-то. Путешественник хренов. Великий Гудини. Шарлатан.
Я отношу записку матери. Она смотрит на меня дикими глазами.
Я спускаюсь в сад.
Сколько работы, чёрт побери, сколько работы.
Голос приходит откуда-то издалека.
— Мистер Маллен! Мистер Маллен!
Я приоткрываю глаза, щурюсь от солнечного света. Тёмная фигура, спешащая ко мне, — это Дик, второй садовник.
— Мистер Маллен, похоже, mallena дала росток!
Я вскакиваю. Сна будто не было. Rosa mallena, гордость моя, лучшая из моих роз, лучшая из всего, что я когда-либо выводил. Она пробивается! Значит, семена жизнеспособны, значит, гибрид удался! Только бы он выглядел так, как я планирую!..
Мы быстро идём по тропинкам. Розарий закрытый: огромная оранжерея из стекла и металла в центре сада. Кадки, вазоны, клумбы — всё здесь. Цветы, тысячи красок, тысячи цветов, ароматы востока и запада, прекрасные, невозможные, неповторимые, пьянящие.
Я смотрю на крохотный зелёный стебелёк. Это первая рассада. Именно рассада, а не привитые цветы, не просто результат скрещивания, а семена нового сорта. Rosa mallena. Если за обычные шиповники мне присуждали награды и премии, что уж говорить о таком чуде. Это будет сенсация приближающейся выставки. Сенсация для всей страны.
Я чуть касаюсь пальцем влажной чёрной почвы рядом с ростком.
Новая жизнь. Я даю новую жизнь.
Я иду прочь. Дик что-то говорит младшему садовнику.
Мой дом — моя крепость. Это прекрасный дом, огромный, выдержанный в духе викторианской эпохи. Я строил его десять лет. Если бы не война, справился бы и за меньшее время.
Я поднимаюсь по узкой лестнице на крышу и ещё выше — в смотровую башенку. Господи, как это прекрасно. Мои сады. Мои виноградники. Мои парки.
Rosa mallena. Моё величайшее достижение.
— Мистер Маллен, вас к телефону.
Иду за Фрэнком. Он очень маленького роста, смешно переваливается, когда спускается по лестнице.
Аппарат в синей гостиной. Беру трубку.
— Маллен.
— Здравствуйте, мистер Маллен.
— Здравствуйте.
— С вами хочет поговорить мистер Колхаус.
— Соединяйте.
Мэр. Обычно я не занимаюсь заказами лично, но для мэра, да тем более такой объём! Колхаус понимает толк в цветах. Я планировал его сад. А он познакомил меня с Тисси, скульптором. Его парковые работы украшают теперь почти все мои сады.
— Здравствуйте, мистер Маллен.
— Здравствуйте, мистер Колхаус.
Я погружаюсь в работу. Каждый подобный разговор — это работа. Я говорю автоматически. Договариваюсь о времени, обсуждаю планы, описываю заготовки.
Колхаус хочет узнать о сроках сдачи сада при особняке его двоюродного брата. Я обнадёживаю его. «Пятого», — говорю я. На самом деле мы сдадим его на неделю раньше. И получим дополнительную прибыль за скорость исполнения.
Мы прощаемся. Я обязуюсь быть у Колхауса на приёме в среду.
Я выхожу из дома.
Хочется прогуляться. Даже проехаться. Иду к конюшне.
Вот и ты, Илайя. Мой любимый, мой милый коняжка, благородных кровей, когда-то ты блистал на ипподромах, а потом постарел, стал более спокойным и рассудительным, более умным. Здравствуй, милый.
Я трогаю рукой блестящий гладкий бок лошади. Илайя фыркает и пытается найти что-нибудь вкусное в моём кармане. Я вывожу его из стойла.
— Беркут!
Он появляется, прыткий, худенький, самый лучший конюх из всех, что у меня когда-либо работали.
— Да, сэр!